Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр (книги бесплатно читать без TXT) 📗

Д'Эгийон бросил на Ришелье взгляд, в котором, казалось, сквозило удивление.

— Вот как! — заметила графиня. — Вижу, маршал еще не успел с вами потолковать; разумеется, вы же прямо с дороги. Ну, вам, наверно, нужно многое сказать друг другу! Маршал, я вас оставлю. Герцог, будьте здесь как дома.

С этими словами графиня вышла.

У нее был свой план. Графиня ушла недалеко. К будуару примыкал просторный кабинет; во время наездов в Люсьенну там охотно сиживал король, любуясь всевозможными китайскими безделушками. Он предпочитал этот кабинет будуару, потому что из него было слышно все, что говорилось в соседней комнате.

Поэтому г-жа Дюбарри была уверена, что услышит оттуда весь разговор маршала с племянником; основываясь на нем, она собиралась составить окончательное мнение о герцоге д'Эгийоне.

Но маршал не попался на эту приманку; ему были ведомы многие тайны резиденций короля и министров. Подслушивание входило в арсенал его средств, и говорить в расчете на тех, кто подслушивает, было ему не впервой.

В восторге от приема, который г-жа Дюбарри оказала герцогу д'Эгийону, он решился ковать железо, пока горячо, и, пользуясь мнимым отсутствием фаворитки, подсказать ей целый план, как втайне от всех добыть себе немного счастья, а в то же время с помощью интриг получить в свои руки огромную власть; перед такой вдвойне лакомой приманкой не устоит ни одна хорошенькая женщина, тем более при дворе.

Усадив д'Эгийона, он обратился к нему так:

— Как видите, герцог, я нашел себе прибежище здесь.

— Да, сударь, сижу.

— Я имел счастье завоевать благосклонность этой очаровательной женщины, на которую здесь смотрят как на королеву, да, в сущности, она и есть королева.

Д'Эгийон поклонился.

— Сообщу вам новость, герцог, о которой не мог заговорить прямо на улице, — продолжал Ришелье, — госпожа Дюбарри обещала мне портфель министра.

— Вот как! — отозвался д'Эгийон. — Вы по праву заслуживаете этого, сударь.

— Не знаю, по праву ли, но это было мне обещано — поздновато, быть может, но зато, получив такое назначение, я займусь вами, д'Эгийон.

— Благодарю, господин герцог, вы уже не раз доказывали, что вы добрый родственник.

— Нет ли у вас каких-нибудь видов на будущее, д'Эгийон?

— Совершенно никаких, разве что лишение титулов герцога и пэра, о чем просят господа члены парламента.

— Кто-нибудь вас поддерживает?

— Меня? Ни одна душа.

— Значит, не будь недавних событий, вас бы ждало падение?

— Неминуемое падение, герцог.

— Вот как! Однако вы рассуждаете об этом как философ… Бедный мой д'Эгийон, какого черта я на тебя наседаю и говорю с тобой как министр, а не просто как дядя!

— Ваша доброта, дядя, преисполняет меня благодарности.

— Я просил тебя приехать, да еще и поскорей, как раз для того, чтобы ты мог занять тут достойное место… Скажи-ка, не приходилось ли тебе задумываться над ролью, которую играл здесь десять лет господин де Шуазель?

— Разумеется, превосходная роль.

— Согласен, роль его была превосходна, потому что вместе с госпожой де Помпадур он правил королем и добился изгнания иезуитов; но эта роль была и весьма жалкой: стоило ему поссориться с госпожой Дюбарри, которая во сто раз лучше Помпадур, — и вот его вышвырнули за дверь в двадцать четыре часа… Ты не отвечаешь?

— Я слушаю, сударь, и пытаюсь понять, куда вы клоните.

— Та, первая роль Шуазеля тебе по душе, не правда ли?

— Несомненно.

— Так вот, любезный друг, я решил, что эту роль буду играть я.

Д'Эгийон порывисто обернулся к дяде.

— Вы шутите? — спросил он.

— И не думаю шутить. Что в этом невозможного?

— Вы хотите стать возлюбленным госпожи Дюбарри?

— Черт побери, ты забегаешь вперед! Но я вижу, что ты меня понял. Да, Шуазелю посчастливилось: он управлял и королем, и королевской возлюбленной; говорят, он любил г-жу де Помпадур. Почему бы и нет, собственно говоря?.. Нет, конечно, я не в силах внушить к себе любовь, и твоя холодная усмешка подтверждает мою правоту: от твоих молодых глаз не укрылись ни морщины у меня на лбу, ни мои узловатые колени, ни иссохшие, некогда такие красивые руки… Вместо того, чтобы сказать: «Я буду играть роль Шуазеля», мне следовало выразиться иначе: «Мы сыграем эту роль».

