Камень духов - Кердан Александр Борисович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Дмитрий бросил на Нахимова укоризненный взгляд, но промолчал. Ему очень хотелось поделиться с друзьями тем, что он увидел в капитанской каюте, но понятия о чести не позволяли этого.
А Бутенев не унимался:
– Так это не пгоказы амуга?
– Да нет же, – уже сердясь, ответил Завалишин. – Амур тут ни при чем!
– Тогда, значит, в твоем настгоении виноват командиг?
– Я с ним не обмолвился ни словом.
– Вот и отлично! – обрадовался чему-то Иван и тут же пояснил Завалишину свою радость: – В таком случае, тебя ждет сюгпгиз…
– Пожалуй, хватит уже сюрпризов на сегодня…
– Нет, милостивый госудагь, ты пгосто не догадываешься, что это за сюгпгиз… И даже не один, а целых два, и каждый догогого стоит!
– Что же ты замолчал, Иван? Выкладывай свои сюрпризы.
– Ну нет, дагом не скажу, – произнес Бутенев, довольный тем, что заинтригованный лейтенант больше не сердится на него. – Вот ежели соизволишь мне налить стопку гому, тогда, может статься, я тебе и откгою один из них, а втогой, извини, и за целую бутыль сказать не смею. Сие – пгегогатива их высокоблагогодия капитана втогого ганга Лазагева… Пусть он сам тебя и погадует.
«Уже обрадовал», – подумал Дмитрий.
– Будет тебе ром, Иван. Говори!
– Ладно, скажу. Тем паче стоит мне только за двегь выйти, Павел Степанович тебе сей момент все и выложит… – Подождав, пока Завалишин нальет граненый стакан еще петровских времен, он одним глотком отправил в себя его содержимое, крякнул и продолжал: – Гадуйтесь, господин лейтенант! Мы пгиглашены на бал!
– Перестань, Иван. Какой бал в этакой глуши…
– А вот какой! Самый что ни на есть настоящий! От ваших с Нахимовым дгузей гишпанцев из пгезидии Сан-Фганциско пгишло письменное пгиглашение, обязывающее всех офицегов фгегата при полном пагаде нынче вечегом пгибыть в сию кгепость на тогжества, устгаиваемые неким сеньогом Эггаелло…
– Аргуэлло.
– Совегшенно вегно… Так вот, в сем письме сказано, что пгаздник устгаивается в честь спасения племянницы означенного сеньога. Не та ли это кгасавица, о котогой гассказывал мне Павел? Ну-ка, судаги, пгизнавайтесь, не ее ли чегные глаза вгаз сгазили вас обоих?
– Да будет тебе, Иван, – неожиданно для себя сконфузился Завалишин. А сам вдруг вспомнил, как смотрела на него юная сеньорита, какие у нее действительно чудные, затененные длинными ресницами глаза…
Дмитрий в свои двадцать лет ни разу еще не влюблялся, если не считать смешного детского увлечения кузиной Катенькой N и тех пламенных взоров и нежных вздохов, которыми они обменялись на одном из детских балов в Твери. Все это было даже не нарождающимся чувством, а скорее последствием прочтения французских романов, которых немало было в библиотеках их отцов, доводившихся друг другу двоюродными братьями. Это увлечение дальше одной записки, написанной Дмитрием по-французски и оставшейся без ответа, не пошло. Девочка со своими родителями вскоре уехала в имение, а сам Дмитрий поступил в Морской корпус и позабыл о ней.
Мария Меркадо была первой взрослой девушкой, затронувшей его воображение. Этому немало способствовали и необычные обстоятельства их знакомства, и все то, что произошло после него: визит в президию и миссию, ураган и спасение из мрачного подземелья. Завалишин все эти дни, словно ненароком, вспоминал сеньориту, такую прекрасную и непосредственную. Правда, он не решался признаться себе, что воспоминания эти есть не что иное, как влюбленность. Вопрос Бутенева заставил его покраснеть. Лейтенанту на миг показалось, что он видит сеньориту Марию, слышит ее голос… «Неужели я сегодня увижу ее на балу?»
Он не нашел что ответить Бутеневу, и тут в дверь каюты постучали.
На пороге возник вестовой:
– Ваше высокородие, – не по чину высоко обратился он к лейтенанту, – вам велено явиться к господину капитану второго ранга!
– Спасибо, братец, – Завалишин одернул мундир. – Кажется, меня хотят известить о втором сюрпризе, господа! Я оставляю вас наедине! Обещайте мне не ссориться…
Командир фрегата встретил лейтенанта в своей каюте на сей раз при парадном мундире и при всех орденах, кроме того Владимира 4-й степени, который он получил вместо Завалишина. Лицо Михаила Петровича было похоже на гипсовую маску, на которой ничего нельзя прочитать, кроме осознания важности предстоящего разговора. Выслушав приветствие подчиненного, Лазарев взял со стола пакет со взломанной печатью и медленно извлек из него бумагу с водяными знаками – на такой пишут в самых высоких канцеляриях.
