Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте - д'Азельо Массимо (библиотека книг .txt) 📗

Одна из них была Зораида, сидевшая слишком далеко, чтобы слышать их разговор, но она внимательно наблюдала за каждым движением Этторе и доньи Эльвиры и заметила, что благосклонность дочери Гонсало, по достоинству оценившей доблестного итальянца, была не простой учтивостью. Зораида не могла проникнуть в мысли Фьерамоски, но мало ли от чего трепещет ревнивое сердце?

Другая была Виттория Колонна, которая по опыту знала, что юная Эльвира не может устоять перед красотой и ласковой речью. Виттория испытывала к Эльвире глубокую, искреннюю привязанность, и по ее строгому лицу и проницательному взгляду было видно, что дочь Фабрицио неблагосклонно смотрит на эту беседу, которая становилась все более оживленной, и опасается ее последствий.

Бык, которого выпустили на арену первым, был с самого начала отдан в распоряжение зрителей. Многие выходили на единоборство с ним; одним везло больше, другим меньше, но никто не одержал окончательной победы. Наконец с бокового балкона, где вместе с французскими баронами сидели испанцы и итальянцы, спустился Диего Гарсиа, которого чужеземные гости попросили показать свою ловкость в этом роде битвы. В современной Испании искусство матадора (то есть того, кто убивает быка) проявляется в умении подстеречь ту минуту, когда бык, готовясь поднять на рога своего противника, наклоняет голову, и вонзить шпагу в соединение шейных позвонков. Но в те времена тяжелое оружие прибавляло силы руке, и лучшим ударом считался такой, который с маху отсекал быку голову, что нередко удавалось, если с большой силой сочеталась и большая ловкость.

Паредес, который вышел на арену без шляпы, в камзоле из буйволовой кожи, со своим двуручным мечом на левом плече, увидел, что бык уже ранен и истекает кровью. Он знаком подозвал прислужников и приказал чтобы для него вывели другого. На первого быка накинули петлю и утащили его с арены; дверь хлева раскрылась, и оттуда появился другой бык, еще больше и еще свирепее с виду, чем первый. Попав из темноты на яркое солнце, разъяренный бык понесся вскачь по арене, но, увидев своего противника, внезапно, как вкопанный, остановился прямо против него, наклонил голову, заревел, высунув язык на целую четверть, и, словно для разбега стал пятиться назад, взрывая передними ногами песок и осыпая им свой круп и шею. Паредес обладал огромной силой; однако он поступил бы чересчур опрометчиво, если бы просто схватился один на один с быком, лоб которого был вооружен громадными рогами, а шея, широкая и мускулистая, казалось, не имела себе равных. Испанец увидел, что надо действовать с осторожностью. Он поднял обеими руками меч на левое плечо и несколько раз с криком: «Ага! Ага!» топнул правой ногой. Бык, склонив рога, кинулся на своего противника и почти настиг его, когда тот, отскочив в сторону, обрушил ему на шею свой меч с такой силой и так удачно, что голова быка упала на арену, а туловище сделало еще несколько шагов, прежде чем рухнуло в песок.

Громовой крик всеобщего одобрения приветствовал Диего Гарсиа, который возвратился на свое место и уселся среди товарищей. Французские рыцари, не привыкшие к таким зрелищам, увидев, с какой легкостью испанец перерубил шею быка, заключили, что это совсем не трудно. И так как все они были в самом расцвете сил и превосходно владели оружием, то стали говорить: «Мы тоже могли бы сделать это!» Чаще всех других эти слова повторил Ламотт, который уже внес за себя выкуп и больше не был пленником дона Гарсии; однако высокомерный француз по-прежнему злился на Паредеса и не потому, что тот с ним плохо обращался, а потому, что ему непривычно было чувствовать себя побежденным и видеть перед собой того, кто заставил его покориться.

