На грани жизни и смерти - Паниев Николай Александрович (серия книг TXT) 📗

Балев обнял маленького героя Живко, с волнением произнес:

— За такую минуту можно сто раз умереть. Тысячу раз! Но мы будем жить! И побеждать! Будем, дорогие друзья. Точно така!

«Красный призрак» озорно сказал:

— Еще одна ракета осталась.

— На сегодня хватит. А теперь... кто куда. Встретимся у нашего героя, — сказал Балев, кивнув на Живко. — Сейчас начнется бо-оль-шой цирк.

И действительно, в порту опять началась пальба, заревели сирены, к причалу бежали солдаты...

Мальчик-акробат, оставшись один, пробрался к зданию тюрьмы. Он увидел в зарешеченных окнах арестованных моряков, которые громкими криками приветствовали красное знамя пролетарской революции.

Живко не мог видеть, как в камеры ворвались надзиратели и стали избивать заключенных... Но он видел, как на выглядывающих из окон мятежных матросов были направлены мощные струи воды. И еще от глаз мальчика не укрылось, как рота жандармов по приказу толстого офицера со свирепым лицом расстреливала алое полотнище, развевающееся на мачте... Знамя уже было в сплошных дырах, но держалось, победно реяло на высокой мачте. На место происшествия прибыло какое-то высокое начальство, и толстый офицер сам принялся неистово палить в ненавистное красное полотнище.

* * *

Первая волна русской эмиграции, докатившаяся до берегов Франции, еще не влилась в бурное море парижской жизни. Еще была сильной надежда на возвращение к русским берегам. Вторая волна накапливалась на берегах Крыма.

У Грининых пока ничего не прояснилось с отъездом. К тому, что из Франции надо уезжать, склонился и Кирилл Васильевич.

Уютный ресторанчик в Париже, где собирались русские эмигранты — писатели, художники, журналисты, — был местом словесных баталий. Но в описываемый вечер там было поспокойнее. В ресторане сидели литераторы и журналисты, участвовавшие в выпуске очередного номера эмигрантской газеты. Пришел и Гринин.

— Певцу России — нижайшее почтение! — Тщедушный человек с козлиной бородкой в пенсне поднял бокал.

— Добрый вечер, господа! — Поэт уселся за большой стол, занятый сотрудниками газеты.

— Сто строк ждут набора, господин Гринин! — предупредил редактор.

— Вот, прошу. — Поэт протянул листочки.

Обладатель бородки и пенсне быстро встал.

— Прикажете в типографию, господин редактор?

— Я жажду получить удовольствие от стихов Кирилла Васильевича раньше читателя. Ей-богу, я имею на то право! — игриво изрек редактор.

— Ну а мы пока пропустим по рюмочке за нашего неподкупного поэта, — предложил кто-то.

Редактор, держа в руке рюмку, принялся читать стихи. Выражение его лица с каждой минутой менялось. Наконец он с решительным видом поставил рюмку на стол.

— Это что же такое, милостивый государь? — с недоумением спросил редактор.

— Вы о чем? — спокойно поинтересовался поэт.

— Как о чем? О ваших... виршах. Это Гринин или... Маяковский?

За столом замерли. Ну и пассаж! А они собирались Сразу нести в типографию, в набор. Интересно, что он там насочинял, если это вывело из себя самого редактора?

Гринин сидел с опущенной головой, но, услышав последние слова редактора, быстро встал.

— Господин редактор, я пишу то, что диктует сердце. Сейчас я именно так думаю о родине. Не нравится — дело ваше. Попрошу вернуть!

Он взял свои листки, кивнул сидевшим за столом и направился к выходу.

— Еще один! — зло процедил редактор. — Еще одни отступник.

На крутой узкой лестнице поэт столкнулся с братом. Леопольд был явно навеселе.

— А, братец! — удивился Леопольд. — Почему так рано выпорхнули из этого уютного гнезда? Ужель иссякли...

Увидев суровое выражение лица брата, Леопольд умолк.

— Домой! — резко бросил Кирилл Васильевич.

Леопольд, казалось, протрезвел от звука его голоса.

— Домой! — повторил Кирилл Васильевич и, взяв брата за руку, насильно увел его из ресторана. На улице они долго молчали.

