Смертельные враги - Зевако Мишель (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
– Вы появились весьма кстати, сударь. По-моему, у нас с вами еще остались некоторые счеты!
Эспиноза не шелохнулся. Молнии, которые метал взор Пардальяна, не заставили его опустить глаза. С присущей ему невозмутимостью он бесстрастно продолжал:
– Если бы вы не нанесли мне оскорбление, усомнившись в моем слове, если бы вы доверчиво прошли сквозь отряды вооруженных людей, как вы это сделали только что, правда, с некоторым опозданием, вам не пришлось бы пережить несколько часов смертельных мук. Это урок, который я хотел вам преподать, сударь. Но одновременно это и предупреждение. Помните: что бы вы ни делали, как бы вы ни скрывались, в этом огромном городе вы всегда будете в моей власти и в моих руках, как то произошло в королевском дворце.
И тоном, в котором сквозил невольный интерес, он добавил:
– Поверьте, господин де Пардальян: вы – человек, созданный для героических битв при ярком солнечном свете, лицом к лицу, глаза в глаза. Но вы ничего не смыслите в битвах тайных, непонятных, которые свершаются в тени и во мраке. Возвращайтесь к себе домой, во Францию, господин де Пардальян; здесь вы будете раздавлены, и мне, право, будет вас жаль, ибо вы храбрый человек.
Пардальян собрался было резко возразить, но Эспиноза уже исчез – неведомо куда, неведомо как, а шевалье так и остался стоять, потрясенный этим внезапным исчезновением, равно как и всем, что с ним приключилось.
Глава 17
БЮССИ-ЛЕКЛЕРК ПРОЛИВАЕТ СЛЕЗЫ
Пардальян вошел во дворец в девять часов утра. Когда он оттуда вышел, уже смеркалось. Дело было летом, и дни были еще очень длинными, а потому он мысленно подсчитал, что, по-видимому, шесть или семь часов пробродил по коридорам и подземельям да два-три часа провел в гробу.
– Хотел бы я посмотреть на выражение лица господина Эспинозы, если бы он прошел через такую пытку, – ворчал шевалье, удаляясь от дворца широкими шагами. – Железная верша, куда в прошлом году меня заперла нежная Фауста, – это райское местечко по сравнению с тем, где я побывал сейчас. Проклятье! Вот дьявольское изобретение! И как только я не сошел с ума? Возможно ли, чтобы человеческим существам могла прийти в голову мысль подвергнуть таким мукам своих ближних?.. Решительно, тысячу раз был прав мой батюшка, когда говорил мне: «Люди, сын мой, – это огромная стая волков. Горе честному человеку, который отважится войти в эту стаю! Его разорвут на части, на мельчайшие кусочки и тотчас же проглотят!..»
Поистине замечательно, что шевалье смог сохранить такую трезвость мыслей после приключения, которое вряд ли бы выдержали самые ясные умы.
Однако подобные встряски не проходят бесследно и существенно сказываются на телесных силах. И если Пардальян, благодаря своей воле и своему характеру, которые превращали его в личность поистине исключительную, смог вернуть себе достаточно душевного спокойствия и хладнокровия, чтобы пофилософствовать, да еще и иронически, то вновь обрести свои растраченные физические силы он не смог.
Шевалье был смертельно бледен, на дне его глаз гнездилась растерянность, он шел, шатаясь, словно пьяный.
Шагая по пустынным и темным улицам (на Севилью уже опустилась ночь), он ворчал:
– Из-за голода я совсем ослабел, у меня даже голова кружится. Я думаю, мэтр Мануэль, – краса и гордость испанских трактирщиков, вряд ли найдет в подвалах своей «Башни» достаточно снеди, чтобы утихомирить этого пожирающего меня зверя!
И мысленно он составлял длинное меню, перед которым снял бы шляпу и сам Гаргантюа.
Будь Пардальян менее голоден, менее измучен, он бы, конечно, заметил, что с того самого момента, как он вышел из дворца, за ним неотступно следовали четыре тени, с терпеливой неутомимостью сопровождая его на почтительном расстоянии.
Однако Пардальян, как мы уже сказали, мечтал сейчас лишь о еде и о выпивке. Истина обязывает нас сказать, что в этом он действительно крайне нуждался. А потому чем длиннее и тяжелее ему казался путь, тем длиннее становилось меню, которое он сочинял в уме.
