Иерусалим правит - Муркок Майкл (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Все это могло бы показаться прискорбным, но стремление дарить любовь животным или цветам становится понятнее, когда посмотришь на среднего представителя английского простонародья. Он так самоуверен, так воинственно глуп, так невоспитан, он плох снаружи и изнутри — другого подобного существа в целом мире не найти. Можно восхищаться теми, кто еще пытается спасти это существо, чья единственная польза и единственная цель (для того племя и создавало его) — служба в какой-нибудь ужасной заграничной армии. А теперь колоний не осталось — и Британии некуда отправить это существо. Позерство таких людей становится нелепой шарадой, лишенной всякого содержания и смысла. Надо ли удивляться, что их ежегодное развлечение, единственное представление, которое они посещают в театре, — рождественская арлекинада, где ничтожные комики награждают свежую поросль мужланов всей тяжестью унаследованных ими предрассудков и грязи? Эти скоты научились хвастаться собственной вульгарностью. Вот он, идеальный люмпен-пролетариат, — люди, которые считают добродетелями именно то, что мешает им достичь лучшего положения. Их Библия — «Сан». Библия гордости, лишенной достоинства или духа. Если эта армия горлопанов станет солью земли — тогда я не смогу наслаждаться едой, созданной на такой земле. Ведь она, армия, состоит из тех же мужланов, которые обеспечили дурную славу нацистской партии и заправляли Думой в 1917 году.
Миссис Корнелиус может простить этим людям все. Она говорит, что гордится принадлежностью к рабочему классу. Я могу только оплакивать уничтожение хорошего вкуса и общественной морали. Я не раз предлагал свои материалы Би-би-си, но, конечно, я не принадлежу к Банде педерастов, как их называет Бишоп, и не хочу продаваться. Единственный раз посетив «Всемирную службу», я тщательно следил, чтобы брюки оставались застегнуты, — все попытки облапать меня были встречены вежливым, но решительным неодобрением. Я сказал, что слишком стар для таких вещей.
— Ты отшень гордый, Иван. Это — твоя трагедия, — говорит она.
Миссис Корнелиус всегда полагала, что моя честность стала самым большим препятствием на пути к успеху — неважно, какой путь я избирал. Подобно фон Штрогейму [302], я не изменил своему таланту, не продался тем, кто предлагал самую высокую цену, только ради того, чтобы получить прибыль или добиться одобрения какого-то политического деятеля. Очень многие эмигранты решились на это, и не могу сказать, что осуждаю большинство из них; но и себя я осуждать не намерен. Не моя вина, что я стал жертвой немодного ныне чувства собственного достоинства. Мы сотворены людьми. Нам следует ценить это. В наши дни все стремятся к единому стандарту — думать одинаково, действовать одинаково, мечтать об одних и тех же вещах, все ради «психического здоровья». Это мне не по вкусу. Мы становимся рабами каких-то унылых программистов. Я первым готов осудить и большевиков, и фашистов за ошибочные, механистичные решения. И Фрейду, и Марксу, конечно, следовало бы за это ответить. Они поднялись на пьедесталы, а Ницше, незамеченный и униженный, сражавшийся, как Макс Штирнер [303], за человека, за будущее сверхсущество, сокрытое во всех нас, давший философский стимул моим летающим городам, моему видению духовного ордена самураев, который протягивает руку помощи всем расам и классам, согласно их уровню зрелости, — Ницше был предан забвению. Конечно, Ницше связали с нацистами, но в этом он виноват не более, чем святая Иоанна виновата в том, что ее считали сторонницей Тюдоров, потому что она была с политической точки зрения полезна Генриху Восьмому [304]. Мы же не станем говорить о том, как Генрих вообще относился к женщинам! Я всегда готов довериться тем, кто этого заслуживает, и возложить вину на истинных ответчиков, независимо от партии или веры. Но теперь, как заметил Гёте, суждения, основанные на опыте, незаконны. Сегодня нужно послушно следовать за компьютерными технологиями, и горе глупцу, который попытается противопоставить опыт всей жизни фантазиям каких-нибудь молодых людей! В этом отношении, по крайней мере, другой брат, Фрэнк, не настолько плох, но не стоит даже пытаться поговорить с Джерри или Кэтрин. Неважно, соглашалась миссис Корнелиус со своими детьми или нет, но она всегда защищала их. Она была настоящей тигрицей, если речь шла о детях. Только ей дозволялось критиковать их. Я позвонил Джерри в тот день, и он отправился повидать ее. Он был с ней, когда она умерла. Я заглядывал к ней постоянно, но мне приходилось оберегать магазин — здесь очень много вандалов. Он приехал сразу же, и поэтому, поверьте, я предоставляю ему свободу действий. Но он ревнив. И теперь, кажется, он избегает меня. Она говорила мне такие вещи, которыми никогда не делилась с детьми.
