Невольники чести - Кердан Александр Борисович (лучшие книги без регистрации txt) 📗
В трактире в этот час было пусто. Оглядев прокопченные стены, грязные столы, неметеный пол, Федор Иванович сунул испитому целовальнику ассигнацию и заказал полштофа водки и оленину. Трактирщик долго вертел купюру, потом со вздохом засунул ее в карман засаленного фартука и скрылся в погребе.
Водка и мясо оказались, на удивление, доброкачественными. Граф опрокинул несколько чарок кряду и отдал должное закуске. Конечно, это не из Обжорного ряда северной столицы, но все же получше, чем набившая оскомину за год плавания солонина. Вспомнив, как давно не удавалось расслабиться, Толстой заказал еще водки…
Когда граф вышел из пополнившегося посетителями кабака, солнце уже готовилось юркнуть за снежную макушку сопки. В поисках квартиры, где остановился титулярный советник Федор Петрович Брыкин и где, по предположениям графа, должны были находиться его собственные вещи, Толстой нетвердой походкой двинулся по улице поселения, то и дело оступаясь в ямы с отбросами.
Проклиная местных обитателей и сам Петропавловск с его помойками, граф наконец очутился подле дома коменданта. У порога топтался на часах квелого вида гренадер в потертом мундире с пехотным ружьем старого образца и длинным тесаком на перевязи. «Никак душка посланник все еще боится за свою драгоценную шкуру, – всплыла в затуманенном рассудке графа ехидная мысль. – Ну и шут с ним!»
Толстой собрался двинуться дальше, но тут на крыльце появились Шемелин и тот давешний приказчик. В руках Шемелина был пакет, запечатанный сургучом. Наблюдая, как пакет перекочевал за отворот кафтана приказчика, Федор Иванович как-то неожиданно протрезвел и решил притаиться в тени. Между тем Шемелин и его спутник двинулись к коновязи, у которой стояли лошади сибирской породы. До Толстого долетел обрывок разговора:
– Сей пакет надлежит передать лично его превосходительству губернатору Кошелеву. И упаси Господи, чтобы он попал в чужие руки! Я за тебя перед господином Резановым поручился… Смотри же, ты мне головой отвечаешь, Абросим!
Приказчик кивнул и, отвязав одну из лошадей, вскочил в седло.
– Не сумлевайтесь, Федор Иванович, все исполню… – И с места погнал лошадь в галоп.
«Вот те на…» – Толстой, глядя из укрытия вслед всаднику, еще раз поймал себя на мысли, что встречался с этим приказчиком прежде и даже видел подобную картину: наездник, слившийся с конем воедино, уносится вдаль во весь опор… Только вот где? Когда?.. Ну, конечно! Ведь так скакали в ночное крестьянские мальчишки в усадьбе отца в ту давнюю, отроческую пору… И этот приказчик с такой не купеческой фамилией… Как бишь его? Ах, да – Плотников! Плот-ни-ков… Вот она, отгадка!.. Пруд в имении… Детская забава – плаванье взапуски на деревянных плотиках… Ну, конечно же, Абросим, Аброська! Неужто он? Да быть того не может… Не вяжется как-то: крепостной, помощник батюшкиного конюха – и вдруг компанейский служитель.
Граф потер переносицу, выгоняя остатки хмеля. Воспоминания не хотели связываться в одно целое, и все же как не поверить собственным глазам? Вот так, по-молодецки, как только что ускакавший приказчик, умел сидеть в седле только один знакомый графу человек – его беглый холоп Аброська Плотников, несколько лет назад чуть не спаливший имение Толстых!
Федор Иванович почувствовал, как буйная кровь приливает к вискам и багровый гнев начинает туманить рассудок, совсем как тогда, когда он узнал об участи бедняжки Чичо, утонувшей в океанских волнах…
Глава вторая
Ох уж эти женские мигрени! Трудно угадать их истинную причину, особливо мужьям молоденьких и привлекательных жен…
Павел Иванович Кошелев раскрыл наугад неизменный «Карманный оракул» и тут же отыскал подтверждение собственным мыслям: «Кто женится по любви, тот будет жить в печали». Как тут не согласиться с сочинителем «Оракула» Бальтазаром Грасианом: никакое счастье не бывает безупречным. И это камчатскому губернатору генерал-майору Кошелеву, еще пару лет назад почитавшему себя абсолютно счастливым, доподлинно известно. И не то чтобы Павел Иванович в семейной жизни безвозвратно утратил райское блаженство и душевную гармонию, каковые познал однажды, встретив и полюбив Елизавету Яковлевну, сущего ангела в земном обличии, но только теперь светлые чувства все чаще смешивались в сердце седеющего генерала со смутной тревогой: надолго ли дал Господь ему, человеку служилому, неприспособленному к супружеству, радость семейного благополучия?