— Дядя!

— Нет, она, конечно, никогда меня не полюбит, хотя… могу тебе сознаться, и без всяких опасений, поскольку она никогда об этом не узнает, я любил бы эту женщину больше самой жизни, но…

— Но? — подхватил племянник.

— У меня великолепный план: раз эта роль мне уже не по годам, мы разделим ее на двоих.

— Вот оно что… — протянул д'Эгийон.

— Госпожу Дюбарри полюбит другой человек, — продолжал Ришелье, — тот, на кого я полностью могу положиться. Черт побери! Такая красавица… Она само совершенство.

Тут Ришелье возвысил голос.

— Сам понимаешь, о Фронсаке не может быть и речи: жалкий выродок, болван, подлец, ничтожество… Ну-ка, герцог, а ты?

— Я? — вскричал д'Эгийон. — Вы в своем уме, дядя?

— В своем ли я уме? Ах, племянник! И это вместо того, чтобы упасть мне в ноги за то, что я даю тебе такой совет! Как! Вместо того, чтобы плакать от счастья, пылать благодарностью! Как! Да тебе был оказан такой прием, что другой на твоем месте уже вспыхнул бы, уже потерял голову от любви! Ну и ну! — воскликнул старик маршал. — Со времен Алкивиада на свете был только один мужчина, достойный имени Ришелье [29]. Другого не будет, теперь я это знаю.

— Дядя, — возразил герцог с волнением, быть может, притворным хотя, надо признать, безупречно разыгранным, а быть может, и вполне искренним, принимая в расчет всю недвусмысленность предложения, — дядя, я хорошо понимаю, какие преимущества вы могли бы из этого извлечь: вы получили бы в руки всю власть, какою обладал господин де Шуазель, а я был бы возлюбленным госпожи Дюбарри и обеспечивал вам эту власть. Да, этот план достоин самого умудренного человека в Европе, но, обдумывая его, вы упустили из виду одну вещь.

— Что же?.. — воскликнул Ришелье с тревогой. — Тебе не по вкусу госпожа Дюбарри? В этом все дело? Безумец! Трижды безумец! В этом все дело?

— Да нет же, дело вовсе не в этом, дядя, — отвечал д'Эгийон, возвысив голос, словно стараясь, чтобы каждое его слово было услышано, — госпожу Дюбарри я едва знаю, и она показалась мне самой красивой и очаровательной женщиной на свете. Напротив, она слишком мне по вкусу, я готов влюбиться в нее без памяти, за этим дело не станет.

— Тогда что же?

— А вот что, господин герцог: госпожа Дюбарри никогда меня не полюбит, а первое условие подобного союза — это любовь. Неужто вы полагаете, что посреди блестящего двора, в самом расцвете благословенной молодости, щедрой на все дары жизни, неужто вы полагаете, что прекрасная графиня отличит человека, не наделенного никакими достоинствами, человека, чья молодость уже миновала, которого гнетут несчастья, который прячется от всех, чувствуя, что недолго ему осталось жить на свете?

Дядя, если бы я узнал госпожу Дюбарри в те времена, когда был молод и хорош собой, когда женщинам нравилось во мне все то, что пленяет их в молодых людях, она хотя бы запомнила меня прежнего. Это послужило бы мне некоторой надеждой, но нет ничего — ни в минувшем, ни теперь, ни в грядущем. Нет, дядя, нужно отказаться от этой химеры; вы только пронзили мне сердце, поделившись со мной столь сладостной, столь радужной мечтой.

Во время этой тирады, высказанной с таким пылом, которому позавидовал бы и Моле [30] и который счел бы достойным подражания сам Лекен [31], Ришелье кусал себе губы, приговаривая про себя:

«Неужто повеса догадался, что графиня подслушивает? Гром и преисподняя! До чего ловко! Да, он мастер. Что ж, будем осторожнее».

Ришелье не ошибся: графиня слышала весь разговор, и каждое слово д'Эгийона проникало ей прямо в сердце; она жадно впитывала это сладостное признание, смаковала изумительную душевную тонкость человека, который даже другу и наперснику не выдал секрета их минувшей связи из опасения бросить тень на ее образ, быть может, все еще ему дорогой.