Мстители двенадцатого года - Гусев Валерий Борисович (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Препятствий к браку не было. Ни от родных, ни от полкового начальства. Правда, прелестная Мари своего решительного согласия словами не высказывала. Одними глазами светилась Алексею навстречу и ручку давала с большой охотой, не торопясь ее отнимать от его нескромных губ…
Алексей задремал, грустно улыбаясь.
«Величественная картина – наша армия на берегу Немана. Историческое зрелище.
Природа свежа, как обычно перед рассветом. И, словно понимая величие момента, окрестности укрылись тишиной. Ни птичьего щебета, ни звериного воя. Чувствую легкий озноб – не от стужи, от волнения.
В два часа пополуночи подъехал Император, в экипаже; ему подвели верховую лошадь. Он, в раздумье, осмотрел нас; в его фигуре не было ничего величественного – только усталость от дороги и какая-то нерешительность. В походном сюртуке, в лосинах и треуголке был похож на большого сумрачного пингвина. (Последняя фраза вычеркнута.)
Легко оказался в седле, поскакал к берегу. Лошадь под ним неожиданно оступилась и упала, сбросив всадника на песок.
– Плохое предзнаменование! – вполголоса, не удержавшись, произнес кто-то из свитских генералов. – Римлянин отступил бы!
Император услышал и, садясь на лошадь, сквозь зубы процедил:
– Я не римлянин. Я – француз!
“Корсиканец”, – наверное, подумалось в этот момент многим.
Император спешился возле самой воды и опять долго стоял среди общего торжественного молчания. Может быть, и не торжественного, но значительного. Протянул назад руку, адъютант подал зрительную трубку. Император долго смотрел в нее, негромко произнес:
– Противник не дремлет. Кажется, кто-то тоже наблюдает нас – что-то сверкнуло из рощи.
После этих слов молчание из значительного стало зловещим. Обстановка требовала разрядки, я взял на себя смелость и не очень ловко пошутил, сказав, что это сверкают пятки удирающего Барклая де Толли. И не ожидал, что генерал Коленкур, из свиты императора, так резко отзовется:
– Здесь не смеются, молодой человек. Здесь настал великий день.
Он протянул руку, указывая на противоположный берег, но смолчал. А мне вдруг показалось, что он едва сдержался, чтобы не присовокупить к своим словам еще и другие: “А там – наша черная ночь”.
Император взмахнул рукой. Дивизия Фриана направилась к мостам. И вскоре вся очутилась на вражеском берегу. Солдаты дружно выразили свою радость. Они будто хотели сказать: “Мы на земле неприятеля. Теперь наши офицеры не станут препятствовать нам кормиться за счет жителей!”
Хочу здесь заметить для тех, кто когда-то коснется этих записок, что согласно предписанию Императора, в войсках поддерживалась строгая дисциплина. Императорские прокламации постоянно призывали солдат относиться к прусскому населению так, будто наша армия находилась на земле Франции. Начальство постоянно применяло усилия к удержанию солдат от грабежей, мародерства и насилия, однако говоря: “Когда вы будете на русской земле, вы будете брать все, что захотите”»…
Сам Император открыто обещал своим маршалам:
– Москва и Петербург будут вам наградой. Вы найдете в них золото, серебро и другие драгоценности. Вы будете господствовать над русским народом, готовым раболепно исполнять все ваши повеления.
Что ж, война – это проклятие человечества. Но победителю она сулит щедрые дары.
Первый город на большом пути. Большое разочарование. Получен приказ – не впускать в город ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов; город предоставлен в распоряжение императорской гвардии. Мы стали биваком по дороге в Вильну, в сосновом лесу, а гвардия между тем грабила магазины и частные дома. Жители разбежались, не оказывая радушия, неся перед нами страх и уныние по окрестностям.
Император продолжает давать щедрые обещания, которые возбуждают солдат и подвигают их на величайшие жертвы».
Из дневника Ж.-О. Гранжье
Алексей встрепенулся от легкого стука в дверь и ласкового шепота Бурбонца:
– Барин, ваша светлость, до вас казак прискакал. Не иначе с депешей. Очень строго просит.
Алексей встал, сладко потянулся, прислушался к говору внизу и к звуку рояля; вспомнил, что его ждет сегодня что-то очень хорошее. Ах, да! Мари сегодня будет. И уж он по-гусарски потребует от нее верного слова.
