Сальтеадор - Дюма Александр (бесплатные серии книг TXT) 📗
Но у входа в сад Линдараха его ждала молоденькая девушка, — стража не пропустила ее во дворец, но ей разрешили остаться здесь. Девушка, несколько странно одетая, была удивительно хороша собой. Она опустилась на колено, заметив приближение короля, и протянула ему одной рукой золотой перстень, а другой — пергамент.
Увидя их, дон Карлос вздрогнул. Золотой перстень был перстнем герцогов Бургундских, а на пергаменте, под строчками, написанными по-немецки, стояла подпись, хорошо известная всем, а особенно королю дону Карлосу, ибо была подписью его отца: «Der Koenig Philipp».
Дон Карлос с удивлением смотрел то на перстень, то на пергамент, то на девушку в странном одеянии:
— Прочтите, государь! — сказала она на чистом саксонском наречии.
Она нашла наилучший способ угодить дону Карлосу, — он любил, когда с ним говорили на языке Германии, в которой был воспитан, которая была так любезна его сердцу.
И король принялся читать строки, написанные таким знакомым почерком, то и дело переводя взгляд с пергамента на молодую девушку и с девушки — на пергамент. Закончив чтение, он произнес:
— Дон Иниго, так случилось, что я вынужден отложить посещение тюрьмы на другое время. Если у вас есть дела, располагайте своим временем, как вам угодно, если нет, подождите меня здесь.
— Я подожду, ваше величество, — ответил дон Иниго, узнав в девушке с золотым перстнем и пергаментом цыганку из харчевни «У мавританского короля» и догадываясь, что существует какая-то связь между появлением Хинесты и судьбой Сальтеадора, о помиловании которого тщетно просили короля и дон Руис, и он сам.
Король дон Карлос ограничился тем, что обратился к девушке на том же языке, на каком она заговорила с ним:
— Следуйте за мной! — И он показал ей на дорожку, ведущую в небольшой павильон — Мирадор королевы, названный так потому, что Изабелла Католическая любила в нем останавливаться, когда бывала в Альгамбре.
XVI. КОРОЛЕВА ТОПАЗ
Нам уже известно, что король дон Карлос не обращал внимания на окружающее, когда сосредоточенно и самоуглубленно размышлял о чем-то. Так было и сейчас. Он поднялся на несколько ступеней, ведущих в старинные покои — покои султанши, превращенные после победы над Гранадой в молельню кастильских королей, и не обратил ровно никакого внимания на чудесные скульптуры, украшавшие стены и потолок, на изящную колоннаду такой тонкой работы, что король должен был бы ее заметить.
Но мы уже упоминали, что молодой король — так причудлив был его характер, — из-за какого-то каприза, казалось, нарочно закрывал глаза на все чудесные творения искусства, которые представали перед ним на каждом шагу, словно равнодушием своим он бросал вызов Востоку.
Он вошел в Мирадор и остановился, даже не взглянув на чудесную панораму, которую искусство и природа развернули перед его глазами, затем обернулся к Хинесте, стоявшей поодаль, и сказал:
— Я узнаю перстень, узнаю пергамент, но каким образом они очутились в ваших руках?
— Передала мне их матушка перед смертью, — промолвила девушка. — Только это я получила от нее в наследство, и вы сами видите, государь, что получено оно от короля.
— Значит, ваша мать знала короля Филиппа Красивого?
Как это произошло? А письмо, которое мой отец написал ей по-немецки… Как случилось, что вы знаете немецкий язык?
— Матушка познакомилась с королем Филиппом Красивым в Богемии, когда он еще был эрцгерцогом Австрии. Много было у него любовных увлечений, но его чувства к моей матери, быть может, никогда не остывали. И вот в тысяча пятьсот шестом году король отправился в Испанию, и перед тем как его провозгласили королем, он велел моей матери следовать за ним. И матушка согласилась, при одном условии — чтобы король признал своей дочерью девочку, родившуюся два года назад. Вот тогда-то он и вручил ей пергамент, который вы держите, государь.
— Ну, а его дочь?.. — спросил дон Карлос, бросая косой взгляд на девушку.
— Его дочь перед вами, ваше величество, — отвечала цыганка, не опуская глаз, с горделивым видом.
