Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс (чтение книг TXT) 📗
Когда стражники Байсангара уволокли визиря, на Бабура внезапно навалилась чудовищная усталость. На миг прикрыв глаза, он наклонился и провел пальцами по роскошному, шелковистому ковру, который завтра прикажет скатать и отослать в дар матери.
— Самарканд, — прошептал юный владыка, — ты мой.
Глава 6
Сто дней
Выложенные голубой, зеленой и золотистой плиткой Бирюзовые ворота сияли, отражая солнечные лучи, и Бабур, еще по приближении к ним во главе церемониальной процессии, ощутил жар. Ветерок шевелил его изумрудно-зеленый шелковый халат, на пальце поблескивало кольцо Тимура с изготовившимся к прыжку тигром, а на груди с каждым вздохом поднималось и опускалось ожерелье из неграненых изумрудов. Сознавая, что на него обращены тысячи взоров, он напустил на себя строгий вид, хотя больше всего ему хотелось запрокинуть голову и вознести к небесам ликующий крик.
Позади него ехали вожди и отборные воины. Поразительно, но всего за два дня Вазир-хану удалось превратить разномастное сборище кочевников в производящее впечатление войско: правда, ради этого ему пришлось изрядно опустошить кладовые великого визиря, переодев воинов из их видавших виды доспехов в яркие шелка. Богатств у визиря хватало, в то время как народ бедствовал, и Бабур поклялся, что вернет городу процветание. Грянули трубы, загромыхали огромные, обтянутые кожей барабаны, и новый правитель взъехал под арку, с которой свисала железная клетка с уже начавшим чернеть на солнце обезглавленным телом визиря. Проехав под ним, он увидел впереди голубые купола и минареты городских мечетей.
Скоро Бабур уже проезжал мимо одного из огромных рынков, по обе стороны которого находились обнесенные стенами караван-сараи, служившие пристанищем для приезжих купцов. Его отец часто заводил речь о богатой караванной торговле Тимуровых времен. О длинных вереницах покачивающихся, пофыркивающих верблюдов и резвых мулов, несших тюки с мехами, кожами и тканями с запада, парчой, фарфором и остро пахнущим мускусом с Востока, а из дальних земель за Индом — с мускатным орехом, гвоздикой, корицей и сверкающими драгоценными камнями.
Толпы людей на улицах были настроены хоть и настороженно, но не враждебно.
Въезжая на огромную площадь Регистан, где под зеленым шелковым навесом стоял мраморный помост, Бабур кожей чувствовал любопытство новых подданных. У подножия помоста нового владыку покорно дожидались бывшие сановники его дяди и знатнейшие вельможи Самарканда.
Он спешился, взошел на помост и направился к его центру, где высился золоченый трон с ножками в виде тигриных лап и, подавляя вдруг нахлынувшее смущение, подобрал просторные шелковые одежды и, постаравшись придать себе как можно более достойный вид, воссел на престол. Он все еще был очень юн: как люди воспримут то, что на трон владык уселся мальчишка? Но, тут же сказал себе Бабур, Самарканд принадлежит ему и по праву крови, и по праву завоевания. Он горделиво поднял подбородок, глядя прямо перед собой.
Неподвижно восседая на великолепном троне, Бабур принимал клятвы верности от своих новых подданных и со своей стороны жаловал должности и щедрые дары, благо конфискованной у визиря казны на это хватало. Однако в то время как новые и новые люди выступали вперед, чтобы пасть перед ним ниц, юноша прекрасно понимал, что мало кто из них заслуживает доверия. Эта мысль не давала ему покоя, как и звучавшие в ушах слова ныне покойного визиря о том, что Самарканда ему не удержать.
Он должен доказать людям, что достоин власти. Разве он уже не выказал щедрость и милосердие? Он помиловал всех, кто признал его главенство. Женщины из гарема великого визиря не претерпели насилия в момент победы, а со временем, как и подобает, займут места в гаремах вождей и знати. Что до дочери визиря, то он уже отправил ее в Кундуз, к своему родичу Махмуду. Особого недовольства девица не выказывала, да и с чего бы? Тут радоваться надо: ей предстояло стать женой потомка Тимура, причем того самого человека, который два года назад спас ее от поругания шайкой разбойников. И при этом был так пленен ее красотой, что явился за ней под стены Самарканда с войском.