– Барин, – опять за дверью прошептал старик лакей, – что-то неладное. Уж батюшка ваш встрепенулся. В чулан полез, где отродясь не бывал.
Алексей вскочил, обулся – отчего-то тревожно замерло и вновь, уже быстрее, застучало сердце. Спустился вниз, вышел на крыльцо. Вплотную к нему, припав щекой к морде взмыленной лошади, стоял, от усталости нетвердо, немолодой казак, есаул Волох из его фуражирского отряда.
– Чего тебе? – Алексей не сдержал сладкий зевок.
– Ваша светлость господин поручик, от Москвы вестовой прибыл. Велено срочно ворочаться в полк.
– Да что за нужда?
Есаул огляделся по сторонам, оставил лошадь, шагнул поближе, не выпуская из рук повод:
– Сказывают, война.
– Что ты врешь? Ты пьян?
– Как не то!
– Да с кем война-то? – Алексей еще не мог поверить в дурную весть.
– Сказывали, с французом.
– С этим, что ли? – краем глаза Алексей приметил то ли Жана, то ли Жака вновь под руку с Оленькой.
– Кабы с этим, что ж… Сморчок. Щелком пришибить можно. Коли нужда придет.
Алексей глянул внимательно, ровно запомнить зачем-то хотел – сердце вдруг подсказало. Сморчок-то сморчок: такого не то что сабельным ударом, хлыстом перебить можно. Однако интересен. Светлые пустые глаза, хищные губы под ровными острыми усиками. Строен, не надо спорить. Легкая походка. Во всем глядит европейское обхождение, особенно успешное с дамами и девицами. Во всех движениях, в изгибе губ и бровей – порочная алчность к женским прелестям…
Алексей стряхнул наваждение.
– Лошадьми, фурами распорядились?
– Все по чину, Лексей Петрович. Как прибудете – выступаем.
– Что, повоевать охота? – безразлично спросил Алексей, глядя на въезжавшие в ворота одна за другой коляски и кареты. В которой из них Мари Гагарина? Успеет ли повидаться? И кивнул на ответ есаула:
– На то мы и государевы воины. Даром хлеб солдатский не жуем. – Потоптался на месте. – Ваша светлость, – фамильярно положил руку на рукав, – коньку моему овсеца бы да левую заднюю посмотреть, похоже потеряли подкову. И то сказать – дым столбом – скакали.
Алексей кивнул:
– Иди-ка, братец, на кухню. Там тебя покормят и чаркой порадуют. А за лошадь я распоряжусь.
Алексей вернулся в комнату, накоротке собраться. На диване скорбно сидел отец, держа на коленях длинную старую шпагу. Поглаживал ножны сухой, еще твердой рукой. Встал, вытянулся:
– Я все знаю, Алеша. В добрый час постоять за родину. – Голос его дрожал, не старчески – от волнения. – Вот, прими, – протянул двумя руками вперед старинную шпагу. – Сам Александр Василич за доблесть мою и отвагу в бою пожаловал.
Алексей сердцем тронулся, принял шпагу, чуть вытянул из ножен, прижался губами к холодному клинку.
– Благодарствуй, батюшка. Однако шпага мне по чину и по строю не положена.
– Знаю. В бой с ней не скачи. Пущай, сынок, в обозе за тобой ездит. Мне так спокойнее будет. И матушке утешнее, она в эту шпагу верит.
Алексей обнял отца, его худые плечи, дрожащие от сдерживаемого плача. Сам едва сдерживая слезы.
– Француз, он хлипкий, Алеша. Он в залах шаркун, ты его не опасайся, смело бей.
Храбрился старый воин, не шибко старый еще отец. Он не француза-шаркуна боялся. Он боялся сына потерять, радость и опору в старости. Что ж, дворяне издавна – служивые люди. Им вольная воля, когда мир и согласие с другими державами, а коли грянула гроза – отдай свою жизнь смело и без сожаления. С гордостью и честью. Для того и держит тебя государь.
– Матушка знает? – у Алексея дрогнул голос.
Отец, чтобы сгладить волнение, хрипло рассмеялся:
– Она, поди, решила, что Бонапартий на нас войной пошел из-за того француза, что я со двора турнул. Под зад ему. – Отец замолчал, стал серьезен. – Вот и вы, добры молодцы, турните супостата. Саблей в брюхо, коленом под зад. Послужите государю, обороните отчизну.
