Паж герцога Савойского - Дюма Александр (читать книги полностью TXT) 📗
Екатерина проглатывала обиды: она ждала. Чего? Она и сама точно не знала. Ее царственный супруг, Генрих II, был одних с ней лет, и состояние его здоровья обещало ему долголетие. И все же она ждала с упорством гения, знающего себе цену и понимающего, что Бог ничего напрасно не делает и настанет и ее час.
В ту пору она ориентировалась на Гизов.
Генрих был слабоволен и никогда не мог править один: иногда ему в этом помогал коннетабль, и тогда Гизы уступали; но Гизы брали верх, и в немилости оказывался коннетабль.
По этой-то причине и было сочинено о короле Генрихе II следующее четверостишие:
Шарль лепит вас, на вас наводит лоск, Диана вами, сир, как хочет, так и вертит, Игрушка в их руках, для их жаркого вертел, Вы вовсе не король, вы просто мягкий воск!
Кто эта Диана, читатель уже знает; что же до Шарля, то это кардинал Лотарингский.
Впрочем, эти Гизы были благородным и гордым семейством. Был случай, когда герцог Клод явился в Лувр в сопровождении своих шести сыновей к утреннему приему у постели Франциска I, и тот ему сказал: «Кузен, как вы, должно быть, счастливы, еще при жизни видя, что вы возродились в столь прекрасном и столь многочисленном потомстве».
И правда, герцог Клод оставил после себя самую богатую, самую предприимчивую и самую честолюбивую семью во всем королевстве. Шесть братьев, представленные отцом Франциску I, имели, если считать их общее состояние, приблизительно восемьсот тысяч ливров ренты, то есть четыре миллиона, считая на нынешние деньги.
Прежде всего следует упомянуть старшего, того, кого называли герцогом Франсуа, или Меченым, или великим герцогом де Гизом. Его положение при дворе было почти как принца крови. У него был капеллан, казначей, восемь секретарей, двадцать пажей, восемьдесят слуг, псарня (ее собаки уступали только королевским серым гончим), конюшни, куда привозили берберских лошадей из Африки, Турции и Испании, насесты, полные бесценных охотничьих кречетов и соколов, присылаемых ему Сулейманом и другими властителями неверных, которые желали оказать ему честь. Король Наваррский личным письмом извещал его о рождении сына, ставшего впоследствии королем Генрихом IV. Даже коннетабль Монморанси, самый кичливый барон того времени, обращался к нему в письмах не иначе как «Монсеньер», подписывая их «Ваш нижайший и покорный слуга», а в ответ получал «Господин коннетабль» и «Ваш искренний друг», что, впрочем, никак не соответствовало действительности, поскольку Монморанси и Гизы находились в постоянной вражде.
Достаточно почитать хроники того времени, вышли ли они из-под аристократического пера сьёра Брантома, или занесены в дневник час за часом главным докладчиком Пьером де л'Этуалем, чтобы представить себе могущество этого исключительного и трагического рода, одинаково сильного и на городских улицах и на полях сражений, к которому прислушивались как на рыночных площадях, так и в приемных Лувра, Виндзора и Ватикана, особенно когда этот род говорил устами герцога Франсуа. Попросите в Артиллерийском музее показать вам латы, что были на этом старшем из Гизов при осаде Меца, и вы увидите на них следы пяти пуль, причем три из них непременно оказались бы смертельными, если бы не наткнулись на эту стальную преграду.
Поэтому, когда он отправлялся из особняка Гизов, более известный и более популярный, чем сам король, сидя верхом на Лилии или на Барашке (это были его две любимые лошади), в малиновом шелковом камзоле и таких же штанах, в бархатном плаще и в токе с пером того же цвета, что и камзол, и в сопровождении четырехсот дворян ехал по улицам Парижа, это была великая радость для парижан. Люди сбегались отовсюду, ломая ветви деревьев и срывая цветы, чтобы бросить их под ноги его лошади с криком:
— Да здравствует наш герцог!
А он, приподнимаясь в стременах, как делал это в дни битвы, чтобы разглядеть что-либо вдали и вызвать огонь на себя, наклонялся то налево, то направо, учтиво приветствуя женщин, мужчин, стариков, улыбаясь девушкам, лаская детей; он был настоящим королем, не королем Лувра, Сен-Жермена, Фонтенбло или Турнельского дворца, а королем улиц, перекрестков и рынков — настоящим, истинным королем, потому что царил в сердцах!
