Имперский раб - Сосновцев Валерий Федорович (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
– А ежели хан прикажет на Россию пойти? Тогда что делать будешь? – спросил Ефрем.
– Ну-у, во-первых, все российские при присяге говорили, что противу своих не пойдут. Да и здешние воеводы никогда не посылают соплеменников на своих, кто бы ни был… Слабовата Бухара-то супротив России – это во-вторых…
– Ну а вдруг, – настаивал Ефрем. – Соединятся бухарцы, скажем, с персами – уже посильнее станут, и айда на Россию?
Тимофей несколько замешкался, потом сказал:
– А тогда я уж и сбегу. Мне тогда легче будет. Хан меня сам до России доведет! Охраняючи и кормя!.. – под общий смех заключил Тимофей.
– Значится, в таком разе ты воевать не станешь? – спросил Ефрем.
– Не стану!
– Хм, вот ты откровенничаешь, Тимоха, а не боишься, что мы тебя выдадим?
– Не-е-е, Ефрем Сергеич, я ведь тоже к вам приглядывался. Вы все не таковские. Выдавать не станете. У вас в глазах тоска, не злоба, и ни разу вы даже дружка дружке никого из земляков не выдали. Я приглядывался.
– Ну и шельма ты, Тимоха! – воскликнул Семен. – Да от жары этой неужто не тянет в бор сосновый или в липник какой?
– А что, и не тянет, я привык! Ты глянь, сколько хороших людей-то в этакой жаре живут? – с бесшабашной удалью ответил Тимофей и вдруг пропел на церковный лад. – И размножа-а-ют-ся-а-а!
Все снова расхохотались. Когда смех утих, Тимофей посерьезнел, выпрямился сидя и, воззрясь на Ефрема преданно, решительным тоном сказал:
– Ежели что, ты на меня смело опирайся, Ефрем Сергеич. За твое доброе, ежели потребуется, я в любую задницу без мыла влезу!.. Вот!.. Ей-ей!
Ефрем пристально посмотрел на Тимофея. Потом в наступившей тишине сказал с иронией:
– Влезть туда без мыла – ума много не надо. Вот вылезти оттуда без мыла да еще не замаравшись… Для этого, брат, не просто ум – мудрость нужна!
Снова грохнул общий задорный смех. А Тимоха заливался больше всех…
– А меня, братцы, на уральских заводах судьба ломала. И хоть туго было, и барин наш, заводчик – не матушка родная, а все же не могу, тоскую по дому, – вздохнул Савва.
– А ты-то как угодил сюда? – спросил Семен.
– За грехи, за окаянство свое я кару сию терплю.
– Как это? – изумился Ефрем. – Я, глядя на тебя, думал, что ты чуть ли не из монахов.
– Это я теперь про Бога как следует вспомнил. Понял, что значат Христовы заповеди.
– И что же с тобой приключилось?
– Заводчик наш кормил своих крепостных худо. Вот мы и хаживали в тайгу по дичь, чтобы с голоду ноги не протянуть… Силки, капканы ладили… Вот однажды с товарищем моим проверяли мы капканы и петли. Допреж того товарищ мой соорудил петлю большую из проволоки. Украл с заводу и соорудил. Бедовый парень был!.. На тропе-то в петлю лось угодил да и задохся. Сохатый здоровенный попался. Нам вдвоем не унести. Что делать?.. Вдруг мой товарищ и говорит: «Здеся недалече башкирская станица. Пойдем, слыш, украдем лошадь и будет у нас двойная добыча – мясо и лошадь».
– Проще было попросить лошадь-то, – удивленно перебил Семен.
– То-то и оно! И я было тоже сказал, да соблазнил меня товарищ легкой поживой-то. Среди башкирцев лихие людишки находились. Мол, чем мы хуже?.. Ну, вот и покарал нас Господь за грабеж!.. Вспомнил бы заповедь «не укради», все по-иному обернулось бы! Бог покарал!
– Ну и как же покарал? – снова спросил Семен.
– Поймали меня башкирцы. Товарища моего стрелой прямо в шею убили, наповал. Меня заарканили. Старшой ихний поначалу в ярости чуть не зарубил. Конокрадство у них самый тяжкий грех считается. Я взмолился. Мол, по юности сглупил. Он, старшой, посмотрел, посмотрел, потом говорит: «Отведу тебя к хозяину твоему – насмерть тебя засечет. К губернскому начальству – опять же тебе смерть. Нам ни так ни эдак прибытку никакого. За воровство мы тебя киргизам продадим. Если удастся тебе от них выбраться, впредь воровать не станешь. Так свой грех и искупишь!..» Вот теперича я свой грех до сей поры искупаю. Вовеки не отмолю, видно, уже.