Да, рассудил Бабур, пока все делается правильно. Бояться его у людей нет никаких причин, а вот чтобы уважать, основания имеются. Но при всем этом злокозненному визирю удалось-таки напоследок посадить в его сознании язвочку сомнения.
Юноша так задумался, что возглас Вазир-хана: «Да здравствует Бабур, повелитель Самарканда!» — прозвучал для него неожиданно. Этот возглас, подхваченный тысячами заполнивших площадь людей, окончательно оторвал его от размышлений. Да и глупо это — вновь и вновь мучиться из-за фразы, сказанной тем, чей труп гниет в клетке над воротами. Как было условлено у них с Вазир-ханом, когда они оговаривали ход церемонии, этот клич должен был послужить сигналом к его тронной речи.
Бабур встал, медленно повернулся, обращая свой лик к каждой из четырех сторон переполненной народом площади, и возгласил:
— Мое правление принесет всем жителям Самарканда мир и процветание. И для начала я на месяц отменяю все сборы с торговли на городских рынках.
Толпа откликнулась одобрительным ревом, и, хотя лицо юного владыки осталось бесстрастным, внутренне он преисполнился ликования. Тимур овладел Самаркандом в возрасти тридцати одного года, то есть будучи более чем вдвое старше него. И это лишь первое завоевание, первый шаг к созданию великой державы. Его державы, державы Бабура.
Вечером натерпевшимся во время осады горожанам будут раздавать снедь, и пусть они еще раз порадуются щедрости нового владыки. Ну а его самого и его сподвижников ожидает пир, и уж тут он, по крайней мере, может затмить Тимура, отличавшегося строгостью и умеренностью. Любимыми блюдами великого завоевателя были жареная конина, вареная баранина и рис. Они будут лакомиться мясом овец, пригнанных в изголодавшийся город с окрестных лугов. Сочившиеся бараньи туши уже вращались на вертелах над огнем, куропатки и фазаны вымачивались в соусах, сдобренных гранатами и тамариндами. Спелые, сладкие, как мед, арбузы и пурпурные гроздья винограда раскладывались по усыпанным самоцветами серебряным блюдам. При мысли обо всем этом великолепии у Бабура потекли слюнки.
Церемония подходила к концу, но до начала праздника у него еще оставались кое-какие дела. Неспешно сойдя с помоста, он снова сел на коня и, подав знак Вазир-хану и почетной страже следовать за ним, направился к ребристому, в форме яйца выложенному изразцами куполу, по обе стороны которого высились два стройных минарета — к мавзолею Гур-Эмир, усыпальнице Тимура.
У высоких, сводчатых ворот обнесенного стенами комплекса Бабур прыгнул с седла. По причинам, которые трудно было бы объяснить, ему хотелось побыть одному, и он, попросив Вазир-хана со стражей подождать, проследовал внутрь. Пройдя двором, где на ветках тутовых деревьев чирикали воробьи, он, как того требовал обычай, снял у порога расшитые сапоги и вошел в усыпальницу.
После яркого солнечного света ему не сразу удалось приспособиться к сумраку, царившему в восьмиугольном помещении, куда лучи проникали лишь сквозь маленькие, прорезанные на большой высоте арочные окошки, но, разглядев окружающее великолепие, Бабур ахнул. Он поглаживал пальцами мраморные стены со вставками из зеленого алебастра, перехваченные на уровне человеческого роста ободом из золотистой плитки. Выше этой линии стены были изукрашены панелями с изысканной каллиграфической вязью, содержащими изречения из Корана. Вытянув шею, юноша присмотрелся к сводчатому потолку, расписанному звездами, осыпавшими его, словно собственный небосвод.
Прямо под этим звездным куполом на простой мраморной платформе стоял саркофаг около четырех локтей длиной, под крышкой из темно-зеленого жадеита, столь темного, что при этом освещении он казался почти черным. Это сооружение могло показаться подобающим для упокоения Тимура, но Бабур знал, где на самом деле лежит его великий предок. В стене помещения был проделан сводчатый проход, что вел в нижнюю крипту, и юноша, чуть помедлив, направился туда. По этому наклонному коридору, такому узкому, что плечи терлись о стены, переступая босыми ногами по холодному камню, он спустился в гораздо меньшее по размеру и более скромное по отделке помещение. Слабый свет, проникавший через прорезной мраморный ставень единственного окошка, падал прямо на резной гроб из белого мрамора, в котором и пребывало тело Тимура.
