Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (версия книг txt) 📗
Со двора донёсся шум. Фузайлы Максум вздрогнул и вскочил с места, вытянувшись во весь свой карликовый рост. Он вертел забавной, увенчанной гигантской чалмой, головой, пытаясь разглядеть, что случилось.
— М-да, — продолжал он нарочитым басом. — Кто пойдёт против всевышнего, тот будет наказан. Ты, Рахман Мингбаши, прогневил аллаха, твои матчинцы в час боя лежали, высунув языки, на камне и дрыхали. Вот бог и наказал их.
— Что вы болтаете, — зарычал Рахман Мингбаши. У него был голос человека, привыкшего повелевать и распоряжаться. Рахман Мингбаши в царское время ходил в волостных правителях и жил припеваючи независимым феодалом в верховьях Зеравшана.
— У тебя, господин святой Ишан, — продолжал он, — твои воины никак не оторвут задницу от земли, больно уж они привыкли молиться, и от звука выстрела у них тотчас же наблюдается понос.
— А твои... а твои... — поперхнулся Фузайлы Максум — Оббо! Дело-то, выходит, слоновье! — Он отскочил от порога и отпрянул в сторону. Лицо его выражало такой испуг, что и Рахман Мингбаши, и Ишан Султан невольно приподнялись и уставились на открытую дверь борхмоча: «Товба!», что означает крайнюю степень растерянности.
В михманхану вошел, звеня шпорами, Энвер.
— Селям-алейкюм! — важно произнес он по-турецки и решительно про-шёл на почетное место, где только что сидел Фузайлы Максум.
Стараясь скрыть свою растерянность, курбаши тоже важно расселись по своим местам и бодро хором произнесли:
— Алейкум ассалом! Мы ваши покорные слуги... Пожалуйте в наш дом...
Но оживление тотчас потухло. Все молчали, перебирая в памяти вчерашние события и наливаясь злобой, исподтишка они разглядывали смотревшего свысока Энвербея, злорадно разыскивая в облике и одежде подтверждение слухов о том, что он бежал так поспешно, что растерял самые необходимые предметы своего одеяния. Курбаши считали, что зять халифа находится при последнем издыхании. Но им пришлось разочароваться: Энвербей сидел перед ними важный, подтянутый. Хорошо начищенные пуговицы мундира сияли медью, сапоги лоснилось, хоть глядись в них, усы торчали все так же заносчиво, как и всегда. Энвербей произнес целую речь, весьма туманную, смысл которой сводился к тому, что храбрец без ран не бывает. Ни малейшей растерянности или малодушия в лице его курбаши не нашли. Ошеломлённые, они не открывали рта. Молчание становилось невыносимым.
Резко выкрикнул Энвербей:
— Где брат мой Ибрагимбек?
— Кхм, — кашлянул Фузайлы Максум, — они в тароатхане совершают омовение. Он ночью спал с новой молодой женой и...
— Мусульмане сражаются, а он... предаётся семейным утехам. Позвать его!
Меньше всего подобало Фузайлы Максуму, владетельному беку и духовному главе Горной страны, выполнять распоряжения кого бы то ни было и даже самого зятя халифа, командующего армией Энвера-паши, но Фузайлы просеменил своими, миниатюрными ножками через михманхану к двери и крикнул во двор;
— Эй, там, позовите Ибрагимбека...
Но Ибрагимбек долго не шёл. Он не спешил.
Лицо Энвербея медленно начало краснеть. Всё больше и больше.
В полном молчании курбаши смотрели на лицо Энвербея и видели, не без испуга, что оно сначала приняло оттенок тюльпана, затем — цвет гранатовых зёрен.
Но только когда лицо зятя халифа устрашающе побагровело и набрякло от прилива крови, не торопясь вошел Ибрагимбек. Своей грузной фигурой, облачённой как всегда в несколько халатов (для величия), он занял в комнате очень много места. Он сидел, перебирая пальцами косматую свою бородищу, посматривал на Энвербея не слишком почтительно.
— Лишь тот, кто сломал себе кость, узнает цену лекарств, — начал было Ибрагимбек, — пока не настанет разлука, как можно узнать друга...
Задохнувшись от гнева, Энвербей выдавил из себя:
— Ваши воины, Ибрагимбек, уподобились... трусливым бабам... Где они, ваши воины, находились, когда решались судьбы ислама, что сделали они для великого Турана? Измена и предательство!