– Ну, страдаешь ты теперича, я чаю, сытно! – смеясь, заключил Тимофей, поводя вокруг себя руками.
– Это Бог смилостивился, да хозяин наш нонешний…
– Эх, богомолец, ежели бы ты сразу на весь табун покусился, то, надо полагать, еще сытнее страдал бы, – потягиваясь, насмехался Тимофей. Заулыбались и Ефрем с Семеном.
– Тьфу ты, тать, безбожник, – незлобно огрызнулся Савва. – Да коли бы в брюхе одном все дело-то было! Ведь дом для меня – это прежде всего матушка, батюшка, братишки, сестренки…. места где возро-о-с!.. Эх, да не понять тебе!.. Видать, из тебя всю душу шомполами-то вышибли…
Все надолго замолчали. Уже солнце поднялось над горизонтом. Пора было приниматься каждому за свое дело. Ефрем поднялся и пошел в дом. Разошлись и остальные.
В своей комнате, переодеваясь и размышляя над словами Тимофея про его сладкое здешнее житье, Ефрему вспомнилось окончание одной ханской охоты.
Тогда в окружении пышной свиты, в которой был и Ефрем, аталык возвращался в Бухару. Дорога, обсаженная пирамидальными тополями, пролегла между двух арыков, вдоль обширных хлопковых полей. Впереди и позади знатных охотников ехала отборнейшая личная дружина правителя. Дело было осенью, но дни стояли жаркие. Знатные охотники громко и весело обсуждали окончание ханской забавы. Данияр-бек был радушен и приветлив с дружинниками, среди которых было много гулямов из России. Сытые, ухоженные воины почти уже забыли, что такое гнет кроме воли правителя Бухары.
Вдруг впереди, от края поля, донесся душераздирающий вопль и затем вопли охваченной страхом толпы. Богатая свита вспрянула от неожиданности, лошади заволновались. Передовые нукеры галопом понеслись узнать, что происходит, и вскоре доложили правителю, что местный хозяин наказывает провинившихся невольников. Охотникам ничего не оставалось, как двигаться вперед. Не может же Бухарский аталык сворачивать с выбранного пути, да еще в своих владениях. Правитель махнул рукой, и процессия продолжила путь.
Подъехав, увидели лежащую ниц в пыли внушительную толпу рабов в окружении стоящей на коленях охраны. Чуть впереди отвешивал поклоны рыжебородый богато одетый детина – местный хозяин. Знатные охотники разом затихли, завидев жуткую картину.
В придорожной канаве извивались в предсмертных корчах три тела. Из резаных ран на их горлах рвались хрипы и хлестала кровь, заливая выпученные от ужаса глаза и сворачиваясь комочками в пыли на дне канавы. Остальные невольники, дрожа от страха, сдавленно подвывали умирающим.
Ефрему бросились в глаза их окровавленные пальцы. Это были сборщики хлопка. Острые, как лезвия ножей листочки хлопковых коробочек, когда созреет урожай, засыхают и твердеют, между ними-то и сидит драгоценный комочек. Непривычные к такой работе руки обязательно ранятся, когда достают его. «Значит, большая часть этих рабов здесь недавно», – подумал Ефрем.
Картина жуткой казни напомнила дружинникам-гулямам, кто они на самом деле. Бесшабашность в миг спала с их лиц, что не укрылось от Данияр-бека. Он громко и грозно спросил:
– Что здесь творится?!
Ответил хозяин:
– Повелитель, мои рабы взбунтовались, и я, в пример остальным, наказал зачинщиков, вот этих неверных. – Он показал на умиравших.
Данияр-бек морщился. Зрелище откровенного бессмысленного зверства, и, главное, на глазах его невольничьей дружины, вызвало в нем ярость. Его гулямы, не раз видевшие в боях жутчайшие сцены резни, сейчас молча хмурились.
– Что эти трое сделали? – все так же грозно допытывался правитель.
– Они… – начал было подобострастно хозяин рабов, но Данияр-бек перебил его:
– Нет, не ты! – Поискал глазами. – Говори ты, старик! – Указал нагайкой на раба со сгорбленным тощим грязным телом и с белой кошмой волос на голове.
К тому быстро подскочил один из местных стражей и ткнул невольника в бок. Тот поднял измученный взгляд на правителя.
– Я еще не стар, повелитель… мне всего двадцать годков только минуло… – коверкая слова, произнес невольник медленно хриплым голосом, сторожко поводя головой, озираясь, мол, не ошиблись ли, его ли назвали.