Поэтому, когда папа Павел III, поссорившись с семейством Колонна, которые надеялись найти опору в короле Филиппе II, а потому осмелились поднять оружие на святой престол, — когда папа, повторяем, из-за этой ссоры объявил, что лишает испанского короля неаполитанского престола и предложил этот престол Генриху II, тот, несмотря на риск нарушить перемирие, столь необходимое Франции, ни минуты не колеблясь, назначил герцога Франсуа Гиза главнокомандующим армией, посланной им в Италию.
Нужно признать, что в этом случае, может быть, в первый раз за все время, Гиз и Монморанси проявили полное согласие. Как только Франсуа де Гиз покидал Францию, Анн де Монморанси оказывался первым лицом в королевстве, и пока великий полководец гонялся по ту сторону гор за славой, он, коннетабль, считавший себя великим политиком, пытался при дворе осуществить свои честолюбивые планы, самым важным из которых на тот момент было женить своего сына на мадам Диане, узаконенной дочери короля и герцогини де Валантинуа и вдове герцога де Кастро из дома Фарнезе, убитого при штурме Эдена.
Итак, господин герцог Франсуа де Гиз находился в Риме, где он сражался с герцогом Альбой.
За герцогом Франсуа де Гизом следовал кардинал Лотарингский, великий муж Церкви, мало в чем уступавший своему брату; Пий V называл его «папой за горами». Как говорит автор «Истории Марии Стюарт», это был чрезвычайно решительный переговорщик, гордый, как Гиз, и хитрый, как итальянец. Это он позднее выносил и осуществил идею Лиги, позволившей его племяннику ступень за ступенью подниматься к трону, пока шпаги Сорока Пяти не прервали это восхождение, оборвав жизнь и племянника и дяди. Когда шестеро Гизов были при дворе, то четверо младших — герцог Омальский, великий приор, маркиз д'Эльбёф и кардинал де Гиз — прежде всего являлись на утренний прием к кардиналу Шарлю, а затем уже впятером братья шли к герцогу Франсуа и тот их вел к королю.
Впрочем, оба, каждый по-своему, военный и церковник, постарались обеспечить себе будущее: герцог Франсуа пытался править королем, кардинал Шарль стал любовником королевы. Серьезный л'Этуаль рассказывает об этом так, что у самого недоверчивого читателя не остается на этот счет никаких сомнений.
«Один их моих друзей, — повествует он, — поведал мне, что однажды он спал вместе с лакеем кардинала в комнате, примыкающей к комнате королевы-матери, и увидел около полуночи, как кардинал в одном только халате на плечах прошел в комнату королевы, и его приятель-лакей ему сказал, что если он об этом будет болтать, то лишится жизни».
Что же касается остальных четырех Гизов, то, поскольку они не играют почти никакой роли в этой истории и описание их портретов завело бы нас в сторону, мы ограничимся, при всем их несовершенстве, изображениями герцога Франсуа и кардинала Шарля.
Вот этот самый кардинал Шарль, которого видели ночью в одном только халате на плечах входящим в комнату королевы, и ждал Екатерину Медичи в ее кабинете.
Екатерина знала, что он ее ждет, но не знала, что он не один.
При нем был молодой человек лет двадцати пяти-двадцати шести, элегантно одетый, хотя на нем явно было дорожное платье.
— О, это вы, господин де Немур! — воскликнула, увидев его, королева. — Вы прибыли из Италии… Какие новости из Рима?
— Дурные, сударыня! — ответил кардинал, а герцог Немурский поклонился королеве.
— Дурные?! Неужели наш дорогой кузен герцог де Гиз потерпел поражение? — спросила Екатерина. — Остерегитесь! Даже если вы скажете «да», я не поверю, настолько мне это кажется невозможным.
— Нет, сударыня, — ответил герцог Немурский, — герцог де Гиз не потерпел поражения: как вы говорите, это невозможно! Но его предали Караффа, и сам папа бросил на произвол судьбы. Герцог отправил меня к королю сообщить, что создалось положение, несовместимое ни с его славой, ни со славой Франции, и он просит или прислать подкрепление, или отозвать его.
