Батарея держит редут - Лощилов Игорь (бесплатные версии книг .TXT) 📗
В конце ноября Паскевич наконец прибыл в Тифлис. По пути вменил себе в обязанность проверять готовность войск, устраивал строевые смотры и строго взыскивал с командиров за недостающие комплекты обмундирования, чего те отродясь не видывали, плохую выправку солдат и другие, ставшие привычными в обиходе недостатки. Грозил строгими мерами, в числе которых неизменно присутствовала угроза уведомить государя о скверной организации службы в данном гарнизоне. Растерянные командиры писали оправдательные письма и просили заступничества у главнокомандующего.
Ермолов разделял их возмущение. До него стали доходить сведения о том, как информировал Паскевич государя о состоянии Кавказского корпуса. С самого начала, пользуясь полученным правом личной переписки, тот отправлял на высочайшее имя послания в запечатанных конвертах, которые никто не имел права вскрывать. Однако после ознакомления государя они становились известными определенному кругу лиц, и некоторые доброхоты посчитали нужным переслать копии Ермолову. Хотя в них поначалу отсутствовали личные выпады, Ермолова не могли не возмущать такие, например, оценки: «Кавказские войска находятся в совершенном беспорядке: необученные, оборванные, грязные, в ветхих, заплатанных мундирах без пуговиц, в брюках разного цвета, с изорванными ранцами, вместо портупей веревочки... Выучки нельзя от них требовать, они ничего не знают...»
Словом, к моменту появления Паскевича обе стороны накопили достаточно претензий друг к другу. Ермолов выслушал доклад Паскевича о затянувшейся командировке в молчании, уточнять ничего не стал, лишь указал на лежавшую перед ним стопку бумаг и пояснил:
– Это все свидетельства ваших выкрутас, командиры жалуются на ничем не оправданные придирки и просят защиты. Не угодно ли будет вам присоединить их жалобы к своим посланиям к государю? И непременно в запечатанных конвертах как бумаги исключительно государственной важности?
Паскевич не выдержал насмешки, рассердился, сгоряча наговорил дерзостей и сказал, что не желает более служить вместе, о чем ныне же пошлет рапорт.
– Бумаги, бумаги, возьмите, – напутствовал его Ермолов, – и, прежде чем вести себя с такой запальчивостью, не худо бы научиться подчиняться распоряжениям старшего начальника, а не строчить многословные доносы...
В тот же день Паскевич написал два письма: одно Дибичу с просьбой ходатайствовать об отзыве его в Россию по той причине, что более не может оставаться на Кавказе с Ермоловым – «самым злым и хитрым человеком, желающим даже в реляциях затмить его имя»; другое письмо адресовалось государю, в нем говорилось, что ему немыслимо служить с начальником, с которым он ни в чем сойтись не может. С тех пор не проходило дня, чтобы он не отправлял очередного письма с обвинениями Ермолова в разных грехах и сетованиями на то, что его, Паскевича, не облекают полной властью, скрывают операционные планы и другую необходимую для руководства информацию. Ермолов выставлялся угнетателем ханов, возбудившим в мусульманах ненависть к русским. Многие по его приказам были отравлены, а иные казнены с азиатской жестокостью. Временами письма Паскевича напоминали жалобы прилежного ученика: «Генерал Ермолов боится, чтобы я все знал о его намерениях, распоряжениях и приказаниях. Будучи в сем затруднительном положении, осмеливаюсь всеподданнейше просить Вашего Императорского Величества разрешения, как мне поступать в таковых случаях».
Николай, обеспокоенный ссорой кавказских начальников, приказал Дибичу во всем разобраться на месте «с наиболее возможной беспристрастностью». Но это были только слова. Чрезвычайно настроенный письмами Паскевича против Ермолова, государь, давая инструкции Дибичу, предупредил, чтобы он не позволил обольстить себя человеку, для которого «ложь составляет добродетель и который пренебрегает получаемыми указаниями».
Пока готовилась высочайшая ревизия, соперники не забывали о деле и составляли планы на предстоящую кампанию, каждый свой. Паскевич предложил два операционных плана. Первый – двигаться двумя сильными отрядами на Тавриз и Эривань. Второй – направить главные силы на Эривань, а отряду из Карабаха произвести диверсию, чтобы прервать сообщение Персии с Эриванской областью. И сделал вывод: «Из двух планов, начальнику главного штаба препровожденных, тот, в котором главные силы на левом фланге идут прямо в Тавриз, есть самый решительный и может иметь важнейшие последствия для нашего оружия».
