Графиня Де Шарни - Дюма Александр (читать книгу онлайн бесплатно без .txt) 📗
Монтаньяр Леонар Бурдон пошел еще дальше: он предложил обязать всех подписать мандатные листки с решением.
Наконец, представитель правого крыла, Руийер, потребовал, чтобы каждая комиссия составила списки отсутствующих и имена отсутствующих без уважительной причины были бы сообщены в их департаменты.
И вот открылось долгое и страшное заседание, длившееся семьдесят два часа.
Зал заседаний имел весьма необычный вид, так не соответствовавший тому, что должно было произойти.
Должно было произойти нечто печальное, мрачное, пугающее; зал выглядел таким образом, что ничто в нем не указывало на готовившуюся драму.
В глубине были приготовлены ложи, в которых парижские красавицы в мехах и бархате лакомились апельсинами и мороженым.
Мужчины подходили к ним поздороваться, перебрасывались несколькими словами, возвращались на свои места, кивали друг другу, махали руками; все это походило скорее на театр.
Трибуны Горы отличались особенным блеском. Именно среди монтаньяров заседали миллионеры: герцог Орлеанский, Лепелетье де Сен-Фаржо, Эро де Сешель, Анахарсис Клотц, маркиз де Шатонеф. Все эти господа заказали трибуны для своих любовниц; те приходили, украшенные трехцветными бантами, со специальными пропусками или рекомендательными письмами к секретарям, а те исполняли при них роль билетеров и лакеев.
Верхние трибуны, открытые для простого народа, все три дня были забиты до отказа; там пили как в кабаке, ели словно в ресторане, разглагольствовали будто в клубе.
На первый вопрос: «Виновен ли Людовик?», шестьсот восемьдесят три человека ответили: «Да».
На второй вопрос: «Выносить ли приговор Конвента на суд народа?», двести восемьдесят человек ответили:
«Да»; четыреста двадцать три человека ответили отрицательно.
Затем наступил черед третьего, важного, самого главного вопроса: «Какое будет наказание?»
Когда приступили к обсуждению этого вопроса, было уже восемь часов вечера третьего дня заседаний, январского дня, печального, дождливого, холодного; все устали, начали терять терпение: силы как актеров, так и зрителей иссякли после сорокапятичасового напряжения.
Каждый депутат поднимался на трибуну и произносил один из следующих четырех приговоров: тюремное заключение – изгнание – отсрочка казни или суд народа – казнь.
Любые выражения одобрения или неодобрения были запрещены, однако когда верхние трибуны слышали что-либо иное, кроме слова «Казнь», оттуда доносился ропот.
Правда, однажды и это слово вызвало ропот, шиканье и свист: это произошло, когда на трибуну взошел Филипп Эгалите и сказал:
«Руководствуясь единственно чувством долга, а также будучи убежден в том, что все, кто замышлял или будет замышлять против суверенитета народа, заслуживают смерти, я голосую за казнь».
Во время этого ужасного происшествия в зал заседаний Конвента внесли больного депутата в ночном колпаке и домашнем халате. Он попросил его принести, чтобы он мог проголосовать за изгнание, что и было разрешено, потому что это был акт милосердия.
Верньо, председательствовавший 10 августа, был назначен председателем и 19 января; тогда он провозгласил низложение, теперь ему предстояло провозгласить смерть.
«Граждане! – молвил он, – Вы только что совершили великий акт правосудия. Я надеюсь, что из чувства человеколюбия вы будете соблюдать тишину; когда правосудие выразило свое мнение, слово за человеколюбием».
И он прочитал результаты голосования.
Из семисот двадцати одного человека, принявшего участие в голосовании, триста тридцать четыре высказались за изгнание или тюремное заключение, а триста восемьдесят семь – за казнь: одни – за немедленную казнь, другие – с отсрочкой.
Итого, за казнь проголосовало на пятьдесят три человека больше, чем за изгнание.
Однако если вычесть из этих пятидесяти трех голосов те сорок шесть, что были отданы за отсрочку казни, то перевес тех, кто выступал за немедленную смерть, составлял всего семь голосов.
«Граждане! – с выражением глубокой скорби продолжал Верньо. – Объявляю от имени Конвента, что наказание, которое он выносит Людовику Капету, – смерть».
Голосование состоялось 19-го в субботу вечером, а окончательный приговор Верньо огласил лишь 20-го в воскресенье, в три часа утра.
В это время Людовик XVI, лишенный всякой связи с внешним миром, знал, что решается его судьба, и один, вдалеке от жены и детей, – от встречи с которыми он отказался, дабы укрепить свой дух, словно кающийся монах, закаляющий свою плоть, – он вручал с совершенным безразличием – так, по крайней мере казалось, – свою жизнь и свою смерть Господу.
В воскресенье утром, 20 января, в шесть часов, г-н де Мальзерб вошел к королю. Людовик XVI уже поднялся; он стоял спиной к камину, облокотившись на стол и спрятав лицо в ладонях.
Заслышав шаги своего защитника, он вышел из задумчивости.
– Ну что? – спросил он.
У господина де Мальзерба не хватило духу ответить; однако по выражению его лица узник понял, что все кончено.
– Смерть! – воскликнул Людовик. – Я в этом не сомневался.
Он раскрыл объятия и прижал зарыдавшего г-на де Мальзерба к груди.
Потом он продолжал:
– Господин де Мальзерб! Вот уже два дня, как я пытаюсь найти в своем правлении нечто такое, что могло бы вызвать хоть малейший упрек моих подданных; так вот могу вам поклясться со всею искренностью, как человек, который скоро предстанет пред Господом, что я всегда желал своему народу счастья и никогда даже не помышлял ни о чем ином.
Эта сцена происходила в присутствии Клери, заливавшегося горючими слезами; королю стало его жаль: он увел г-на де Мальзерба в свой кабинет и заперся там вместе с ним; спустя час он вышел, еще раз обнял своего защитника и уговорил его прийти вечером.
– Этот славный старик взволновал меня до глубины души, – вернувшись в комнату, признался он Клери. – А что с вами?
Он спросил так потому, что Клери дрожал всем телом с той самой минуты, как г-н де Мальзерб, которого он встретил в передней, шепнул ему, что король приговорен к смертной казни.
Тогда Клери, желая, по возможности, отвлечься от охватившего его волнения, принялся готовить все необходимое для бритья короля.
