Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
И хотя по глазам видел Семен, что плохо верят мужики в его затею — времени мало, — но ни один не возразил, не обескрылил надежд его.
А дед продолжал учительно:
— Меч потерял — топор возьми. Руби и жги лес, расчищай поле. От прапрадедов так повелось — лес под поля рубим, на том Русь стоит, в труде пахаря мощь ее!
Старик пошел прочь, да вернулся, сурово нахмурясь, сверкнул глазами из–под седых бровей, добавил:
—Береги топор! Придут супостаты, сменишь топорище на боевое, длинное — он тебе не хуже меча послужит. Так спокон веков у нас, у мужиков русских, деется. Когда надо, и мы биться с ворогами умеем. Так–то! Береги топор!
18. НА ОГНИЩЕ
Новая ночь минула.
Семен тяжело поднялся с пня, нагнулся с трудом, с болью в пояснице, взял с земли топор, подошел к костру. Мокрые от росы онучи задымились, просыхая.
Жар костра и теплые клубы дыма приятной истомой охватили усталое, озябшее тело.
Снова лег на еловые лапы, рукавом прикрыл глаза от близкого, обжигающего лицо огня. Не помнил, как заснул.
Солнце подходило к полдню, когда мужики заметили его. Один из них крикнул:
— Дедко Микула, гляди–ко, ушкуйник–то — Семка Мелик по сию пору спит, бесстыжий!
Подойдя, Микула долго смотрел на Семена, все гуще, все ласковее ложились улыбчатые морщинки на лице старика.
— Какой он ушкуйник! Что ж, что спит! Почто обидел человека? Ты, Ванька, орешь, а без толку, аль невдомек тебе, умаялся он, — в раздумье покачал головой. — Не мудрено и умаяться. Труженик! С весны начал ломить…
Микула посмотрел вниз на скат холма, где на расчищенной от леса поляне зеленел Семкин посев.
— В весну одну, один–одинешенек, успел и лес вырубить да сжечь, и жито посеять. Благо труд богатырский не пропал даром — добрая ярь колосится. Видать, и наши мужики зерна ему не пожалели, от чистого сердца дали… не сглазить бы, чур нас! — дед плюнул трижды.
— Учись, Иване, как землю и труд любить надо. Глянь, еще ярь не созрела, а у него и под озимь экая поляна готова! — Покачал головой. — Костры–те какие запалил! Чисто медведь, целые деревья в огонь валит. Такие поворочаешь! — И закончил, строго взглянув на парня: — Учись, Иване, а Семена не замай, пущай спит — умаялся сердешный.
Холодная вечерняя роса разбудила Семку.
Костры прогорели и даже в сгущающейся синеве поздних сумерек светились тускло. Парень шевельнул их, подбросил валежнику, разгреб белый пепел. В повалившем густом дыму затрещало, потом пробилось пламя, жарко, даже с легким посвистом охватило трескучую хвою.
Давно так не отдыхал Семен, давно так спокойно ему не было.
Посмотрел на поле свое.
Неподвижно, черной стеной стоял вокруг лес, а поле, как чаша, наполняясь молоком тумана, сулило изобилие.
С глубоким мирным удовлетворением думал Семка: «Скоро свой урожай будет…» И радостно: «Без Насти не уберешь. Надо за ней идти! Наконец–то! Дожил!»
Все преходяще: и удача и удаль, одна земля и труд на ней вечны.
19. БЕЛЫЙ КРЕЧЕТ
Ранним росным утром ушел отец Сергий из обители, бродил еле заметными тропами, собирая лечебные травы, а сам тем временем вздыхал украдкой.
«Не уйти от мирских соблазнов, как ни старайся. Вот жил тихо, уединенно, так нет — пошла слава: «Святой! Святой!»
Сергий сердито фыркнул.
«Монастырь растет, братии прибывает, кормить, поить их надо. Сперва жили в бедности, трудились, а теперь…»
Игумен опять вздохнул.
«Богомольцы милостыню несут, бояре дары жертвуют, а на днях князь Дмитрий Иванович деревеньку подарил. И начался разлад. Сказал князю Дмитрию, что рабов монастырю не надо — куда там, Митя и слышать ничего не хочет, а в монастыре братия возроптала, отец–ключарь вчера после всенощной с паперти Троицкой церкви кричал в голос: «Игумен от мужиков отмахивается неспроста, он в святые лезет, а мы–де люди грешные, нам–де больно кстати деревенька, чем мы других монастырей хуже!» Что тут будешь делать? Повсюду так. Князья из–за мужиков дерутся, бояре друг у друга смердов переманивают да еще норовят кабалить и холопить их. Ну и монастыри от них не отстают. Хищничает братия злее иного боярина, наседает скопом, дружно. Где же тут мужику силы взять, дабы устоять супротив ее алчности? Грехи!.. И сам я тож вельми грешен. Небось в писании как заповедано: «Не судите да не судимы будете». Вот и выходит: аз — первый грешник, ибо сужу, осуждаю. Но где, где в писании сказано, чтоб на человеков ярем кабалы надевать?!!»
