Пламя над Англией - Мейсон Альфред (читаем книги txt) 📗

Робин вновь принялся за работу. Закончив ее, он оставил бюро открытым, скопированные документы на столе перед телом Санта-Круса, а свечу догорающей. Когда он вернулся к себе в комнату, начало светать.

Глава 19. Бридпортский кинжал

Робину казалось невероятным, что человек может иметь столько родственников, сколько было у покойного маркиза де Санта-Крус. Тети, племянники, племянницы, кузены и кузины, многочисленная родня давно усопшей супруги – все они спустились с холмов Португалии, одетые в черное и так громко плачущие и причитающие, что можно было подумать, будто последний нежный цветок семейства погублен несвоевременным морозом. При этом старый грубый моряк никого из них на дух не переносил. Его семьей были корабли. На них он изливал все имеющиеся у него добрые чувства. А из родственников во плоти никто не смог бы командовать даже судовой шлюпкой. Прибыли также стряпчие и, как отметил Робин, все сто восемьдесят священников, которым король Филипп, к негодованию Санта-Круса, поручил отплыть с армадой. Получив жалование и рассчитавшись со службой, Робин под шумок ускользнул так быстро, как мог, чтобы не попасться на глаза Окендо.

Он нашел убежище в старом мавританском квартале, за церковью Носса Сеньора да Граса, где обычно встречался с Андреа Ферранти. Там юноша написал последнее донесение сэру Френсису Уолсингему. Испытывая одновременно радость от сознания выполненного долга и смертельную усталость, от которой слипались глаза, он включил в письмо глупую цветистую фразу, навлекшую на него вскоре такую страшную опасность, что шрам от нее остался в его душе на всю жизнь.

«Это донесение, – писал Робин, – завершает перечень и характеристику кораблей, которые отплывут в начале лета к берегам Англии, за исключением андалузийской эскадры, так как отчет о ней Ваше превосходительство имеет из других источников. Ее величеству следует хорошо подготовиться, ибо опасность велика. Однако, есть и утешительные известия. Санта-Крус мертв, а здесь нет человека, равного ему в отваге и дальновидности, который мог бы занять его место. Ваше превосходительство более не получит от меня вестей из Испании. Я умер и похоронен вместе с Санта-Крусом. Наступает час некоего Карло Мануччи, молодого дворянина, говорящего по-испански с итальянским акцентом, за которого я прошу Вас молиться».

Передав это письмо Андреа, Робин отправился в постель и проспал двадцать четыре часа. Проснувшись с ощущением пренебрежения долгом, он, вспомнив о последних событиях, испытал такое облегчение, что только теперь осознал, в каком напряжении трудился эти пятнадцать месяцев. Дальнейшие планы были ясны. Он должен скрываться здесь, пока не смоет черную краску с волос. Его одежда находилась в доме Фильяцци на широкой улице за зданием инквизиции. С Джакомо Ферранти в качестве слуги Робин должен пересечь Тежу, добраться верхом до Сетубала, [123] и в тот вечер, когда Фильяцци и его свита прибудут туда по пути в Мадрид, Карло Мануччи почтительно испросит позволения для себя и своего слуги ехать вместе с ними, дабы уберечься от разбойников, грабящих на дорогах.

Робин еще не отмылся от краски, когда некий мистер Кристофер Воуд, прибывший из Парижа, высадился в Рае. [124] Заграничные паспорта в те дни редко выдавались англичанам, в портах велось строгое наблюдение, и тем не менее Кристофер Воуд не был задержан ни одним вопросом, хотя он вез послание, написанное лордом Пейджетом – самым видным беженцем-католиком в Париже и злейшим врагом Елизаветы. Но вместо того, чтобы передать письмо лицу, которому оно было адресовано, мистер Воуд прямиком поскакал в Лондон и доставил его в Барн-Элмс – дом сэра Френсиса Уолсингема. Там письмо было вскрыто специалистом в подобных делах, мистером Грегори из Лайма, и должным образом скопировано. Затем оригинальная печать, удаленная без единого повреждения при помощи ножа с тонким и острым лезвием, раскаленным в пламени свечи, была заново отлита из горячего воска. Кристофер Воуд наблюдал за ловкими пальцами Грегори с благоговейным восторгом.

