Твердь небесная - Рябинин Юрий Валерьевич (читать книгу онлайн бесплатно без TXT) 📗
Выпроводив дочь, Александр Иосифович несколько минут стоял посреди кабинета, сложив руки на груди, и смотрел в одну точку. Взгляд его был страшен. Александр Иосифович думал не о том, что ему теперь делать. Это было решено. Он обдумывал, как это сделать. Как лучше сделать. Как вернее.
Таня сидела за столом и ела с обычною заведенною в их доме степенностью. Поля прислуживала ей. Не будучи в одиночестве, Таня умела не показывать даже самое дурное свое настроение. Когда она показалась в столовой, ни Екатерина Францевна, ни горничная не заметили в ней ни малейших следов предшествующего тяжелого разговора с отцом.
Дверь растворилась, и очень бодро, тоже как ни в чем не бывало, совсем как обычно, вошел Александр Иосифович.
– А где Екатерина Францевна? – спросил он у Поли с неизменною улыбкой.
– А барыня только что ушла к себе, – ответила девушка.
– Скажи ей, пожалуйста, Поленька, что я срочно поехал по делам в Думу. Теперь обедать не буду. Там пообедаю.
Глава 6
Если душевные волнения приобретают сколько-нибудь продолжительное постоянство, то страдания от них, боль, в отличие от мук телесных, от боли плотской, притупляются, становятся хотя и докучливыми, но, при некотором усилии воли, вполне терпимыми сопутниками. А Тане, с ее-то волей, справиться с этою напастью вообще почти не представляло труда.
Таня ехала в гимназию в легкой, на мягких рессорах, коляске Александра Иосифовича. Отделанные упругою резиной колеса не стучали по булыжникам, как у извозчичьих пролеток, а катились бесшумно и плавно. И коляска казалась скользящею по водной глади быстрокрылою ладьей. Зато два могучих буланых жеребца били по мостовой своими серебряными подковами звонко во всю улицу, в один удар и с искрой. Их поземь длинные, как у сказочных коней, черные гривы роскошно и горделиво полоскались по ветру. Экипаж Александра Иосифовича был одним из лучших в Москве. Их кучер Андрей, молодой человек лет двадцати двух, уже даже не выказывал без особой нужды своего молодечества, как он прежде это делал. На пешеходов шибко не кричал. Кнутом над самыми ушами лошадок не хлопал. Он пережил эту страсть. А лошади и без кнута прекрасно его слушались. Подчинялись малейшему движению вожжей. Андрей любил своих лошадок больше, чем невесту. Ну не меньше, по крайней мере. Но уж и лошадки платили ему сполна за это. Кроме Андрея, буланые не подчинялись так сознательно и с такою охотой никому. Это было уже проверено. Но больше того, кони и друг без друга чувствовали себя неуютно. Когда однажды правый захромал и Андрей выехал на одном жеребце, тот слушался плохо и очевидно нервничал. На другой день Андрей поставил ему в пару здоровенную флегматичную кобылу той же масти. Но вышло еще хуже – левый здорово обиделся, слушаться Андрея перестал вовсе, а безответную кобылу несколько раз ни за что потрепал за гриву зубами. К счастью, дружка его скоро поправился, и благотворное триединство было восстановлено.
Таня грациозно покачивалась на кожаном стеганом диване. До самой гимназии она ни разу не посмотрела по сторонам. Тане казалось, что ее в откинутой коляске разглядывает вся улица, как арестованную или, там, ссылаемую в каторжные работы и т. п. Александр Иосифович велел Андрею каждый день теперь подвозить Таню к гимназии точно к самой молитве в девять без четверти. А в полчаса четвертого снова быть у подъезда и забирать ее. Себе на этот срок Александр Иосифович взял экипаж внаем. Вначале он вообще хотел брать всякий раз извозчика, но Екатерина Францевна отговорила его. Не к лицу ему было ездить в должность на извозчике, как какому-нибудь средней руки делопроизводителю. Вчерашнее нервозное состояние сменилось у Тани на самое хладнокровное отношение к случившемуся. Абсолютно непредвиденный результат разговора с отцом только вначале ее смутил. А потом Таня подумала, что не обстоятельства должны быть сильнее ее, а она сильнее обстоятельств. Отчаиваться рано. Да и вообще отчаиваться не следует, что бы ни случилось.