— Так, — произнес дон Карлос. — Вы рассказали о пергаменте, ну а перстень?
— Матушка не раз просила своего возлюбленного — короля подарить ей перстень — символ их союза не только перед людьми, но и перед богом. И король обещал ей подарить не простое кольцо, а перстень с его печатью, говоря, что в будущем это, быть может, ей пригодится, ибо, взглянув на перстень, законный сын короля признает его незаконную дочь. И она успокоилась, поверив обещанию, не торопила короля, не утруждала его просьбами. Зачем ей было торопить его, зачем взывать к его сыну — ведь король признал свою дочь. Матушке было тогда двадцать лет, а ее возлюбленному — двадцать восемь… Но, увы, однажды мы увидели, что какой-то человек скачет во весь опор на лошади по дороге, ведущей от Бургоса к Севилье. Матушка стояла на пороге дома, а я играла в саду, собирала цветы, гонялась за бабочками и пчелками.
«Королева Топаз, — крикнул проезжий, — если хочешь увидеть своего возлюбленного, пока он не умер, торопись».
Матушка на миг онемела, окаменев от ужаса. Она узнала князя-цыгана; он любил ее без памяти уже лет пять и домогался ее руки, она же с презрением отвергала его.
Но вот она собралась с силами и вымолвила, обращаясь ко мне: «Пойдем скорее, доченька». Она взяла меня на руки и пошла, вернее, побежала в Бургос. Очутились мы там в тот час, когда король вернулся во дворец, и мы издали увидели, как закрылись ворота за его свитой. Матушка попыталась войти во дворец, но стражнику было приказано никого не пускать. Она села, держа меня в объятиях, на край рва, окружавшего дворец и крепость, составлявших одно целое.
Немного погодя какой-то человек пробежал мимо нас.
Матушка окликнула его:
«Куда ты спешишь?»
То был один из приближенных короля. Он узнал ее.
«Бегу за лекарем», — ответил он.
«Мне нужно поговорить с лекарем, — промолвила матушка. — Слышишь? Это вопрос жизни и смерти короля».
Мы стоя ждали прихода врача. Не прошло и четверти часа, как царедворец появился снова — вместе с лекарем.
«Вот она, эта женщина, ей нужно поговорить с вами», — произнес царедворец, обращаясь к врачу.
«Кто она такая? — спросил лекарь. И, взглянув на мою мать, он воскликнул:
— Да это королева Топаз! — Потом он добавил негромко, но мы услышали его слова:
— Одна из наперсниц короля, но ее он любит больше всех».
Затем лекарь обратился к моей матери:
«Что же ты хочешь сказать? Говори, да поскорее — король ждет».
«Вот что, — отвечала матушка. — Нашего короля или отравили, или смертельно ранили. Да, он умирает не своей смертью».
«Как? Король умирает?» — воскликнул лекарь.
«Умирает», — подтвердила мать, и я никогда не забуду выражение ее лица.
«Кто же тебе сказал об этом?»
«Его убийца!»
«Куда же он делся?»
«Спроси у вихря, куда исчезли листья, которые он унес…
Конь умчал его по дороге в Астурию. Теперь он уже далеко от нас».
«Бегу к королю», — крикнул лекарь.
«Ступай. — И, обращаясь к царедворцу, мать добавила:
— Скажи ему, что я здесь. Пусть знает, что я рядом».
«Хорошо, передам», — обещал царедворец.
Оба скрылись в крепости. Матушка снова села на край рва. Мы просидели там весь вечер, всю ночь, все утро следующего дня.
Меж тем о недуге короля толковали повсюду; еще накануне вокруг нас собралась целая толпа, не расходилась она до темноты и снова появилась с самого утра; народу стало еще больше, все были встревожены и удручены. Носились всякие слухи, но всего сильнее поразил мою мать, очевидно, самый правдоподобный рассказ о том, что король, играя в мяч, разгорячился и попросил холодной воды; стакан ему подал какой-то неизвестный человек, который тотчас же исчез. Судя по описанию, это и был цыган, который накануне промчался на коне мимо матери, на скаку сообщив ей ужасную весть, которая заставила ее поспешить сюда, — теперь мать больше не сомневалась: короля отравили.