Но свой точный возраст она ни разу не назвала даже мне. Таково было одно из ее правил. В обществе мне дозволялось упоминать лишь о наших последних приключениях, пережитых в Англии. О прежних годах она говорила, только если мы оставались наедине. Я иногда подозревал, что миссис Корнелиус разгадала тайну вечной жизни! Лишь в последнее десятилетие она перестала скрывать свои годы. Но и тогда она использовала возраст, как прежде использовала красоту, — как точно нацеленное оружие, с помощью которого можно получить все, что необходимо. Я всегда восхищался этим умением определять наиболее важные цели.
А вот без свидетелей прошлое возвращалось с удвоенной силой! Она прятала под кроватью множество альбомов для вырезок и разных коробок, подчас засаленных и покрытых пылью. Там лежали сигаретные карточки, страницы из журналов, письма, меню, свидетельства о рождении, официальные документы и ничего не стоящие банкноты — история всей ее жизни. Там были вырезки из «Пикчегоуэр» и «Муви мэгезин» с кадрами фильмов, в которых она снималась с Джоном Гилбертом, Рамоном Новарро, Лоном Чейни и со мной — из единственного фильма ужасов, где мы появились вместе, «Ласка наносит ответный удар» (там я играл загадочного главного героя). Я спросил об этом вскоре после похорон, но ее мальчик спрятал все материнские бумаги и не позволяет мне изучить их. Он обещает, что отыщет для меня фото. Я не очень-то ему верю. Он меня надует. А второй брат теперь стал настоящим безумцем. Моя единственная надежда — Кэтрин, но она далеко.
Vos hot ir gezogt? [305] Ну что ж, вот моя история. Она — одна, другой у меня нет. Миссис Корнелиус принадлежала к лучшему типу матерей. Она считала, что не следует вмешиваться в жизнь детей. Хотя они все равно никогда не слушали меня, даже когда были совсем молоды. Она полагала, что они пошли в ее отца, особенно тот, который теперь стал актером. Она говорила, что он поддавался «мимолетным страстишкам».
— Его дедуля реально с катушек съехал. Все хотел кафешку в Кенте. Он с масонами связался и вообтше все тшортовы религии, какие в голову придут, проповедовал. Вот так-то я и полутшила свое иметшко — Гонория Кэтрин; папашка перешел в римскую веру однажды в сентябре. Это был у него такой заскок. Ну, по тшести говоря, все такое делали в Ноттинг-Хилле в том году, потому как покрывала и выпивка в ирландской церкви полутше. Да, там всем ирландцы заправляли. Это ведь истшо до того, как мы в Вайтшепел перебрались. Там он уже на тшом-то совсем диком съехал. Анархизм или тшего-то вроде. Мы толком его и не видали. Ну, мамашка его выпихнула, жил он где-то рядышком, но меня-то он завсегда любил побольше протших, хотя и сомневался, тшто я евойная. Ну, тогда в Вайтшепеле все были анархисты. Можно сказать, тшто он плыл по тетшению, но я его не виню, я и сама такая же. Ты да я, Иван. Мы прошли тшерез это, и мы не спятили. И вот что главное, верно?
Я никогда не мог в полной мере согласиться с такими ее словами. Я помню, как однажды мы ловили чудовищную черную муху, которая влетела в ее подвальную квартиру. Стояла ранняя весна, и я не мог поверить, что это существо так сильно растолстело и выросло за пару дней. Муха, казалось, обладала сверхъестественным чутьем и предугадывала каждое движение, которое мы делали, размахивая хлопушками и свернутыми журналами. Это насекомое было большой дичью в мире мух. Она оказалась хитрой и находчивой, почти лишенной разума и поэтому свободной от морали, от представлений о добре и зле. У мухи не было иной цели, кроме продолжения существования. Все инстинкты и все силы подчинялись решению одной-единственной задачи — выжить; просто — выжить. Муха не была частью естественного цикла, она не играла никакой роли в высшем порядке вещей. Она не делала ничего хорошего, она только вредила. Она была ничтожна. И все же она, разумеется, отложила яйца — и, если бы ее убили, на смену ей явились бы другие, и это продолжалось бы почти бесконечно; появлялись бы все новые легионы толстых черных мух, которые думают только о своем существовании и выживании. Я не мог принять это как трюизм. Я сказал, что подобные мысли мне кажутся чисто французскими. Символ не очень удачный. У меня такие же инстинкты, как у той мухи, но я не похож на нее. Мои действия продиктованы не только желанием выжить. Я хотел принести пользу всему человечеству. И теперь все, что я могу предложить человечеству, — это мой опыт.