Откуда зародилась в душе Кошелева эта тревога? Может быть, от осознания, что даже самый удачный брак, словно неизведанная горная река, таит в себе множество подводных камней? А может, оттого, что за время, проведенное с молодой женой в Нижне-Камчатске, пришел Павел Иванович к нерадостному выводу: славная, милая, предупредительная Елизавета Яковлевна, тепло встречающая генерала из поездок по огромному, вверенному его заботам краю, пекущаяся о здоровье и честном имени мужа, сердцем остается не то чтобы холодна, но как-то далека от него?..
Еще больше укрепила Павла Ивановича в его тревогах и догадках нынешняя сцена со слезами и мигренью, случившаяся посереди бала, устроенного Кошелевым в честь примирения участников первого кругосветного вояжа. Примирение это, если говорить без ложной скромности, – прямая заслуга губернатора, исполнившего ныне давний наказ старинного друга своей семьи и морского министра адмирала Мордвинова, просившего его, Кошелева, обеспечить всемерное содействие первой экспедиции россиян вокруг света.
А началось все с письма полномочного посланника его императорского величества камергера Резанова, которое доставил генералу приказчик Плотников.
«Имею я крайнюю нужду видеться с вашим превосходительством и по высочайше вверенным мне от Государя Императора поручениям получить нужное от вас, как начальника края, пособие, – писал Резанов. – У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до отечества. Сколь ни прискорбно мне, соверша столь многотрудный путь, остановить экспедицию, но при всем моем усердии не могу я исполнить японского посольства и особливо, когда одни наглости офицеров могут произвести неудачу и расстроить навсегда государственные виды. Я решил отправиться к Государю и ожидаю только вас, чтобы сдать, как начальствующему краем, всю вверенную мне экспедицию…»
Прочитав послание, Павел Иванович ясно уразумел лишь одно: распря эта – конец мечтам россиян обойти наконец-то вокруг света. Это крах надежд адмирала Мордвинова и сотен многих других моряков, чаявших совершить сей подвиг. И одно это понимание, а не страх за возможную немилость государя к нему, не сумевшему воспрепятствовать бунтовщикам, побудило Кошелева действовать решительно.
«Неожиданность – залог успеха», – как-то прочитал в своем «Оракуле» генерал. Так же любил говорить и старик Суворов, коего почитал Павел Иванович как своего наставника. Кошелев поднял в ружье роту гренадер во главе с преданным капитаном Федотовым и выступил из Нижне-Камчатска.
Невзирая на поспешность сборов и секретность полученной губернатором депеши, новость о прибытии на Камчатку «Надежды» мигом разнеслась по городку. И, конечно, в первую очередь стала она известна Елизавете Яковлевне. Прежде никогда не вмешивалась Лиза в дела супруга, но тут проявила настойчивость и упросила мужа взять ее с собой. Понимая, как истосковалась жена в захолустье, Павел Иванович уступил, хотя и предостерег ее о тяготах намеченного перехода.
От Петропавловска Нижне-Камчатск отделяло семьсот верст, в летние месяцы становившихся почти непроходимыми из-за болотистой тайги и неприступных горных кряжей. И все же отряд генерала, к которому присоединились еще компанейские служители Хлебников и Плотников, преодолел это расстояние всего за три с небольшим недели, двигаясь скорым маршем, сплавляясь по рекам на легких лодках, которые гренадеры Кошелева тащили на себе. Выбивались из сил проводники-камчадалы, сменявшие друг друга от селенья к селенью. До кровавых мозолей стирали ноги гренадеры. А вот Елизавета Яковлевна с завидным терпением, так не вяжущимся с ее хрупкостью, перенесла этот поистине суворовский переход. Павел Иванович, не раз коривший себя, что подверг жену столь суровым испытаниям, не услышал от нее ни единого сетования.
