Ущелье дьявола. Тысяча и один призрак - Дюма Александр (онлайн книга без .txt) 📗

Самуил продолжал.

— Да, я опередил Юлиуса. Вы еще не сказали ему, что любите его, а, пожалуй, даже и он еще не сказал вам определенно, что любит вас. Юлиус тихий, прекрасный молодой человек, но у него положительно нет никакой самостоятельности. И в этом случае я имею преимущество перед ним. Послушайте: вы ненавидите меня, а я люблю вас!

— Это уж чересчур! — вскричала гневно Христина.

Самуил, казалось, не обращал никакого внимания на негодование молодой девушки. Он бросил рассеянный взгляд на стол, где лежали цветы, на которых гадала Гретхен:

— Чем это вы занимались, когда я подошел к вам? — спросил он небрежно. — Ах вот что! Вы вопрошали цветы? Так хотите, я вам за них отвечу? Хотите, скажу, какое ждет вас счастье или несчастье, если это слово вам более по сердцу? Я начну с того, что скажу новость довольно интересную для вас, надеюсь. Я предсказываю вам, что вы меня полюбите.

Христина с пренебрежением покачала головой.

— Ну, этому я никогда не поверю и вашего предсказания не боюсь, — сказала она.

— Да поймите, — возразил Самуил, — если я говорю, что вы полюбите меня, я вовсе этим не хочу сказать, что вы найдете меня прекрасным и что почувствуете ко мне безграничную нежность. Но что мне за дело до всего этого, если я сумею обойтись и без этих нежностей, и вы все-таки будете моей? При разных средствах, результат у нас с Юлиусом будет один и тот же!

— Я вас не понимаю, сударь.

— Сейчас вы поймете меня. Я говорю, что эта девочка, которая осмеливается высказывать презрение ко мне, Самуилу Гельбу, рано или поздно, до нашей смерти, волей или неволей станет моей.

Христина выпрямилась: ее лицо пылало гневом негодования. Слушала все это девушка, а отвечала ему женщина.

— О! — сказала она с горькой усмешкой, — вы удалили Гретхен потому, что побоялись двух детей, а теперь я одна, и вы смеете говорить это! Вы решаетесь оскорблять дочь человека, у которого вы в гостях! Так вот что я вам скажу: хотя вы сильны, хотя у вас в руках ружье, а в сердце злость, все же вы не запугаете меня и не помешаете мне ответить вам. Вы неверно предсказали будущее. Я сама скажу вам, что случится, и не то что на днях, а в продолжении этого часа: я сию минуту иду домой и расскажу все отцу и вашему другу. Не пройдет и часа, как отец выгонит вас вон, а г-н Юлиус отомстит вам.

И она сделала шаг, чтобы удалиться, но вместо того, чтобы удержать ее, Самуил сказал ей:

— Ступайте.

Она остановилась, удивление и страх овладели ей.

— Ну, ступайте же! — повторил он хладнокровно. — Вы считаете меня подлецом оттого, что я сказал вам все, что у меня накопилось в сердце! Но если бы я был действительно подлецом, я бы действовал молча. Дитя! Дитя! — продолжал он с каким-то странным оттенком в голосе, — когда-нибудь ты узнаешь, что тот человек, которого ты презираешь, сам презирает все человечество и совсем не дорожит жизнью. Если желаешь убедиться в этом, то ступай сейчас же и расскажи все. Да нет, — усмехнулся он, — вы этого не сделаете, вы не скажете ни одного слова о нашем разговоре ни отцу, ни Юлиусу, вы не будете жаловаться и даже постараетесь не высказывать при людях своего отвращения ко мне.

— Почему же? — спросила Христина.

— Потому что, если только заметно будет, что вы на меня сердитесь, то отец ваш тотчас спросит вас о причинах этого, а Юлиус меня. А ведь вы от самого Юлиуса слыхали, что я сильнее его в фехтовании. Из оружия я предпочитаю все-таки пистолет. Видите, я много знаю. Я говорю не из хвастовства, ведь я не вижу в этом никаких особенных заслуг, просто это только результат того, что я сплю не более четырех часов в сутки, и мне остается пятнадцать часов на учение и пять на удовольствия. И даже из этих пяти часов кажущегося отдыха, ни один час не потерян для развития моей воли и мысли. Во время отдыха я изучаю какой-нибудь язык или занимаюсь гимнастикой, фехтованием, стрельбой. И, как видите, не без пользы. Следовательно, ваша откровенность перед Юлиусом может лишь убить его. И если вы так поступите, то я сочту это за знак вашей ко мне особой милости.

