Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна (полная версия книги .txt) 📗

— Мы договорились, — сказал Валерий. — Лувений поедет с нами. Он поможет нам вывести Диксипа на чистую воду.

Так в мою жизнь вошёл этот человек, сначала как свидетель, могущий восстановить истину, а затем как верный друг. По своей неопытности я долго относился с пренебрежением к тем, кто носил заштопанную тогу, не имел дома и рабов, не держал в руках свитка. Но общение с Лувением и последующие события, о которых надеюсь рассказать, научили меня ценить людей не по одежде, не по умению красиво говорить, а по душевной доброте и готовности помочь ближнему.

Наутро показался родной мне берег. Сердце моё колотилось, как птица в силке. Вот и Барра — островок, запирающий вход в гавань. Два мыса, её образующие, напоминают оленьи рога. Говорят, поэтому город назван нашими предками Брента, что означает на языке мессапов «олень». Вот и мол, где стояла моя лодка. Вот улица, по которой Валерий водил меня в контору, а вот… Вдруг я увидел человека в траурной одежде… Какое плохое предзнаменование!

— Скорее свернём! — крикнул я, бросаясь в боковую улицу.

Я впервые подумал, что моя несчастная мать тоже может умереть, и эта мысль вселила в меня такую неуверенность и беспокойство, что я не решился идти прямо в наш дом. Мы отправились сначала в контору Феридия.

Он увидел меня ещё в дверях, сразу узнал и, остановив жестом говорившего с ним посетителя, молча ждал, пока я подойду. На моё приветствие он кивнул, и взгляд его выразил такую печаль, что я сразу понял: меня ждут дурные вести. Не решаясь задать вопрос, я смотрел в его полные жалости глаза. Он мягко сказал:

— Она умерла вскоре после праздника сатурналий.

Удар был так силён, что я не сразу ощутил его. Подобно тому, как смертельно раненный воин ещё бежит вперёд, так и я, ни слова не говоря, сел на скамью, и — помню — первая мысль моя была о том, что вчера, когда я молил богов о спокойной жизни для моей матери, она была уже мертва…

Феридий протянул мне письмо:

— Это старый раб принёс после её смерти. На случай, если ты будешь когда-нибудь её разыскивать. Что ты жив, она знала от меня.

С первых же слов Лувения моя мать решила, что только смерть вернёт ей любовь сына и честь, утраченные в браке с преступником. Но, будучи от природы энергичной и рассудительной, она не предалась отчаянию, а постаралась выяснить, правду ли сообщил ей неизвестный оборванец. Вскоре старый Элеазар (тот раб, что когда-то подыскивал для нас наёмную квартиру) разузнал имена подставных лиц, через которых Диксип приобрёл наше имущество. Убедившись, что слова бродяги соответствуют истине, она, как рассказал мне старик, сейчас же вышла из дому и, вопреки обыкновению, приказала следовать за нею одному Элеазару. Они пришли к претору. Здесь моя мать в присутствии свидетелей отпустила Элеазара на волю.

— Я не хотел, — рассказывал старик, — ведь я одинок и скоро умру, на что мне воля? Но она сказала, что не гонит меня: я могу жить у неё, пока кто-нибудь из нас, она или я, не умрёт. Если она скончается раньше, то я должен уйти к Феридию: у Диксипа мне без неё будет плохо. Ну раз это могло её успокоить… Я же никак не думал, что переживу её, и… согласился. А она вон что задумала! Вернувшись домой, приказала мне отнести письмо в контору Феридию. А когда я хотел доложить, что выполнил поручение, мне сказали, что госпожа не велела беспокоить её до утра. Я понимал, что она расстроена, и не стал её тревожить. А утром, когда рабыня пришла, как обычно, её будить, она была мертва, и тело уж окоченело. На скамье возле неё стояла чашка, в которой она сама растирала цикуту… [56]

Горе сомкнулось над моей головой, как воды омута над утопающим. Мир перестал для меня существовать. Я не хотел знать ничего, кроме могилы матери. Дни и ночи проводил я у её надгробия, разговаривая с нею и вымаливая у неё прощение. Словно возвратилось то время, когда я, сидя на гробнице отца, поверял ему свои детские обиды.

