Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗

Господин Али страшно заволновался. Извините, он не согласен с Бикешевым. Бикешев ничего не понял. Казахам нечего думать о Персии. Надо оставаться на своих устюртских кочевьях и воевать против советских работников. С помощью сильной Англии победа над большевиками обеспечена. Казахи под эгидой Англии заживут спокойно и сытно в своей степи.

Бикешев не знал, что такое «эгида». Ему определенно улыбалась мысль взять вот так, всей пятерней, за глотку всю «черную кость», забывшую стыд и совесть, прижать, придушить, чтобы пикнуть не посмели, но… воевать… Бикешев поежился, и глаза у него забегали.

Господин Али зашагал по комнате, заплевался. Непреклонность! Беспощадность! Разогнать колхозы, железом вколотить в головы принципы священной собственности! Разорить государственные хозяйства, раздать ценности верным сынам ислама, распахнуть двери государственных и кооперативных магазинов! Не знать жалости к коммунистам и служащим советских учреждений! Большевики беспощадны! Когда скорпиону дают власть, он жалит день и ночь. Пусть погибнут невинные, но во что бы то ни стало надо искоренить коммунистический дух. Все, что делает советская власть будь то хорошее или плохое, — плохо. Избивать трактористов! Ломать трактора! Вытравлять хлопок! Жечь хлеба! Но с простыми кочевниками надо за все расплачиваться. Надо собирать дехкан и с молитвой разъяснять, кто им враг, а кто друг и брат.

Слова господина Али, хотя лицо его излучало доброту и ласку, пахли кровью.

Но тут испугался Тюлеген Поэт и робко напомнил: «Кто много аллаху молится, тот без хлеба остается…»

Пусть! С голодными, по мнению Али, легче договориться. Голодный злее, голодный слушается брюха. И когда армия ислама привезет с собой рис, муку, пригонит баранов, посмотрим, что останется от советской власти в Туркестане…

«Революционера» Заккарию заинтересовало, а кто займется распродажей привезенного из–за границы хлеба, мяса, английских товаров. И ксати… о белой нефти на Мангышлаке в заливе Кайдан. Нельзя ли закрепить, так сказать, небольшую концессию… учредить фирму, скажем, «Каспийская нефть Давлятманда и К°". Господин Али заверил, что реализацией материальных ценностей, — конечно, по справедливой цене, извольте не беспокоиться, займутся достойные люди, имеющие соответствующий коммерческий опыт. А что касается нефти… Что же, вполне возможно. Когда с большевиками покончат…

«Революционер» Заккария удовлетворенно вздохнул. Он поинтересовался о ценах на рис и мануфактуру в персидском Хорасане, но господин Али невежливо прервал его и снова захлебнулся в словесном потоке:

— Советский Союз желает взбудоражить народы Востока. Нельзя не признать: тюркское, персидское и индусское население — речь идет о черни с поразительной готовностью воспринимает коммунистические идеи. Присутствующие здесь господа знают силу большевистской отравы. Нужно противоядие. Оно есть. Старое, но испытанное. Это басмачи. Все помнят грозные походы Энвера и Сами–паши на земли Бухарского эмирата. В старину слово «басмач» отождествлялось с грабителем. Но мало ли что. В глазах истинных мусульман басмач — борец против неверных. Он подобен арабскому «муджтехиду», правоверному, совершающему «джихад»* - священную войну. Стоит подумать. Следует освежить в памяти людей название «басмач» и поднять зеленое знамя пророка. Тогда легко будет заполучить благосклонность у исламских государств и народов. Помочь единоверцам сочтут своим священным долгом мусульмане всего мира — индусы, афганцы, арабы, турки. А Англия всегда пеклась о процветании мусульманства…

_______________

* Д ж и х а д — война за веру у мусульман.

Возможно, господину Али меньше всего следовало углубляться в политические дебри. Он и сам устал. Бикешев закрыл глаза и откровенно посапывал. Овез Гельды надвинул свою великолепную шелковистой шерсти папаху на лоб и давно уже видел прекрасный сон: он летел на ветроподобном своем кровном текинце по барханам и уже который раз снимал своей дамасской саблей голову с плеч труса Бикешева. «Революционер» Заккария, сохраняя на желтом лице выражение самого наряженного внимания, мыслями унесся далеко. Он видел сегодня у одного перекупщика преотличные каракулевые шкурки, подлинную драгоценность, нечто вроде серебристо–серого огня, и обдумывал, как бы вернее переправить их за границу. Тюлеген Поэт плохо разбирался во всех хитростях политики, хоть был образован и начитан — он в свое время словчил и успел проучиться в Университете народов Востока целых два года, пока его не разоблачили, — но сейчас он думал о конфискованном на границе Синцзяна грузе опиума, пропавших барышах, о том, что инспектор финотдела не дает ему жизни и душит его шашлычную налогами и что плов, который он приготовил во дворе для важных гостей — делегатов хазараспского курултая, — наверное, давно уже перестоялся и потерял свой вкус.