Андрей остановился у самого подъезда гимназии. Он проворно соскочил с козел и, разыгрывая сценку из жизни бомонда, распахнул дверцу коляски и подал Тане руку, словно это была выехавшая в театр или на раут первейшая дама света. Несколько опаздывающих гимназисток и беззаботных реалистов, не спеша бредущих в свое училище, отнеслись к происходящему с пониманием и заулыбались. Не до смеху было только Тане. Теперь ей предстояло как-то объяснять девочкам, отчего ее в гимназию стали привозить. Ни на кого не глядя, сосредоточенная, она поспешила к спасительным дверям. Андрей ей вдогонку еще сказал: «Успехов вам в науках, барышня». Таня безотчетно, по привычке благодарить за добрые пожелания, прошептала какие-то слова благодарности, не дошедшие, конечно, до слуха Андрея, и скрылась за дверями.
Большинство воспитанниц уже разошлись по классам. Лишь немногие, из тех девиц, что взяли за правило подходить на урок к самому его началу, мелькали в коридорах и на лестнице, да бежали две-три по-настоящему опаздывающие испуганные ученицы младших классов. Таня впервые оказалась в числе этих воспитанниц. Но теперь ей всякий день предстояло приходить в гимназию именно в эту минуту. Так распорядился Александр Иосифович. Она поднялась в третий этаж, где находился их класс. С другого конца коридора, с журналами в руке, навстречу ей, также к их классу, шел учитель истории Корнелий Венедиктович Негоряев, которого девочки между собой называли иногда Негодяевым. Хотя, по правде, причины так его звать у них не было, и делали они это исключительно ради забавы. Историк был не молодой, но и не старый вроде бы человек, летами предположительно между сорока и пятьюдесятью. Волосы у него на голове сильно поредели, зато средней длины каштановая борода густо разрослась до половины щек. Его с лукавинкой карие глаза всегда улыбались, – рта в густой бороде вообще почти не было видно, – и такою ироническою улыбочкой играли глаза, словно он знал на самом деле о воспитанницах решительно все, а они, дурехи, думают, что ему о них известно лишь немногое.
Несколько лет тому назад с Негоряевым приключилась история, едва не стоившая ему права заниматься педагогическою деятельностью. Он тогда служил в другой гимназии, и у него там вышел случай с одною старшеклассницей. Причем активною стороной, по крайней мере в начальной стадии их отношений, выступала воспитанница, а не учитель, что, разумеется, нисколько не умаляло вины Корнелия Венедиктовича и не избавляло его от самого сурового взыскания, вплоть до увольнения из должности без права занимать ее впредь.
Как-то во внеурочное время, когда он в одиночестве сидел в классе, к нему подошла одна его ученица, глазастая красавица с недетским, многообещающим, смелым взглядом. Спросив вначале, для видимости, что-то там будто бы по делу, она вдруг сказала: «Корнелий Венедиктович, я хочу быть рядом с вами». Негоряев вначале ее не понял и ответил, что, дескать, пожалуйста, детка, ты и так рядом со мною. И тут ему девица заявила напрямик: «Я хочу быть с вами, как Ева с Адамом». Негоряев остолбенел. Разумеется, он тотчас все понял. Хотя и высказано это было довольно убого. Что такое, как Ева с Адамом? Яблоки, что ли, вместе есть им? Или как? Но уточнять Негоряев не стал, ввиду ясности для себя ее намерений. В тот же день он и навестил свою ученицу у нее на дому.
Роман учителя и ученицы длился недолго и был прерван родителем последней, заставшим однажды дочь и ее наставника в своем доме в самое для них неподходящее время. Взбешенный родитель бросился на Негоряева. И не с чем-нибудь, а с чугунною сковородой. И конец педагогической, а равно и всякой иной деятельности мог бы для Корнелия Венедиктовича наступить в тот же час. Но вначале ему посчастливилось отбиться от отца воспитанницы и даже не получить почти побоев при этом, а потом ему еще более посчастливилось выдержать натиск попечительского и педагогического советов. Заступился за него один его знакомый высокопоставленный чиновник, у которого, в свою очередь, были знакомства еще выше. Да к тому же потерпевшая сторона не пошла до конца. Отроковица созналась папаше, что инициатива, в сущности, принадлежала ей, а Корнелий Венедиктович, себе на беду, всего лишь не отвергнул ее. И родитель не решился поднимать большой скандал, страшась совершенного бесчестия, в случае, если оскорбленная за свои попранные ретроградом-отцом чувства дочь в самый решительный момент изобразит из себя страдалицу за любовь. Родитель, через доверенного, послал Корнелию Венедиктовичу предложения с условиями мира.