– О, если бы я обладал вашим даром, мистер Грегори! – воскликнул он. – Какую пользу я извлек бы из этого для безопасности ее величества и для блага королевства!

Мистер Грегори не имел пристрастия к восторгам, даже если он верил в их искренность, а в данном случае это было не так.

– Обладай вы подобным даром, – сухо ответил Грегори, пожав плечами, – вам бы пришлось, прежде чем использовать его, излечить руки от дрожи. – Бросив взгляд на лицо собеседника, которое бороздили морщины, свидетельствовавшие о разгульной жизни, он добавил: – Боюсь, что время для исцеления уже миновало.

Кристофер Воуд не обиделся на эти слова. Напротив, он сохранил раболепное и слегка виноватое выражение.

– Несколько месяцев назад вы могли бы с полным основанием сказать это. Но теперь, когда я узрел лучшую сторону…

Воуд возвел очи горе, и елейная улыбка скривила его физиономию, ни в коей мере ее не улучшив.

– Да-да, – резко оборвал его Грегори из Лайма. – Лучшая сторона бутерброда – та, на которой намазано масло.

Он повернул стул, чтобы смотреть в лицо Воуду.

– Вы сказали, несколько месяцев назад. По-моему, прошло семь месяцев с тех пор, как вы предложили сэру Френсису шпионить за вашими друзьями, работать на нас, делая вид, что работаете на них.

– Семь месяцев назад я увидел свои заблуждения в истинном свете…

– Весьма возможно, – снова прервал его мистер Грегори и передал ему письмо. – Ну, отправляйтесь и проследите, как будет принято письмо.

Мистер Грегори был философом. Те, кто обманывают других, должны ожидать, что в конце концов обманут их самих. Он не был догматиком и мог взвешивать все за и против так же бесстрастно, как и Энтони Бейбингтон. Конечно, бывают исключения из правил, но Грегори очень сомневался, что сэр Френсис Уолсингем относился к их числу. Государственный секретарь имел слишком много ушей и глаз у стен и замочных скважин залов совета стран Европы, чтобы один из купленных им агентов в свою очередь не продал его.

– А Кристофер Воуд продал бы родную мать за пинту канарского, – закончил Грегори свой безмолвный монолог. – Так почему бы ему не продать сэра Френсиса? Пусть Господь превратит меня в болтливого попугая, если я выпущу этого Воуда из поля зрения!

Он вытащил записную книжечку, куда записывал агентов Уолсингема и миссии, им порученные. Кристофер Воуд не являлся исключением в ту эпоху, когда заговор накрывал стол для политиков, а измена служила приправой к блюдам. Он был младшим сыном в богобоязненной католической семье в Ланкашире, [125] но родился с пороком в крови, сделавшим его картежником, мошенником и распутником. Отвергнутый семьей и лишенный состояния, Воуд изобрел собственную религию, став секретным агентом предателей в Англии и беженцев-изменников во Франции. Продав себя одной стороне, он разыскал сэра Френсиса Уолсингема и точно так же продался другой. У него хватило хитрости сообщить своим католическим хозяевам во Франции и на севере Англии, что он добился места в штате государственного секретаря, и убедить их, что таким образом они заполучили верного друга в самом сердце вражеского лагеря.

– Не очень ценного друга, – сухо заметил Грегори, закрывая книжечку.

Ни та, ни другая сторона не доверяли Кристоферу Воуду ни важных тайн, ни серьезных поручений. Он был всего лишь мальчиком на побегушках и разносчиком писем, получая за свои утомительные труды скудное жалование.

С письмом в сумке Воуд покинул Барн-Элмс и завтрашним вечером прибыл в Хилбери-Мелкум. Все свои действия он обставлял величайшей секретностью. Скачущие рядом с ним верхом видели, как Воуд постоянно оборачивался назад, чтобы проверить, не преследуют ли его, а сидящие с ним за столом наблюдали, как при малейшем шуме на улице он заявлял, словно бросая вызов судьбе: