Эдинбургская темница - Скотт Вальтер (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
Это был смуглый, уже немолодой человек. На нем не было парика, и короткие волосы были зачесаны назад. Они были курчавы и черны как смоль, но местами уже седели. Лицо у неизвестного было скорее плутоватое, чем порочное, и выражало более хитрости и лукавства, нежели следы необузданных страстей. Его живые черные глаза, острые черты, насмешливая улыбка, находчивость и наглость показывали, что это парень, как говорится, не промах. На рынке или на ярмарке вы сочли бы его за плутоватого барышника, мастера на всякие проделки; но, повстречав его на пустынной дороге, вы вряд ли испугались бы, так как на разбойника он не походил. По платью он был также похож на лошадника: оно состояло из застегнутого доверху жокейского кафтана с крупными металлическими пуговицами, синих валяных чулок, заменявших обувь, и шляпы с полями. Для полноты картины недоставало только хлыста под мышкой и шпоры на одной ноге.
– Твое имя – Джеймс Рэтклиф? – спросил судья.
– Да, с дозволения вашей милости.
– А если я не дозволю, ты тут же подыщешь себе другое?
– У меня их штук двадцать на выбор, опять-таки с дозволения вашей милости, – сказал допрашиваемый.
– Ну, а сейчас ты – Джеймс Рэтклиф. Кто ты по ремеслу?
– Ремесла-то у меня, пожалуй, и нет.
– Чем занимаешься? Чем живешь? – повторил судья.
– А это вашей милости хорошо известно, – ответил допрашиваемый.
– Неважно, ты сам должен сказать, – заметил судья.
– Так прямо и сказать? Да еще кому? Вашей милости? У меня и язык-то не повернется!
– Будет тебе кривляться – отвечай!
– Ладно, – сказал допрашиваемый. – Все скажу, как на духу, недаром я надеюсь на помилование. Чем занимаюсь, спрашиваете? Это как-то даже неловко сказать, особенно здесь. Как там говорится в восьмой заповеди?
– «Не укради», – ответил судья.
– Это точно? – переспросил заключенный. – Ну, значит, мое ремесло с этой заповедью не в ладах. Я ее читал: «Укради». Большая разница, а всего ведь маленькое словечко пропущено…
– Попросту говоря, Рэтклиф, ты известный вор, – сказал судья.
– Думаю, сэр, что известен и в горной и в равнинной Шотландии, не говоря уж о Голландии и Англии, – ответил Рэтклиф с величайшим хладнокровием и бесстыдством.
– А чем думаешь кончить? – спросил судья.
– Вчера я бы сказал точно, а сегодня не знаю, – ответил заключенный.
– А если бы тебя спросили вчера, как бы ты ответил, чем думаешь кончить?
– Виселицей, – сказал Рэтклиф с тем же хладнокровием.
– Ты, однако ж, большой наглец, – сказал судья. – Отчего же сегодня ты надеешься на лучшее?
– Оттого, ваша милость, – сказал Рэтклиф, – что одно дело – сидеть в тюрьме по приговору, а другое – остаться там по своей охоте, когда ничего не стоило сбежать. Когда толпа уводила Джока Портеуса, я мог преспокойно выйти с нею вместе. Ведь не для того же я остался, ваша милость, чтобы меня повесили.
– Не знаю, для чего ты остался, – сказал судья, – а только по закону тебя полагается повесить ровно через неделю, в будущую среду.
– Нет, ваша милость, – твердо сказал Рэтклиф, – не во гнев будь сказано вашей милости. Никогда я этому не поверю, пока не увижу своими глазами. Я с законом не первый год знаком. Я с ним уже не раз дела делал. И должен сказать, что не так уж он страшен. Не бойся пса, который лает, бойся того, который кусает.
– Если ты не ждешь виселицы, хотя приговорен к ней, сколько мне известно, уже в четвертый раз, – сказал судья, – позволь полюбопытствовать: какой награды ты ждешь за то, что не сбежал вместе с другими, чего мы, по правде сказать, не ожидали?
– Помещение у вас сырое, прямо сказать – незавидное, – ответил Рэтклиф. – Но я уж как-то привык и за сходное жалованье, пожалуй, останусь.
– Жалованье? Сотню плетей – вот тебе жалованье.
– Как можно, ваша милость! Четыре раза приговаривался к виселице, и вдруг – плети! Разве это по мне?
– Какую же должность ты просишь?
– Помощника привратника, сэр. Она как раз свободна, как я слыхал,
– сказал заключенный. – Места палача я бы просить не стал. Неудобно на живое место, да я и не гожусь; мне скотину убить трудно, не то что человека.
– Это делает тебе честь, – сказал судья, делая именно тот вывод, к которому незаметно и шутливо вел его Рэтклиф. – Но как можно доверить тебе сторожить заключенных, когда ты ухитрился бежать из всех тюрем Шотландии?
– С дозволения вашей милости, – сказал Рэтклиф, – если я сам так ловко убегаю, значит, от меня может убежать только еще больший ловкач. Пусть кто хочет попробует удержать меня в тюрьме, когда я надумал убежать, или убежать от меня, когда я его сторожу.
Это соображение, видимо, поразило судью, но он ничего больше не сказал и велел увести Рэтклифа.
Когда смелого плута вывели из зала, судья спросил секретаря, как ему нравится такая наглость.
– Не смею давать вам советы, сэр, – ответил секретарь. – Но если Джеймс Рэтклиф решил обратиться на путь истинный, трудно найти во всем городе более подходящего человека на должность тюремщика. О нем надо бы доложить мистеру Шарпитло.
По уходе Рэтклифа Батлер занял его место у стола. Судья обратился к нему учтиво, но дал понять, что против него имеются веские улики. С чистосердечием, подобающим его сану и свойственным ему от природы, Батлер признал свое невольное присутствие при убийстве Портеуса и, по требованию судьи, изложил все подробности этого злополучного дела. Все эти подробности, уже сообщенные нами читателю, были тщательно записаны секретарем со слов Батлера.
После этого начался перекрестный допрос – процедура мучительная для самого чистосердечного свидетеля, ибо вряд ли кто сумеет рассказать, особенно о событиях волнующих и трагических, с такой ясностью, чтобы его нельзя было запутать придирчивыми и подробными расспросами.
Судья прежде всего отметил, что Батлер, по его собственным словам, возвращался в Либбертон, а между тем был остановлен толпою у Западных ворот.
– Вы всегда возвращаетесь в Либбертон через Западные ворота? – спросил насмешливо судья.
– Нет, разумеется, – ответил Батлер с поспешностью человека, который заботится о точности своих показаний. – Но я оказался ближе всего именно к этим воротам, а их уже вот-вот должны были запереть.
– Это неудачно для вас, – сухо сказал судья. – А теперь скажите: когда вы, повинуясь грубой силе, стали, как вы говорите, невольным свидетелем зрелищ, возмутительных для каждого гуманного человека, но в особенности для священника, неужели вы не попытались сопротивляться или убежать?
Батлер ответил, что численность мятежников не давала ему возможности сопротивляться, а неустанный их надзор не позволял убежать.
– Очень неудачно для вас, – повторил судья тем же сухим тоном. Все так же учтиво, но с явным недоверием к Батлеру он задал ему множество вопросов относительно поведения толпы и примет ее главарей. Желая застать Батлера врасплох, он неожиданно возвращался к его прежним показаниям и вновь требовал до мельчайших подробностей припомнить весь ход трагических событий. Однако ему не удалось заметить противоречий, которые подтверждали бы его подозрения. Наконец они дошли до Мэдж Уайлдфайр. При упоминании этого имени судья и секретарь обменялись многозначительными взглядами. Вопросы дотошного судьи о ее внешности и одежде были так подробны, словно от них зависела участь Славного Города. Но Батлер почти ничего не мог сказать о ее чертах, ибо лицо предполагаемой женщины было вымазано сажей и красной краской, наподобие боевой раскраски индейцев, и, кроме того, наполовину скрыто чепцом. Он сказал, что вряд ли узнал бы Мэдж, если б увидел ее в другой одежде, но, вероятно, узнал бы ее по голосу.
Судья снова спросил, через какие ворота он вышел из города во второй раз.
– Через Каугейтские ворота, – ответил Батлер.
– Это, по-вашему, кратчайший путь в Либбертон?
– Нет, – ответил смущенно Батлер, – но это был кратчайший способ выбраться из толпы.
Секретарь и судья снова переглянулись.