Но если шевалье ничего не заметил, то мы, располагая соответствующими сведениями, считаем своим долгом рассказать обо всем читателю и потому просим его вернуться на несколько часов назад, к тому моменту, когда Бюсси-Леклерк вышел от Фаусты, где он добился для себя права командовать остальными тремя охранниками; он вышел, исполненный решимости убить Пардальяна.
Бюсси-Леклерк был признанным мастером поединков, и его репутация прочно покоилась на двух десятках дуэлей, где он всегда ранил или убивал своих соперников... не считая бесчисленных схваток с известнейшими мастерами фехтования, наемными убийцами и бретерами, – схваток, из коих он всегда выходил победителем.
Эта репутация непобедимого фехтмейстера была гордостью, славой, честью Бюсси-Леклерка. Ею он дорожил больше всего на свете. Чтобы сберечь эту репутацию в неприкосновенности, он без колебаний пожертвовал бы своим состоянием, своим общественным положением, своею жизнью и даже честью.
Однако эта репутация рухнула самым плачевным образом в тот день, когда Пардальян, словно играючи, при свидетелях, выбил оружие у него из рук.
Обезоружили! Его! Непобедимого Бюсси-Леклерка! Он плакал от бессильной ярости и стыда.
Самое ужасное заключалось в том, что, подвергнувшись столь позорному унижению, он долго и со знанием дела тренировался, изучая выпады в тишине фехтовального зала. После того, уверенный, что сможет достойным образом парировать удар, подробнейше изученный и победно опробованный на всяком, кто имел хоть какое-нибудь имя в искусстве владения шпагой, Бюсси-Леклерк неоднократно мерился силами со своим победителем – однажды даже при неких странных и фантастических обстоятельствах, во всем игравших на руку ему, Бюсси-Леклерку, – и во всех этих схватках его постыднейшим образом лишали оружия.
Последнее злоключение этого рода с ним случилось совсем недавно, уже в Испании: в тот день, когда он нагнал Фаусту, он нежданно-негаданно столкнулся с Пардальяном и храбро атаковал его. Ибо Бюсси был храбр, очень храбр.
Он переживал сие происшествие еще более болезненно, чем предыдущие, потому что именно после этой встречи – четвертой по счету, – ради которой Бюсси и проделал столь далекий путь, он вынужден был признаться себе, что ему не удастся поразить своей шпагой шевалье де Пардальяна, который, в довершение всего, находил злое удовольствие в том, чтобы каждый раз щадить его.
И вот теперь Бюсси-Леклерк, который понял, что не в силах справиться с этим дьяволом, сгорал от желания увидеть себя лежащим в луже крови и умирающим от ран, ибо он, Бюсси, предпочитал смерть тому, что он считал для себя бесчестием.
Живым олицетворением его, Бюсси, бесчестия, стал для него как раз Пардальян.
– Нет, но почему я должен погибать, разрази меня гром на этом самом месте, – неистовствовал Бюсси-Леклерк, шагая взад-вперед по своей комнате. – Раз Пардальян не хочет меня убивать, значит мне самому придется убить его!
Да, но как же поразить его? Всякий раз, когда я скрещиваю с ним свою шпагу, она, подлая тварь, словно желая доказать свою легкость и грациозность, сама вылетает у меня из рук, устремляясь в поднебесье! Можно подумать, что дьявол одалживает ей свои крылья... и в самом деле... если поразмыслить хорошенько... я ничуть не удивлюсь, если тут обнаружится какое-нибудь колдовство.
И храбрый Бюсси, трепеща при мысли о вмешательстве адских сил, в то же время радовался, что нашел наконец первопричину своих многочисленных поражений (он совершенно искренне считал такое объяснение правдоподобным). Однако он стал замечать, что в размышлениях своих он все чаще приходил к выводу о необходимости убить Пардальяна, стереть его с лица земли любой ценой. Это приводило его в ярость. Он повторял:
– Клянусь головой и брюхом! Смерть всем чертям! И надо же, чтобы я, Бюсси, дошел до такого!
Бюсси-Леклерк был бретером, человеком без чести и совести... но он не был убийцей!
