Дитя Всех святых. Перстень с волком - Намьяс Жан-Франсуа (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Делегация из Вильнева вернулась к заграждению, держась на почтительном расстоянии. Франсуа прокричал им приказ Папы. Ответом ему стали радостные восклицания. Он увидел, как люди уходят, чтобы сообщить новость другим обитателям предместья.
***
В течение последующих недель в Вильневе не произошло ни одного нового случая чумы, и утром 24 декабря Франсуа в составе офицеров папского отряда участвовал в торжественном подъеме заграждения. На мосту было черно от людей, и ликование жителей Вильнева было неописуемо. Первый же человек, которого Франсуа спросил о брате, рассказал ему все.
— Где епископ Бергамский?
— Увы, он умер, монсеньор.
Такой ответ не вызвал у Франсуа никаких эмоций. Мысль о том, что брат мог остаться в живых, ни на минуту не приходила ему в голову.
Он резко произнес:
— Мне известно, что он умер. Я хочу знать, где он похоронен?
— В картезианском монастыре Валь-де-Бенедиксьон, монсеньор.
Франсуа быстро прошел сквозь толпу. Как и все в Авиньоне, он хорошо знал Валь-де-Бенедиксьон, самое значительное религиозное сооружение, возведенное совсем недавно папой Иннокентием VI. Именно в этой церкви Клемент VII собрался отслужить полуночную мессу.
Вскоре Франсуа уже входил в новые ворота монастыря. Монах, открывший ему, очень разволновался, узнав, что перед ним — брат епископа Бергамского.
— Святой, сын мой! Это был святой!
Он провел посетителя на обширное монастырское кладбище и показал скромную плиту из песчаника, возле которой на коленях молился какой-то священник.
— Здесь.
Франсуа прочел: «Жан де Вивре. 1339-1387»…
Молившийся поднял голову. Франсуа узнал священника, который приходил за ним в ту памятную ночь. Франсуа тоже опустился на колени и скрестил руки. Голова его была абсолютно пуста. Он не способен был о чем-либо думать и не мог даже молиться. Он долго стоял так, будто окаменев, затем поднялся. Священник поднялся тоже. Монах, открывший ему ворота, исчез. Они остались на кладбище одни.
Священник указал на плиту:
— Никакой другой надписи он не хотел. Даже епископского сана. Но если бы вы знали, какой мужественный конец он принял, какой пример подавал нам всем!
— Когда он умер?
— На День святого Мартина, вечером, между вечерней и повечерием.
— А где другие? Вы — единственный, кто остался в живых?
— Да. Четверо моих товарищей заразились, едва лишь мы оказались на другой стороне моста. Они заболели на следующий же день, а еще через день были уже мертвы. Мы остались вдвоем, епископ и я.
Тогда Франсуа понял, почему он так ни разу и не заметил на том берегу брата с процессией. Никакой процессии больше не было.
Он стал медленно прохаживаться по внутренним монастырским галереям вместе со своим собеседником. Голос священника дрожал от волнения.
— Ах, монсеньор! Какое самопожертвование! Он приходил во все дома, куда его звали. Он не боялся прикоснуться к больному и даже поцеловать его. Вам ведь известно, что болезнь может проявляться двумя способами: у одних возникают бубоны, другие кашляют кровью. У таких конец наступает быстрее, бубоны не успевают вызреть.
Франсуа представил себе, как это выглядит, и поморщился.
— Я знаю.
— Так вот, к тем, кто сразу начинает кашлять, приближаться опаснее всего, но он именно к ним и спешил. Никогда еще с языческих времен и эпохи первых мучеников мир не видел такого мужества! Я пытался остановить его, призывал к осторожности, но он мне отвечал: «Чего мне опасаться, разве только рая?»
Они завершили круг и вернулись к голой плите с надписью «Жан де Вивре. 1339-1387».
— Долго казалось, что перед лицом такого мужества Господь совершит чудо. Люди запирались в домах, закрывали все отверстия — двери, окна, камины, но болезнь все равно настигала их и убивала. А он, который соприкасался с чумой каждое мгновение, оставался невредим… Увы, неизбежное все-таки произошло.
Прежде чем продолжить, священник какое-то время собирался с силами.
