Майлз Уоллингфорд - Купер Джеймс Фенимор (лучшие книги TXT) 📗

Одно из существенных преимуществ, которыми обладает военный корабль в погоне за торговым судном, — большая проворность команды при постановке и уборке парусов. Я знал, что, как только мы прикоснемся к нашим брасам, шкотам или парусам, «Линдер» последует нашему примеру и добьется желаемого результата вдвое быстрее нашего. Тем не менее медлить было невозможно, и мы приступили к приготовлениям с тщанием и усердием. Нетрудно, выбрав брасы, обрасопить реи, но выстрелить лисель-спирты и поставить паруса — на эту работу у команды ушло бы несколько минут. Марбл предложил, постепенно отходя, стать кормой к «Линдеру», с тем чтобы кормовые паруса скрыли наши приготовления спереди: он считал, что таким образом нам удастся обмануть бдительность преследователей. Мне понравилось его предложение, и я отдал необходимые распоряжения.

Можно было не сомневаться в том, что бинокли «англичанина» все время были направлены на нас. Пришлось прибегнуть к кое-каким уловкам, чтобы обрасопить наши реи и чтобы при этом не было видно людей у брасов. Сначала мы держались в отдалении от снастей, а затем отвели их вперед, сколь можно дальше и приказали матросам выбрать их, сидя на палубе. Таким образом наши реи были стянуты настолько, насколько требовалось при нашем новом курсе; затем матросам было приказано стать по реям на фок-мачте и выстрелить лисель-спирты. Но наши расчеты не оправдались. Не так-то просто обмануть такого стреляного воробья, как «англичанин». Едва матросы оказались на фок-мачте с подветренной стороны, как «англичанин» пустился за нами — его реи были уже выправлены и, как и у нас, по левому борту поставлены лисели. Перемена курса, однако, сослужила нам хорошую службу; наш преследователь оказался на таком расстоянии от кормы «Рассвета», что, стоя на кабестане, я видел его сквозь такелаж бизани. Вследствие этого «Рассвет» ушел из-под удара бортовой артиллерии «Линдера», оставшись под прицелом всего лишь четырех-пяти носовых пушек. Я не знал, то ли англичане не хотели употреблять столь решительные боевые средства в такой близости к территориальным водам Америки, к коим мы неуклонно приближались, то ли они полагались на быстроходность своего судна и не видели надобности в стрельбе, однако они больше не прибегали к помощи артиллерии.

Как я и предполагал, на пятидесятипушечном поставили дополнительные паруса раньше нашего, и оттого скорость его, как мне показалось, заметно увеличилась. Он, несомненно, приближался, и, хотя мы теперь гораздо быстрее подходили к земле, нам еще угрожала опасность, — если бы мы не предприняли решительных мер, «Линдер» вполне мог настичь нас прежде, чем мы обойдем мыс.

— Нет, все-таки, мистер Марбл, — сказал я после того, как я и мои помощники долго и тщательно изучали обстановку, — видно, придется убрать верхние паруса, сменить курс и дать этому вояке подойти к нам. Мы честные люди, и мы ничем не рискуем, если покажем ему все, что у нас есть.

— Ни в коем случае! — вскричал помощник. — После этой долгой гонки малый будет взбешен как раненый медведь. Ни одного матроса, который может отстоять смену у штурвала, он здесь не оставит, и даю голову на отсечение, что он под тем или иным предлогом отправит судно в Галифакс — сахар недостаточно сладок, а кофе выращен на французском острове и пахнет по-французски. Нет, нет, капитан Уоллингфорд, ветер у нас сейчас зюйд-зюйд-вест, а мы идем на северо-восток и даже на северо-северо-восток, а этот тип у нас на корме; как только мы чуть повернем к северу, он тут же пойдет в кильватер.

— О! С точки зрения теории это очень даже неплохо, но что получится на практике? Мы приближаемся к Монтоку на скорости восемь узлов, и вы сами говорили мне, что недалеко от этого мыса есть риф, на который мы, должно быть, теперь держим курс. При такой скорости через четверть часа судно разлетится в щепки.

По тому, как Марбл перекатывал во рту табак, и по взгляду, прикованному к расстилавшейся перед нами водной стихии, я понял, как он взволнован. Я безгранично верил в его моряцкую интуицию; кроме того, я знал, что, когда опасность бросает ему вызов, в его голове рождаются самые неожиданные идеи. В тот момент он позабыл о наших нынешних отношениях и вернулся, как он часто делал в волнении, к дням нашего равенства и тяжких испытаний.