Чтобы не показаться завистливым и неучтивым, он похвалил удар дона Гарсии, но с тем видом, который нынешние французы называют «suffisant» [22] и для которого итальянцы, пожалуй, не имеют соответствующего выражения; затем, вскинув голову, выпятив грудь и, по своему обыкновению, почти не поворачиваясь к собеседнику, он сказал:

— Браво, дон Диего, славный удар, par notre Dame! [23]

Обернувшись к сидевшему рядом французу, он добавил, улыбаясь:

— Grand meschef a ete que le taureau n eut pas sa cotte de maille: la rescousse eut ete pour lui. [24]

Паредес услышал эти слова, вспыхнул и промолвил про себя: — «Voto a Dios que he de saber si ese oerro frances tiene los dientes tan largos como sua lengua». [25]

Потом он подошел к Ламотту и сказал:

— Сколько золотых дукатов вам угодно будет заплатить, если я перерублю шею быка в кольчуге? Вы ведь не сможете перерубить ее даже без всякого прикрытия. Но речь тут не о дукатах — не хочу, чтобы думали, что Диего Паредес требует платы, как тореро. Речь идет только о чести. Посмотрим, сможете ли вы повторить мой удар так же удачно, как вы его высмеиваете.

Этот вызов пришелся Ламотту не слишком по душе, и он прикусил язык с досады, что сам на него напросился. В нем говорила не трусость, ибо он был благороден и смел; но так как ему никогда в жизни не приходилось сражаться с таким зверем, он просто не знал, как себя вести. Однако отступать было уже поздно: надо было решаться очертя голову, в присутствии множества зрителей. И он дерзко ответил:

— Для французского рыцаря, конечно, было бы не зазорно и отвергнуть поединок с быком, но пусть никто не скажет, что Ги де Ламотт по какой бы то ни было причине отказался обнажить меч. На арену! — И он поднялся, гневно бормоча сквозь зубы:

— Chien d'Espagnol, si je pouvais te tenir sur dix pieds ae bon terrain, au lieu de ta bete! [26]

Он внимательно наблюдал за поединком и прекрасно понял, каким образом дону Гарсии удалось так счастливо нанести свой удар; мог ли он, молодой французский воин, усомниться в себе?

Услышав этот новый, столь необычный вызов, рыцари шумно поднялись со своих мест. Все заметили шум и движение на балконе Гонсало; известие о предстоящем состязании вскоре разнеслось по всему амфитеатру и было встречено с радостным одобрением. Правда, переходя из уст в уста, новость претерпевала удивительные изменения, тем более забавные, чем ниже было сословие людей, среди которых они возникали. Так как то место, где находилась Зораида, было всего дальше от балкона Гонсало, то новое сообщение прибыло сюда сразу с двух сторон и в особенно искаженном виде. И благодаря тому, что сидевшие подальше расспрашивали о новости своих соседей, по всему амфитеатру возникло такое волнообразное движение склоненных голов, что по направлению этой волны можно было проследить, как постепенно продвигается по амфитеатру новость. Дженнаро давно уже был на ногах и, вытянув шею, с нетерпением ожидал, когда что-нибудь дойдет и до него; он, так же как Зораида и их соседи, видел, как на балконе, где сидели рыцари и военачальники, произошла какая-то суматоха, как потом рыцари вышли на арену и разбрелись по ней; праздник был, по-видимому, прерван, второй бык не появлялся, и люди, так и не получая ответа, спрашивали друг друга: «Что случилось? Что произошло?» Наконец кто-то из сидевших рядом сказал:

— Сейчас начнется поединок между французами и итальянцами вот здесь, за этой загородкой.

— Ну да! — сказал другой. — Не видишь ты разве, что Фьерамоска сидит на балконе, как пригвожденный? Посмотри, как он разговаривает с дочкой Гонсало! Ясно ведь, что не о поединке он сейчас думает!

Зораида услышала эти слова и вздохнула.

К ним обернулся кто-то третий, с другой стороны.

— Говорят, что французский полководец вызвал на поединок Гонсало; кто из них убьет быка, про которого объявили, что он привезен из Карато, тот выиграет войну и станет властелином Неаполя.

Тем временем люди, хлопотавшие вокруг хлева, готовились выпустить нового быка. С одной стороны около хлева стоял Диего Гарсиа с мечом на плече; вокруг него теснились люди, говорившие все сразу и очень быстро, словно желая убедить его в чем-то; но на смелом лике Паредеса, возвышавшемся над всеми остальными, можно было даже издали прочесть непоколебимое решение выполнить то, что он обещал, хотя риск тут был громадный. Несколько поодаль стоял Ламотт в окружении французов, подбодрявших его призывами не посрамить их и себя.