Теперь пришел черед багроветь Ибрагимбеку. Он упёрся руками в колени и, выпятив вперед свою чёрную бороду, зарычал:
— Кто дал тебе право командовать, турок! Чего кричишь, турок! Ты даже по-нашему говорить не умеешь. Мы тебя не понимаем, турок. Ты сулил нам лёгкую победу. Ты привёл нас к поражению.
Уничтожающе смотрел Энвербей на беснующегося свирепого степняка и высокомерно кривил губы. А Ибрагимбек рычал и выкрикивал что-то неразборчивое. Когда он злобствовал, никто не понимал, что он хочет сказать. Энвербей не стал дожидаться, когда он кончит:
— Кто говорит о поражении, тот трус. Войско наше дело! Идёт помощь с юга. Я только что получил известие. Город Кабадиан занят афганцами. Через Аму-Дарью переправляется шестнадцать палтанов, каждый о семьсот воинов пехоты, тысячу кавалеристов, двенадцать скорострельных пушек. У нас теперь есть артиллерия, господа! Победа в вдших руках! Большевики немощные воины. Начальники у них подметальщики улиц и землекопы. У меня в войсках они и в солдаты бы не годились... Они робки и слабы...
— Врёшь, — зарычал Ибрагимбек, — клянусь, ты лжёшь. Я, Ибрагимбек, — и он грохнул себя в грудь кулачищами, — знаю, кто такие красные аскеры... Клянусь, красные дьяволы, вот кто они!
— Молчать!
— И насчет афганцев слышали. Где они? Афганский эмир-не хочет ссориться с Лениным...
— Но Энвербей уже взял себя в руки.
Смотря пристально в глаза Ибрагимбеку, точно гипнотизируя его, он властно приказал:
— Знамя ислама я ставлю сегодня на высоком берегу Тупалан-Дарьи. Я требую, чтобы все воины ислама были там... Кто не с нами, тот враг пророка, да будет почтительно произнесено имя его. Вот священная книга, — он выхватил у незаметно появившегося мёртвоголового адъютанта, Шукри Эфенди, очевидно, приготовленный заранее экземпляр корана, — клянитесь вы, мусульмане, что не отступите ни на шаг.
Так внезапно появилась священная книга мусульман, что курбаши оказались застигнутыми врасплох. Деваться было некуда. У дверей выросли, щелкая затворами винтовок, чернолицые, белозубые патаны.
— Мы попались! У кабана плохая шея, у дурного человека плохое слово! — прошептал Фузайлы Максум и, первый смиренно опустив руку на прохладный, тиснённой кожи переплёт, произнёс слова клятвы. Приложив почтительно книгу ко лбу и губам, он передал её мёртвоголовому и засеменил было к двери, но Энвербей быстро проговорил:
— Не спешите!
Из присутствующих только Ибрагимбек заупрямился, но и он сдался, когда Энвербей сухо объяснил ему:
— Время военное, рассуждать не приходится. Или — или... Кто не с нами, тот враг наш...
Он так многозначительно, произнес второе «или», что лицо Ибрагимбека обмякло и, делая вид, что не боится угроз Энвербея, свирепо кося глазами, дал клятву,
— Теперь, во славу аллаха, мы снова едины, снова могучи, — сухо сказал Энвербей. — Повелеваю двинуть ваших славных воинов против большевистских полчищ... Вперёд!
Глядя на поднявшихся курбашей, он тихо, но внятно добавил:
— Дабы нам — главнокомандующему — удобнее было советоваться о делах воинских, прошу достопочтенных неизменно и безотлучно пребывать в нашем штабе. Я сказал!
Курбаши растерянно переглянулись. Ненавистный турок провёл их как маленьких ребят.
— А кто же поведет моих нукеров? — рявкнул Ибрагимбек. — Без меня они не пойдут.
Тогда Энвербей поднялся, подошел, позвякивая шпорами, к Ибрагимбеку, ласково взял его отвороты камзола и, всё так же глядя ему в глаза, негромко произнес:
— Вашему помощнику здесь в нашем присутствии вы объясните, что мы — главнокомандующий — нуждаемся в вашей личной помощи и совете!
Окружённые патанскими воинами, все курбашп отныне неотлучно сопровождали Энвербея: «Вы мои генералы, — говорил им любезно Энвербей». Но генералам не разрешалось даже отлучаться по своей нужде в сторону на несколько шагов без сопровождения кого-либо из турецких офицеров и охранников. На протесты Эпвербей вежливо разъяснил: «О, время военное... И как печально было бы лишиться такого опытного военачальника из-за какого-нибудь ничтожного обстоятельства».