Под бурей горьких раздумий Сергий уходил все дальше в гущу леса. Думал, думал.
Хуже всего было то, что сам он ясно видел: против рожна не пойдешь. Были до него рабы, будут и после. Осталось смириться да уйти в лес от греха.
В дремучей лесной глуши пышно и сумрачно росли папоротники. Сергий наклонился, сорвал молодой завиток чешуйчатого побега, растер его на ладони, от пальцев пахнуло чуть слышным сладковатым ароматом. Полдень, а здесь даже сейчас сумерки. На земле лежит влажный слой потемневшей старой хвои вперемешку с бурыми листьями осин, и кое–где поднялись на белых, как будто немочью тронутых бахромчатых ножках ядовито–яркие шапки мухоморов. Отец Сергий сел на поваленный ствол, примял зеленый мягкий кукушкин лен (весь ствол оброс этим мхом), из берестяной плетеной кошелки вынул ломоть хлеба, хотел полдничать, но вдалеке хрустнул сучок, игумен поднял голову, прислушался. Годы жизни в лесах научили его ловить шорохи дремучих дебрей, и сейчас он понял: человек идет без дороги.
«Никак плутает? Долго ли до греха?» Встревоженный за неведомого путника, игумен встал, сунул надломанный кус хлеба обратно в кошелку и пошел навстречу. Вскоре за деревьями мелькнула белая рубаха. Сергий остановился, ждал.
Продираясь сквозь чащу, пришлец не заметил его и, лишь выйдя на чистое место, внезапно остановился, увидев черного инока, стоявшего па пути.
— Чур меня! — торопливо крестясь и пятясь обратно в чащу, воскликнул человек.
С первого взгляда узнал его Сергий, хоть и видел давно в доспехах, в плаще алом, а ныне стоял он перед ним в холщовой мужицкой рубахе.
— Ты что чураешься, Семен, чего испугался? Далече ли путь держишь? По добру ли? — молвил Сергий, и в голосе его была незабываемая для парня ласка и спокойная сила.
Понял Семка, с кем встретился в лесном буреломе, радостно бросился к игумену, бормотал невнятно:
— Отче, ты? Прости, не признал, спужался. Гляжу, стоит под сосной человек, сам черен. Не чаял я встретить тебя в чащобе. Заблудился я, а шел по добру, к тебе шел. Как тогда сказал ты, все сбылось по твоему слову, а дальше стал я плутать в жизни, как в лесу, лишь ныне на новый путь вышел. Благослови на путь сей…
Далече было до обители. Все успел рассказать отцу Сергию парень, и вновь жизнь его развернулась перед игуменом.
Начал Семен исповедь свою порывистой, быстрой речью, потом стих, заговорил неторопливо, ясно.
Был он пастушонком, гриднем был, ушкуйником… «Ныне, — спокойно и удовлетворенно кончил Семен, — простым мужиком–смердом задумал стать».
Говорил парень и не замечал, что словами своими в глубокое раздумье ввел Сергия Радонежского. Говорил про то, что изгоем называли его люди, а он не поддался, головы не склонил и духом не иссяк. Говорил про деда Микулу, про топор, подаренный им. Вновь и вновь твердил про добрый мужицкий труд.
— От тебя, отче, к Насте пойду. Будет у меня жена, будет хлеб, будет мир на душе, чего же боле?
Сергий молчал. Парень, отстав на шаг, шел за ним, ждал, что ответит игумен.
«Что ответить Семену?» Ему ли, Сергию Радонежскому, не знать, что мир душевный обретает человек в труде. У самого поныне мозоли с рук не сходят, и пусть себе отец–ключарь кричит, будто, трудясь, он славы ищет, ему не понять, что и слава Сергию неспроста нужна, но чтоб верили в его слово люди, чтоб шли, куда он укажет, без сомнений, что настанет же день, когда Русь поднимется на зов боевых труб, тогда слово его острым мечом станет. Бог да простит ему, что, не ведая сам грядущего, он смел говорить с людьми языком пророка и провидца, что в час, когда сомнения жгли душу, он смел учить и направлять людей. Разве сам он верил в слова свои, сказав Семену: «Спасешь невесту»?.. Нет! Почти на верную смерть послал тогда парня, но кто знает, быть может, в самую трудную минуту его твердое слово помогло парню не споткнуться? Ну, а ныне Семен каждому его слову верить будет. А что сказать ему? Как запретить Семену работать на родной земле? Дед Микула сказал парню: «На том Русь стоит», — и правду сказал.