Часть третья

Римский гражданин

Глава первая

На моё плечо утешающе опустилась рука.

— Луций, пора к пенатам [57], — послышался словно издалека голос Феридия.

— К пенатам, — грустно повторил я. — Но где мои пенаты? Диксип…

Феридий не дал мне докончить.

— Сразу же после того, как случилось несчастье, — он сделал паузу, — я написал письмо Диксипу. Я высказал всё, что о нём думаю. И можешь себе представить: негодяй скрылся. Он достаточно умён, чтобы понять: наступили иные времена. Со смертью Суллы…

— Суллы? — воскликнул я. — Почему же я этого не знаю? Италия свободна, а на мне траур. Где моя белая тога?

Феридий покачал головой.

— Валерий тебе говорил. Но горе лишает нас зрения и слуха.

Шагая рядом с Феридием, я узнал то, что было известно каждому. Кинжал нового Брута не перерезал волоса, на котором держалась презренная душа. Сулла умер своей смертью. В последние месяцы его тело покрылось нарывами. Нестерпимый зуд заставлял проводить почти всё время в бассейне. Там он принимал посетителей и отдавал распоряжения. Соглядатаи, которые расплодились, как крысы, доносили, о чём говорят на форумах и в банях. Так ему стало известно, что в Дикеархии некий Граний отказался платить налоги: тиран всё равно скоро умрёт. Сулла пришёл в ярость. Он приказал доставить Грания и, высунувшись наполовину из воды, наблюдал, как рабы душат несчастного. От крика и напряжения у Суллы хлынула горлом кровь. Это была последняя кровавая ванна диктатора.

— Теперь ты понимаешь, — закончил Феридий, — чего испугался Диксип. Сулла покрывал преступления других. Теперь же ходят слухи — не знаю, можно ли им верить, — что вернут изгнанников и возвратят им имущество. Вольноотпущенники, предавшие своих господ, в страхе. Правда, твой отец не был в проскрипционном списке, но сейчас все так возбуждены, что суд был бы на твоей стороне.

— Судиться с Диксипом? — сказал я. — Этого ещё не хватало.

— Но Диксип не рассчитывал на твоё благородство. Он предполагал, что ты пойдёшь на всё. Ему лишь бы деньги сохранить. За эти годы он удвоил капитал твоего отца.

Я с недоумением взглянул на Феридия.

— Удвоил, — повторил Феридий. — Он ведь компаньон Волумния. Есть такой эфесский делец.

— О Волумнии можешь мне не говорить, — перебил я.

И я рассказал ему о том, как был обманут бесчестным публиканом.

— Да, — сказал он, когда я кончил, — в хорошую ты компанию попал. Пираты перед Волумнием овечки. Они слову своему верны. А этот… Ведь он знал, откуда у Диксипа деньги. Негодяй!

— Но ты не огорчайся, — молвил он после паузы. — Всё позади — Диксип, Волумний. Ты вернулся домой и можешь начать новую жизнь. Только впредь, выбирая товарищей, будь осмотрительнее.

Он засмеялся.

— Есть у Эзопа такая басня, — сказал он. — Решил заяц компаньоном лисы стать. Пошёл он к её норе и говорит: «Давай вместе на охоту ходить».

— Можешь дальше не продолжать, — прервал я его рассказ. — Эту басню я с детства помню, да вот никто не научил меня лис от зайцев отличать. Да и лисы теперь в заячьих шкурах ходят.

Со слезами на глазах я переступил порог нашего дома. Сколько раз на пиратском корабле я вспоминал каждую дорогую моему сердцу мелочь. Казалось, всё было на месте. Старый стол, за которым мы сидели за трапезой. Шкафы с книжными свитками. Нереида в саду. Как рассердился отец, когда я назвал её по ошибке Немесидой [58]. «Чему тебя учит Валерий! — оказал он. — Нереида — это нимфа моря. Видишь, она на дельфине, и в руках у неё прялка. Ею она успокаивает волны. Нереида добра к людям. А у Немесиды суровое лицо и загадочные глаза».