Запретный лес - Бакен Джон (читать книги без .TXT) 📗
Священники ходили по улицам Эдинбурга с мрачными лицами. Дэвид столкнулся с мистером Мёрхедом, строго спросившим у него, что он делает в городе.
— Я приехал хоронить отца, — объяснил он.
— У него была легкая смерть, ежели умер он в пору надежд и ожиданий, а не ныне, когда Господь изливает свой гнев на несчастную страну, — сказал аллерский пастор.
Эти слова повторялись, подобно паролю, среди всей священнической братии, и Дэвид ответил на них с подобающей серьезностью, хотя в сердце его не было великой печали. Он помнил лицо калидонского стремянного и пытался представить, как Монтроз выглядит теперь, в пору триумфа. Он не сомневался, что не найдет в нем гордыни… Пришли вести, что маркиз уже у Крэнстоуна и скоро доберется по течению Галы до Границы. На какое-то мгновение Дэвида охватило безумное желание следовать за ним, быть с ним рядом, ибо надеялся он, что все опасения и колебания уйдут, как только он еще раз поговорит с Монтрозом.
Наконец он отбыл домой, и под рябинами Карлопских утесов прочитал печатный листок, что раздавали на улицах Эдинбурга: многие, получив его, тут же в гневе разрывали бумагу, но были и те, кто хранил его и размышлял над написанным. То был манифест Монтроза, изданный им в лагере под Босуэллом, где четко обозначались его цели. Там звучали те же слова, что стремянный произносил ночью в Калидоне. Аристократы покусились на «свободу подданных и законную власть», Церковь обманом заставила народ слепо подчиняться себе, что гораздо хуже, чем Папство. Он писал, что встал на защиту чистой веры, «за возрождение коей ратовали наши первые реформаторы», выступил за Короля и установление центральной власти, за простых людей и «освобождение нашей нации от рабского гнета». Он обличал малодушных, «не способных на поступки во имя Господне». Он отрицал, что виновен в кровопролитии, ибо «не пролил ни капли крови невинных, карая лишь тех, кто послан проливать нашу кровь и отнимать наши жизни». В заключение он говорил о чудесах веры: «То, что ныне происходит в стране, имеет много схожего с деяниями Господними: горстка праведных одерживает верх над многими». Дэвид читал и слышал знакомый голос, эхом доносящийся из памяти. Неужели этот человек — проклинаемый Церковью мерзкий амаликитянин? Душа Дэвида разрывалась, когда он вопрошал себя, на чьей стороне истинный Бог, если вера этого человека не менее горяча, чем вера аллерского пастора?
Изобел встретила хозяина с благоговением и скорбью, какие напускают на себя шотландские крестьяне по случаю смерти.
— Вот и все, сэр. Весточки из Эмбро до нас дошли, но не ждала я вас так раненько, разумела, хлопот у вас по горло со всеми этими законниками… Отправилася душа его на небо, знамо дело, неужто пережить старику таковский жуткий мор? Всем сия участь уготована, и тому легче предстать пред ликом Господним, кто успел позаботиться о земном, а уж ваш батюшка, сказывают, славно все содеял. Наследовать, окромя вас, и некому, мистер Дэвид?.. Срам-то какой, говорю о стяжании в столь горестное время. Батюшка есть батюшка, хычь и прожил он три раза по двадцать да еще десяток годков из отпущенного нам векованья.
— Умер он, как и жил, Изобел, простым, но верным христианином. По-моему, он был рад, что поселился я на земле наших предков.
— Таковским он и был, честным человеком. Да и деда вашего токмо добрым словом помянуть могу: была я девчушкой, вечно он мне гостинчики совал. Но тревожуся я за вас, мистер Дэвид, страшуся я, как бы и вы не приболели от таковского мора. Глянешь — свеж да румян, а в жилах давно лихоманка колобродит. Испейте-ка вот брыдкого отвару, сэр, матушка моя кровь им чистила: то пахта, кипяченная с кислицею.
Дэвид спросил, что творится в приходе.