– От господина Бенземана, прибывшего в залив Румянцева на бриге «Булдаков», давеча получен мной сей пакет из канцелярии его императорского величества, нашего просвещеннейшего государя Александра Павловича. Мне поручено довести до вашего сведения, господин лейтенант, что его императорское величество получили ваше письмо, отправленное из Англии, и высочайше повелевают вам немедленно отправиться в Санкт-Петербург для высочайшей аудиенции.
По голосу командира корабля было трудно понять, обрадовался ли Лазарев возможности избавиться от свидетеля своего грехопадения или, напротив, испугался, что, оказавшись при дворе, Завалишин расскажет что-то лишнее о кругосветном вояже или о нем самом. Лейтенанту почудилось, что Лазарев хочет о чем-то спросить его, но не решается это сделать. Тогда он сам задал вопрос:
– Господин капитан второго ранга, когда прикажете отправляться в путь?
– Как только передадите все дела лейтенанту Куприянову. У вас в распоряжении несколько дней. Как сообщает капитан Бенземан, как раз к этому сроку сюда должен прибыть корабль Российско-Американской компании «Волга», коий следует сначала в Ситку, а потом в Охотск…
– Значит, нынче я смогу побывать вместе со всеми на балу в Сан-Франциско?
– Ах, молодость, молодость, вам бы все балы да развлечения… – ворчливо произнес Лазарев и уже строже добавил: – Можете поступать, как сочтете нужным. Токмо помните, кто ожидает вашего прибытия!
– Я этого не смею забыть, ваше высокоблагородие… – ответил Завалишин, а про себя подумал, что, ожидай его все императоры мира, он не лишил бы себя удовольствия попасть сегодня на бал.
Менуэт, давно вышедший из моды в Старом Свете, а здесь сохранивший популярность не только среди пожилых людей, но и у молодежи, в очередной раз сменился фанданго. Этот любимый испанцами страстный танец пришелся по нраву и гостям – русским морякам с фрегата «Крейсер».
Фанданго начиналось быстрой музыкой, виртуозно исполняемой ансамблем гитар и мандолин, и стремительными движениями танцующих. Постепенно музыка становилась нежнее и тише, пока кавалер и дама, сближаясь, не оказывались лицом к лицу друг против друга. Тогда начиналось пение импровизированных куплетов. Пели обо всем, что касалось любви и ревности, верности и измен, встреч и разлук. Такие куплеты в переводах не нуждаются, и так все понятно. Впрочем, среди русских нашлось несколько человек, говорящих по-испански. Они выступали переводчиками. Одним из них был лейтенант Завалишин, стоявший рядом с Нахимовым у стены.
Бутенев, только что оттанцевавший менуэт с пышной сеньорой и утирающий лоб платком, и Нахимов, вопреки обычаю возбужденный, с заблестевшими глазами, засыпали его вопросами:
– А что спгосила вон того сеньога в кгасной кугтке его дама?
– Дмитрий, скажи, что пропел в ответ своей сеньорите этот сеньор?
Завалишин едва успевал отвечать на их вопросы, а краем глаза неотступно следил за той, ради которой явился сюда. Иногда он сталкивался взглядом с Марией Меркадо, которая тоже, казалось, следила за ним, и тогда на сердце у лейтенанта становилось тепло, словно в душу к нему заглянуло ласковое солнце.
Настоящее светило давно уже скрылось за горизонтом. Но в зале было светло от нескольких десятков свечей, извлеченных хозяевами из кладовых ради такого праздника. Свечи потрескивали и отбрасывали на лица и наряды танцующих блики, придавая празднику домашний уют, которого давно уже не ощущали моряки, обошедшие половину мира. При свечах сеньорита Мария казалась Завалишину еще прекраснее, чем в день их первой встречи. Темно-коричневая вязаная юбка, тонкая, без вышивок рубашка и черная кружевная мантилья подчеркивали ее грацию. Впрочем, этот наряд мало отличался от одежды прочих сеньор и сеньорит. Все они, в отличие от дам петербургского или московского общества, одевались просто, но с изяществом. Дочерей и жен богатых семейств от тех, чьи мужья служили рядовыми рейтарами или имели небольшое ранчо, отличала лишь какая-нибудь серебряная брошь или заколка в волосах, но и такие украшения были редкостью. Простота нарядов скрашивалась ослепительными улыбками, которые южанки раздают гораздо щедрее, чем жительницы севера, и бархатными очами, призывно глядящими на кавалеров из-за пышных вееров.