Поэтому с ликованием воскликнул он: «Готов! Готов!», когда уставший от собственного красноречия персидский коммерсант Али объявил, что пора ужинать.

— В решениях, — сказал он, — нет нужды. Решения уже приняты теми, кому надлежало их принимать.

Через минуту на фаянсовом блюде уже дымился плов. Острые запахи защекотали в носу Овеза Гельды. Он проснулся и чихнул.

— О–а–у! — зевнул он. — Благодарение аллаху, кажется, господин Тьфу–Тьфу запрудил арык своего красноречия.

Выпутался из лохматых зарослей своей шубы и Бикешев. Жадность, с которой он принялся за плов, взбесила туркмена.

— Ему о душе думать, а он желудок набивает, — проворчал он и, отодвинувшись, тщательно принялся вытирать сальные пальцы о голенища своих кавказских сапог.

— Кушайте! Прошу! — приглашал Тюлеген Поэт. — Плов настоящий! Ургенчский!

— Не могу! — воскликнул туркмен. — Не могу есть из одного блюда с мертвяком.

Зловещий намек не испортил аппетита Бикешеву. Он с наслаждением ел, засовывая в рот большущие катышки риса.

— Мрм–мрм, — мурлыкал Бикешев, наслаждаясь не столько пловом, сколько самим процессом еды.

Брезгливо смотрел на него сардар.

— О карающий! До каких пор этот боров не сообразит, что он всего лишь лисица в когтях льва смерти.

Господин Али раскрыл рот, чтобы остановить туркмена, но почему–то ничего не сказал. Вскочил с паласа и забегал по каморке. И снова послышалось его «ах, тьфу–тьфу!». Где–то лаяла собака.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Погоня или… случайные всадники? Нелепое совпадение или… напали на след?

Мысль назойливая, неприятная. Она могла возникнуть и не у такого бывалого пустынепроходца, как цветноглазый дервиш. Он не без самодовольства считал себя большим докой во всем, что касается пустынь Туркестана и Ирана. Когда идешь по пустыне, петляешь среди барханов, ступаешь мягко, по–кошачьи, то молишь о ветре, чтобы замело твои следы.

А может, никакой погони нет? Может, все только плоды мнительности?

Слишком долго ходит барс по пустыне, слишком часто приходится ему оборачиваться на шорох, чтобы увидеть… Разное приходилось видеть. И часто такое, от чего стыла кровь, а малейший волосок на теле вставал от ужаса. Не жить барсу без барсовых привычек.

Нет, это не случайность. По следу идут. Вон ползут по холмам жучки–всадники. Кто? Зачем? Напрасный вопрос.

Степь Даке Дулинар–хор не хранит следов. Что такое «даке»? Это высохшая в камень глина, которую не берут даже шипы подков.

А может быть, и не всадник… Может быть, это куланы — дикие ослы. Они здесь водятся. Или джейраны. Далеко. Простым глазом не разглядишь. Нет, определенно всадники — преследователи.

И что они знают? Знают ли они, за кем гонятся?

Жеребец Зульфикар шагает ровно и плавно. Сзади пешком идет Сулейман, житель каменной хижины из Чах Сеистана, воин Ленина, как он себя называет.

Сулейман — простой, неграмотный перс. Всю жизнь он пахал в Хорасане отцовскую землю, отдавал три четверти урожая земиндару Али Алескеру, платил еще налоги. Когда он говорит о налогах, то чернеет лицом. Много налогов: за поливную землю семнадцать рупий, за сад четырнадцать, за виноградник пятнадцать, за клевер девятнадцать, за пастьбу коровы на выгоне восемь, за лошадь, за корову, за ишака, за… Да разве все вспомнишь? А налог «кали пули» за освобождение от солдатчины, а «сарона» подворный налог, а «модар сочма» — налог на вдов и сирот, хоть все знают, что вдовы и сироты не получат от этого налога и ломаного гроша. За все дерут налоги. Даже с покойников за саван… «Где закон?!» — кричат земледельцы. «Если не установлено законом, — посмеивается налогосборщик, то и не запрещено». Попробуй не согласись. А еще «смазывание медом взяток губ жадности старосте». Прибыл чиновник в селение — раскошеливайся на угощение. Праздник пришел — поднеси. Женитьба чиновника, рождение сына, обрезание, сбор урожая — плати. А еще мирабу, а еще имаму мечети, а еще должностным лицам в селении — катибу, миршабу и разным другим. Все протягивают руку жадности. Так было и так будет. На то воля и предопределение всевластного.