— В Вудили! — воскликнула Изобел. — Ежели Эмбро бурлит, то пасторат наш колотит. Последнюю неделю токмо и слыхать о войне да бедах. Ведаете вы, как Монтроз попирает нашу древлюю Землю обетованную, а нынче тот Антихрист самолично подходит к нашим водам. Угу, стоит со своими идумеями лагерем у Йерроу, в милях двадцати за холмами, жданный-званный, аки снег посередь сентября. Девки с парнями с выпасов убежали, зане граф Дуглас — погуби его лихоманка! — с ретивыми конниками ринулися прочь от Клайда, аки воронье в чернотроп. Ни нам, ни животине носа казать из дому неможно; народ ездит токмо скопом; сказывают, Амос Ритчи со своим ружьем призван охранять боулдского пастора на пути в Аллерский приход. Детяток всех в домах позапирали, а Джонни Дау с товаром боле не ходок — ужо три дня как засел в «Счастливой запруде». Вся работа в Вудили встала, у всех руки опустилися: живем собачьей жизнью, в праздности да в гладе.
— Но сам приход не пострадал?
— Покуда нет, токмо намедни драгуны Дугласа забрали у Ричи Смэйла валуха, зажарили да сожрали в Красной лощине. Чаша гнева Господня может пролиться во всякий час… Что помешает Монтрозу прийти и нас ограбить? Надобны его воинам мясо да пиво, а Вудили-то тута, за Йерроускими холмами. Да и Калидон близёхонько, и дошли до меня слухи, что наш колченогий старик лэрд, коему бы пора о погосте помышлять, командует безбожниками, и он да его треклятый Тэм Пёрвз свирепствуют, аки львы рьяные. Эх, сэр, забросило наш добронравный народ в самое пекло, и теперича доля наша либо сгореть дотла, либо выйти из пламени преображенными, аки чистое злато… Да что ж я это разболталася — вам трапезничать пора! Токмо на стол поставить особо нечего: закрома почитай пусты, курей всех поели.
В тот вечер Дэвид долго просидел в кабинете. Было шестнадцатое сентября, и зной, столь благоприятный для распространения чумы, к осени стал только хуже. Пастор вернулся от смертного одра отца, обуреваемый теми же чувствами, что наполняли его, когда он впервые перешел порог своего нового жилища. Государственная смута мало трогала его, ему было не так важно, главенствует Церковь или Король, потому что он по-прежнему не понимал, на чьей стороне правда. Ему мучительно хотелось мира и возвращения к своим прямым обязанностям: забота о Вудили грузом лежала у него на сердце. Злодеяния, против которых восставала его душа, виделись не только ужасными, но и вызывающими сочувствие — ему выпало противостоять жестокому соблазну Сатаны, не забывая о жалости к поддавшимся этому соблазну. Его переполняла любовь к ближним, и с этим новым добрым чувством пришла надежда. Он не мог проиграть битву, ибо Бог не бросит в беде малых и сирых.
Не забыл ли он в своем крестовом походе, что был еще и священником? Тут взгляд Дэвида остановился на книгах, к которым ему почти не удалось прикоснуться в летнюю пору. Что же стало с великим трудом Семпилла об Исайе? Он открыл свои записи и на какое-то время погрузился в счастливое чтение… День выдался длинный, жара измотала — Дэвид принялся клевать носом, затем уткнулся лицом в руку и провалился в сон.
Он проснулся от шума под окном. Дом пастора стоял в дальнем южном конце церковного двора, за киркой, и ближайшее жилье, хижина звонаря Робба, находилось на расстоянии полета выпущенной из лука стрелы. На западе лежал кустистый косогор Оленьего холма, на востоке — речная пойма и холм Виндивэйз, на юге — необработанные луга с дорогой, уводящей в Лес. Как любила говаривать Изобел, жили они на отшибе, и мало кто заходил сюда ночью, даже бредущие по большаку странники не приближались к ним и на полмили.
Окно кабинета выходило в сад, и Дэвиду послышалось, будто кто-то тихонько стучится в заднюю дверь. Пастор, в полудреме, взял свечу и спустился по лестнице. Изобел ничего не слышала — из шкафа-кровати за кухонькой раздавался негромкий храп… В дверь опять постучали, гораздо настойчивее. Дэвид с опаской отпер, пытаясь убедить себя, что кто-то в приходе при смерти, поэтому послали за ним.
Луны не было видно, землю покрывал густой осенний туман, и из него, как корабли над водой, поднимались огромные фигуры — всадники, понял Дэвид. Один из них, сидя на коне, вел остальных лошадей на поводу, второй, спешившись, поддерживал третьего, вероятно, падавшего от усталости.
Дэвид приподнял свечу и смог рассмотреть стоящего. Кожа его потемнела от солнца, но еще темнее были круги под утомленными глазами; некогда богатое платье испачкалось и истрепалось; одна рука была перевязана окровавленным платком.