— Слушай, Майлз, — сказал он, — риф прямо перед нами, но между ним и мысом есть пролив. Я проходил по нему во время войны, мы тогда преследовали одного «англичанина», вестиндского купца, и я сам стоял все время у штурвала. Лево руля, Наб, лево руля, еще на один румб левее, так, так держать, отлично, это то, что надо, — так держать, и пусть Джон Буль note 63 идет за нами, если у него хватит духу.

— Вы, должно быть, совершенно уверены, что знаете, где пролив, мистер Марбл, — мрачно заметил я, — раз вы берете на себя такую ответственность. Помните, что на борту этого судна все, что у меня есть, и страховое вознаграждение будет ничтожно, если корабль разобьется, проходя через такие места средь бела дня. Я прошу вас, если вы сомневаетесь, подумайте, прежде чем предпринимать что-либо.

— А какая будет страховка, если мы отправимся в Галифакс или на Бермуды? Клянусь жизнью, мы пройдем этот канал, а о твоем судне, Майлз, я болею больше, чем болел бы о своем. Если ты любишь меня, не меняй курса, и посмотрим, как этот Двухпалубный увалень посмеет пойти за нами.

Я был вынужден согласиться, хотя риск был слишком велик; сейчас я уже не могу объяснить себе, ради чего подвергся такой опасности. Я отвечал не только за мое собственное имущество, но и за собственность моего кузена Джона Уоллингфорда, и, что еще ужасней, я поставил под угрозу Клобонни. Однако мои чувства были возбуждены, и к волнению, сопряженному с погоней, прибавились серьезные, но смутные опасения, которые в те дни внушали всем американским морякам две воюющие державы. Самые следствия этих опасений становились поводом для упреков в их адрес — поистине замечательное подтверждение того, как справедливы бывают людские суждения.

Я не собираюсь рассуждать о политике Англии и Франции в пору их яростной борьбы за превосходство более, чем это необходимо для повествования о событиях, связанных с моими приключениями, но надеюсь, что, если я скажу несколько слов в защиту американских моряков, мой читатель не сочтет их вовсе неуместными. Слишком часто люди становятся жертвой клеветы, будучи совершенно невиновными в приписываемых им проступках; группа людей, к которой я тогда принадлежал, не избежала такого рода воздаяния за все невзгоды, которые они перенесли: все кругом пытались доказать им, что потерпевшая сторона заслужила свои мучения. Нас обвиняли в том, что мы вводили в заблуждение английские корабли, давая им неверные сведения, лгали, не зная меры, а также обнаружили безумную алчность, превышающую обычно свойственное человеку сребролюбие. Теперь я хочу спросить наших обвинителей: разве это так уж странно, что те, кто повседневно чувствуют себя оскорбленными, прибегают к подвластным им средствам, чтобы отомстить за себя? Если говорить о правдивости, никто, доживший до моих лет, не может не понимать, что правда — самая редкая вещь на свете, да и те, кто был жертвой наветов, будучи самыми беспристрастными судьями истинного положения вещей, не считают нужным платить клеветникам за обиды, воображаемые и реальные. Что касается обвинения в чрезмерной любви к деньгам, оно кажется мне незаслуженным. Деньги в Америке значат меньше, чем в лк> бой другой известной мне стране, и бесконечно меньше, чем во Франции и Англии.

Обвинение сие можно признать справедливым, направлено ли оно против определенного класса или всей американской нации, только разве в одном отношении. Нельзя отрицать, что культуре американцев, как новой нации, недостает многих высших черт, присущих мировой культуре, зато она преуспела в том, на чем зиждется величие нации; таким образом, золотой телец не является вожделенной целью для наших сограждан. К тому же, пренебрегши в своих установлениях принципом наследования, мы покончили с главным и важнейшим источником различий между людьми, известным другим общественным устройствам, которые придают богатству исключительное значение, в действительности скорее мнимое, чем подлинное. Я допускаю, что все еще малым, а то и вовсе никаким уважением не пользуются среди нас всяческие интеллектуальные занятия; большая часть населения страны считает литераторов, художников, людей свободной профессии слугами общества, которых нужно использовать, как и других слуг, уважая их самих и их труды ровно настолько, насколько они пополняют огромную кладовую национального богатства и славы. Это происходит в некоторой степени вследствие молодости страны, материальный фундамент которой был совсем недавно заложен, а также вследствие того обстоятельства, что, поскольку люди не стеснены рамками условностей, существующих в других общественных устроениях, вульгарные витии громко и навязчиво излагают свои мнения, чего ни в какой иной стране не потерпели бы.