— Десятого ноября, в девятом часу, прочитав молитву над общей могилой, мы увидели на краю дороги одну больную. Это была очень красивая женщина с длинными темными волосами. Она кашляла кровью. Епископ тотчас приблизился к ней. Никогда еще он не казался таким величественным. Он крепко сжал несчастную в объятиях и не разжимал рук, пока она не испустила последний вздох. Он сам на руках отнес ее в могилу. Потом мы с ним вернулись в наши кельи здесь же, в этом монастыре.
— Где его келья?
— Как раз напротив могилы. Моя находилась рядом.
Франсуа захотел отправиться туда, и здесь, на месте смерти Жана, в пустой комнате с кроватью, сундуком и распятием, он услышал завершение истории.
— Утром одиннадцатого ноября я вошел к нему, чтобы вместе с ним выйти на нашу ежедневную работу. Обычно в такое время суток он был уже на ногах. Однако в тот день я застал его спящим. Потом он пробудился и встал, но у него началось такое головокружение, что он вынужден был сесть. И тут его начала бить дрожь. Все эти ужасные признаки болезни ничуть не испугали его. Напротив, его лицо осветилось невыразимой радостью. Он попытался приподняться, опять упал и стал кашлять. И тогда в каком-то упоении он произнес: «Я счастлив».
Франсуа смотрел на постель, застланную соломенным матрасом, белые стены, пол, выложенный крупными желтоватыми плитами, затем перевел взгляд на перстень с волком и больше не отрывал от него глаз.
— Его агония длилась целый день, и он не переставая повторял: «Я счастлив». Вскоре он стал задыхаться, и лоб его покрылся испариной. Он все сильнее кашлял кровью. Один раз его вырвало. Но, несмотря на это, он все равно твердил: «Я счастлив». Узнав о его болезни, пришли все здешние монахи. Они собрались в монастырской галерее и, встав на колени, молились в полный голос. Только я один оставался с ним в келье, но на меня он даже не смотрел. Казалось, он обращается к кому-то невидимому, может, к ангелу, которого послал ему в помощь наш Господь.
Франсуа было трудно говорить, такие сильные спазмы сжимали горло.
— Больше он ничего не сказал?
— Сказал. В какой-то момент он произнес странные слова. Он закрыл глаза, и, казалось, ушел глубоко в себя. И произнес: «Неужели это возможно, несмотря ни на что?» Потом долго молчал, не открывая глаз, а когда открыл, то прошептал: «Быть может. Да, быть может…»
Ноги у Франсуа подкосились, и он вынужден был опереться о стену. Не оставалось никаких сомнений: в предсмертный час Жан думал о словах брата — «я любил». Умирая, он вспомнил о той единственной услышанной им в жизни фразе, которая, по его собственному признанию, привела его в смятение. Именно эта фраза заставила его произнести:
«Быть может». В минуты мучительной агонии надежда, пусть робкая, пусть мимолетная, все же снизошла к нему… Священник с беспокойством смотрел на Франсуа.
— Что с вами, монсеньор?
— Ничего. Продолжайте.
— В конце разум его помутился. Он все время повторял: «Лев с головой волка». Это были его последние слова. С глубоким вздохом он отдал Богу душу. Мы сразу же похоронили его — так, как он и просил, то есть полностью обнаженным, завернутым в саван, с золотой буллой, которая висела у него на шее. Монахи, помогавшие мне его хоронить, потом все умерли.
Священник замолчал. Порывшись в суме, висевшей у него на поясе, он достал оттуда какой-то маленький предмет из черной кожи.
— И вот еще, монсеньор.
— Что это?
— Епископ Бергамский велел мне передать вам этот пакетик, который он привез из страны сарацин. Там порошок, он смягчает боль и вызывает мечтания. Ему дали это, чтобы облегчить приступы малярии. Требуется совсем немного.
— А зачем это мне?
— Не знаю. Я просто выполняю его волю. Я вам еще нужен?
— Нет. Я хотел бы побыть один.
Священник ушел, и Франсуа остался в пустой келье. Последние минуты жизни брата, «лев с головой волка», этот белый порошок — все перемешалось в его сознании, и Франсуа погрузился в беспорядочные воспоминания.