Христина посмотрела ему прямо в лицо.

— Хорошо! — сказала она. — Я не скажу этого ни отцу, ни г-ну Юлиусу. Я буду защищаться сама. И я все-таки не боюсь вас, мне смешны ваши угрозы. Что может сделать ваша дерзость с моей честностью? Но так как вы вынуждаете меня высказаться, то я и говорю вам откровенно, что с самого первого момента нашей встречи я почувствовала к вам непреодолимое отвращение. Я почувствовала, что у вас гадкая душа. Но это не ненависть Я вовсе не ненавижу вас, а презираю!

Губы Самуила сжались от гнева, но он подавил в себе волнение и весело заговорил:

— И прекрасно! Вот это настоящий разговор! Вот какой я люблю вас. Вы очаровательны, когда сердитесь. Сведем же итоги, вопрос поставлен ребром. Во-первых, вы хотите отнять у меня душу, и волю Юлиуса, но этому не бывать! Во-вторых, ты ненавидишь меня, а я люблю тебя, и ты будешь моей. Это — как бог свят! А, вот и Гретхен.

Гретхен действительно шла к ним медленно и осторожно, неся свою раненную лань. Она села на скалу и положила к себе на колени бедное животное, смотревшее на нее с грустной мольбой.

Самуил подошел к ней и оперся на ружье.

— Пустяки! — сказал он. — У нее только сломано ребро.

Гретхен оторвала свой взор от лани и устремила его на Самуила, молнии гнева сверкали в этом взоре.

— Вы чудовище! — воскликнула она.

— А ты ангел! — ответил он. — И ты меня ненавидишь, а я также люблю тебя. Как вы полагаете, не слишком ли это много для моей гордости — любить сразу двух женщин? Однажды мне случилось в университете драться с двумя студентами зараз, я ранил обоих своих противников, а сам не получил ни малейшей царапины. До свидания, мои дорогие неприятельницы!

Он вскинул ружье на плечо, поклонился обеим девушкам и пошел по дороге к кладбищу.

— Говорила я вам, госпожа, — вскричала Гретхен, — что этот человек принесет нам несчастье!

Глава двадцать третья Начало враждебных действий

В это время Юлиус успел написать отцу длинное письмо.

Запечатав письмо, он оделся и сошел в сад. Пастор был уже там. Юлиус подошел к нему и почтительно и дружественно пожал ему руку.

— Так вы не ходили со своим приятелем на охоту? — осведомился у него пастор.

— Нет, — ответил Юлиус, — мне надо было много написать.

И тут же прибавил:

— Я писал письмо, от которого зависит счастье всей моей жизни.

И он вынул из кармана письмо.

— В этом письме я обращаюсь к отцу с одним вопросом, на который с нетерпением ожидаю ответа. Чтобы получить этот ответ часом раньше, я готов дать, бог знает что. Самому съездить за ним? Я даже думал об этом некоторое время, но прямо не хватило решимости. Не найдется ли в Ландеке какого-нибудь парня, который согласился бы немедленно съездить верхом, отвести это письмо во Франкфурт и привезти мне тотчас же ответ в Гейдельберг? Я заплачу ему, сколько он пожелает.

— Это очень просто, — сказал пастор. — Сын почтаря живет в Ландеке. Его знают все почтовые учреждения по всему этому тракту, он иногда ездит вместо отца и будет в восторге, если ему представится случай заработать малую толику.

— О! Так вот и письмо, пускай едет!

Пастор Шрейбер взял письмо, позвал своего мальчика-слугу и послал его к сыну почтаря сказать, чтобы тот оседлал лошадь и явился к дому пастора, как можно скорее.

— Мальчик успеет за три четверти часа сбегать в Ландек и обратно за верховым. И вы отдадите ему письмо собственноручно, чтобы оно не затерялось.

И он машинально взглянул на адрес:

— Барону Гермелинфельду? — произнес он с радостным изумлением. — Это фамилия вашего батюшки, г-н Юлиус?

— Да, — ответил Юлиус.

— Так вы сын барона Гермелинфельда! Значит я, бедный деревенский викарий, имею честь принимать у себя в доме сына этого знаменитого ученого, имя которого славится по всей Германии! Сначала я был только счастлив, что вы у меня в гостях, а теперь уже я буду гордиться этим. А вы и не сказали мне, кто вы такой!