Ермолов представил свои соображения:
«Действовать двумя путями выгодно, но пути разделены горами и имеется лишь одна дорога на Эривань. Неприятель из Тавриза может броситься в зависимости от обстоятельств на Эривань или Асландуз. Пока мы не покорим Эриванских крепостей, война не окончится и со взятием Тавриза не прекратится». Со вторым предложением Паскевича Ермолов согласился, ведь это по существу то, что предлагал он сам. Только следовало значительно усилить группировку войск, отправляемых в Эриванское ханство. Действия нужно начинать весной, не позже 20 апреля, пока неприятель не успел нарастить силы для укрепления тамошних крепостей. Руководство Эриванским отрядом Ермолов брал на себя.
В последних числах января было поручено Высочайшее согласие на план Ермолова, что придало Алексею Петровичу уверенности и развязывало руки. Теперь все его усилия стали направляться на создание ударной группировки для вторжения в Эриванское ханство. Особое внимание уделялось силам и средствам для осады и взятия Эриванской крепости, от которой чуть менее двадцати лет назад были вынуждены отступить войска Цицианова и Гудовича.
В те времена инженерным обеспечением такого рода операций занимались пионерные войска. В составе Кавказского корпуса имелся отдельный пионерный батальон, которым командовал полковник Евреинов. Командовал скверно, а вернее всего, никак. Его маленькую фигурку, небрежно упакованную в засаленный мундир, редко можно было видеть на службе. Обычно он сидел дома и лишь изредка посещал подчиненных офицеров, жалуясь на притеснения начальства. Ермолова он боялся панически, а тот, справедливо почитая его совершенно никчемным человеком, воздерживался от того, чтобы поручить сколько-нибудь серьезное дело. Естественно, что при подобном попустительстве личный состав занимался строительством частных дач и разного рода работами, кото-рые уже тогда назывались халтурой, а офицеры пьянствовали и бездельничали. По замыслу Ермолова, в составе передового войска следовало иметь особый отряд из пионеров и соответствующих войск прикрытия, который обеспечил бы ведение осадных работ вокруг крепости и создал благоприятные условия для ее штурма основными силами. Следовало только подобрать предприимчивых людей, способных выполнить такую задачу.
К счастью, в это время стали прибывать такие люди – бывшие офицеры, наказанные за участие в декабрьских событиях лишением чинов и ссылкой в Сибирь. По случаю своей коронации государь смягчил наказание и решил дать им возможность загладить вину храбрыми действиями на Кавказе. К сожалению, исполнение царской милости заняло довольно много времени, потребного на то, чтобы добираться до мест «не столь отдаленных», а затем последовать к новой службе. Ермолов встречал декабристов по-отечески, следуя давней традиции: офицер, сколько бы ни была большой его вина, если, конечно, она не касалась нарушений законов чести, пользовался благорасположением и сочувствием товарищей.
Среди возвращенных был и бывший капитан пионерных войск Михаил Пущин, вынужденный тянуть ныне солдатскую лямку. Император, курировавший в свое время инженерные войска, знал его лично и ценил как умелого пионера. Ермолов тут же предложил ему сформировать команду для действий у Эриванской крепости. Пущин горячо взялся за дело. Стал проводить занятия с выделенными людьми: как наводить переправы, рыть траншеи, закладывать фугасы, учил прочим саперным премудростям. Полковник Евреинов ворчал, активность разжалованного капитана ему не нравилась. Он приходил к нему на квартиру, бесцеремонно усаживался на кровать и учил жизни. Ученье сводилось к тому, чтобы не высовываться и на службу не напрашиваться. К его ворчанью можно было бы привыкнуть, как жужжанию надоедливой мухи, но вот беда: полковник после своего нравоучительного сидения оставлял на кровати множество насекомых. Пущин при очередной встрече с Ермоловым, внимательно следившим за подготовкой пионеров, пожаловался ему на докучливый надзор. Тот успокоил: потерпите, после дождя непременно будет солнышко. И точно, скоро последовал приказ о формировании отдельного отряда, в который наряду с пионерами Пущина вошли нижегородские драгуны, донские казаки и легкая артиллерийская батарея – всего около 400 человек. Задача отряда заключалась в том, чтобы как можно раньше выдвинуться к Эриванской крепости, произвести разведку и начать подготовительные инженерные работы. Майор Челяев, назначенный командиром этого отряда, получил широкие полномочия по его комплектованию. Немудрено, что в нем оказались знакомые лица: поручик Болдин с преданным Равилькой и урядник Корнеич со своими казаками.