Потом Леопольд остановился, спросил:

— Домой!.. А где он, дом-то?

Кирилл Васильевич не ответил. Он энергично шагал по струящейся на плитах тротуара лунной дорожке.

* * *

В бедно обставленной комнате бродячих цирковых артистов сидели Балев и отец маленького храбреца. Живко лежал на тахте, закрыв лицо руками. Разговор шел о нем, о его поступке.

— Знамя расстреляли, — сказал Балев. — Как человека. Бывает хуже, Живко. Ведь когда убивают людей, их нельзя воскресить, они незаменимы... А знамя... сошьем новое, Живко, и поднимем еще выше.

— Я им отомщу! — в сердцах воскликнул Живко.

В комнате воцарилась тишина.

— Вот если случится, Живко, нам с тобой побывать в России, я тебя познакомлю с мальчиком, твоим ровесником, — пообещал Балев. — Отчаянный вроде тебя, Тимкой зовут. Тимофеем. У нас такого имени нет. Знаешь, у русских много имен таких, как у нас. Ну, конечно, Иван, Ваня. Это первое имя у русских. А вот женского имени Иванка, Ваня, у них нет. У них Петя — это имя мальчика, у нас так называют девочек.

— А Живко есть? — с интересом спросил мальчик.

— Не слышал. Главное, что там есть такие мальчики, как ты. Знаешь, как их называют? Гаврошами. Это во Франции был такой мальчик, Гаврош, веселый и смелый, герой Парижской коммуны. Таких, как этот маленький француз, во всем мире называют Гаврошами. Я вот напишу в нашу рабочую газету о том, как один маленький болгарин поднял красное знамя над кораблем.

— Когда-нибудь он станет хозяином большого шапито, — улыбнулся беззубым ртом отец маленького циркача.

— Самого большого на свете! — Живко вскочил с тахты.

* * *

Дина и Тимка подъехали на санях к дому, находившемуся неподалеку от Московского Кремля. Дверь в квартире открыл Иван Пчелинцев.

— Вот так сюрприз! — обрадовался он. — Какими судьбами? Что случилось?

— Приехали посмотреть на беглецов, — с обидой в голосе произнесла Дина, войдя в комнату.

— Каких беглецов? — Пчелинцев сделал вид, будто не понимает. — Может, ты, Тимка, объяснишь?

— В общем, дело такое... ясное. Куда вы, туда и мы, — серьезно сказал Тимка.

— А-а, вот в чем дело! — улыбнулся Пчелинцев. — Ну а если, допустим, задание представляет опасность для жизни? Если оно секретное?

— Не морочь голову, Иван, — сердито произнесла Дина. — Опасное задание, секретное... Знаю, что едете в Крым. Бить Врангеля. Все едут. Кто на борьбу с белополяками, кто — с Врангелем.

— Мы тоже! — решительно заявил Тимка.

— Ах, вот оно что! Ну а на какие роли... что делать будете, когда начнут громить белополяков, Врангеля? — спросил Пчелинцев.

— Значит, едешь? Зачем же скрывал? Мы с Тимкой совсем одни... остаемся, — сказала Дина и отвернулась.

— Так мы же ненадолго. Разобьем — и назад.

— Я знаю, что отговаривать не имеет смысла. Вот возьму да и поеду на фронт. Без пяти минут врач. Могу и сестрой милосердия, — твердо сказала Дина.

— Ну а Тимка без пяти минут кто? — весело спросил Пчелинцев. — Танцоры на фронте не нужны. Там требуются бойцы.

— А патроны подносить разве не смогу? А в разведку ходить? — нашелся Тимка.

Павел, войдя в комнату, застыл от удивления. Пчелинцев сказал:

— Прошу знакомиться! Медсестра Дина, боевой разведчик Тимка. Ну, Врангель, держись! Павел, давай команду.

Павел был рад встрече с друзьями. Он сказал:

— Честно говоря, я так и знал. Так и знал, что приедете в Москву. Даже... стихи написал.

— Прочти, пожалуйста! — попросила Дина.

— Прочту, — пообещал Павел. — Стихи о любви.

— О чем? — переспросила Дина.

— Понимаешь, как тебе объяснить... В общем, он ее любит. И она его любит. Оба это знают, чувствуют. Но не говорят. Вот какая история...