Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

Хан оглянулся. Все вокруг смотрели туда, на круглый мешок, притороченный к седлу Тагая.

Недаром верил хан Тагаю! Недаром опоясал мурзу мечом службы! Вот он, воистину преданный ему мурза, простой, даже, может, не очень умный, но верный, который десяти мудрецов стоит. Он! Он! Тагай с головой Хизра!

Издалека долетел печальный звук трубы. Орды Хидырь–хана замерли на месте.

«Велик Аллах! Как река в пустыне, не дойдя до моря, иссякает в песках, так до битвы иссякла храбрость Хидыря!»

Подскакав, Тагай крикнул:

— Смотри, Науруз–хан!

Ханская лошадь, о копыта которой ударился желтый шар, вытряхнутый Тагаем из турсука, испуганно дернулась в сторону. Перегнувшись с седла, хан взглянул вниз и в последнее мгновение понял, что в траве у ног его лежит большая тыква. В следующий миг Тагай вонзил кривой нож в шею Науруза.

Хан уже не видел, как кинулся на Тагая Будзий, как, сбитый мурзой с седла, он упал рядом, единственный верный ему тархан, единственный, кому мог верить и не верил Науруз.

В оцепенении смотрели эмиры, как последняя судорога пробежала по телу хана, как качнулись и затихли метелки ковыля, среди которых лежал он.

Лишь каменная баба глядела мертвыми глазами в степь, откуда вновь печально запела труба и медленно двинулись к кургану полчища Хидыря, ставшего ныне ханом Золотой Орды.

15. ПОД СТРЕЛАМИ СВОИХ

Край льдины обломился под ногами, и Семка с головой окунулся в полынью, вынырнул, фыркая и отплевываясь, поплыл среди завивающихся мелкими водоворотами бурых от мути струй.

Схватившись за кромку льда, он с трудом вытащил из воды одеревеневшее от стужи тело, и тотчас же в льдину ударила стрела, брызнула в лицо колючими иглами трухлявого весеннего льда.

Лежать нельзя — пристрелят.

Семка поднялся. Страшно далеким показался мутно синевший в тумане правый берег.

За спиной, у самой полыньи, толпились преследователи, что–то кричали и били стрелами в Семку.

«Свои!»

Это было обидней всего. Свои заодно с татарами!

Скользя и спотыкаясь, Семка карабкался по взломанным и нагроможденным льдинам.

В середине реки, на самом стрежне, лед шел; сквозь туман стало видно, как лезли одна на другую, переворачивались и крошились льдины.

Стрелять перестали — далеко!

Семка оглянулся, увидел врагов, следящих за каждым шагом его. Задор подхлестнул парня.

«Ждут ордынские собаки, когда потопну. Не бывать тому! Назло им не потопну!» И, торопливо перекрестясь, Семен прыгнул на движущуюся льдину.

Что было дальше, Семка потом никак не мог вспомнить, только треск ломающихся, крутящихся льдин гудел в ушах…

Добравшись до неподвижного ледяного вала, нагромоздившегося на правом берегу, парень устало подумал: «Так и околеть не долго». И тут же вновь хлестнула мысль:

«Вражьи дети на том берегу чают — пропал. Так нет же, цел!»

Щелкая зубами, срываясь вниз — окоченевшие руки не слушались, — Семка все–таки влез на высоко вздыбившуюся льдину, погрозил кулаком за Волгу:

— Пусть знают, пусть видят — жив!

Спрыгнул вниз на мокрую, чавкнувшую под ногами землю.

Без малого год назад где–то здесь неподалеку встретил Семка Фому. И тогда был он нищим, но на бедре висел меч, а в голове гнездились молодецкие мысли. Потом дрался с татарами, вернулся с Камы, веселый, богатый, и вот, едва зима миновала, опять на этом же берегу стоит Семен, только стал беднее, чем прежде: ни меча, ни замыслов, ни товарищей. Один кулак остался, а много ли голым кулаком сделаешь, пусть даже праведный гнев сжимает его?

16. ЛЕТОПИСЕЦ

Монах неторопливо отложил перо в сторону, отодвинул летопись, старчески дальнозоркими глазами полюбовался на только что законченную заглавную букву «Веди». Буква горела киноварью, диковинные травы оплелись вокруг нее, неведомый красный зверь крался, извиваясь меж трав.

Монах заточил перо и уже черным цветом, не торопясь, стал выводить: « …лето 6868 [93] из Великого Новогорода разбойници приидоша в Жукотинь, и множество татар побиша и богатства их взяша и за то разбойничьство христиане пограблени быша в Болгарах от татар. То же лета князи Жукотинстии поидоша в Орду ко царю и биша челом царю, дабы царь оборонил себе и их от разбойников, понеже много убийства и грабления от них сотворяшеся беспрестани.

Царь же Хидырь послал трех послов своих на Русь: Уруса, Каирбека, Алтынцибека ко князем русским, чтобы разбойников поимали и к нему прислали. У бысть всем князем съезд на Костроме… и поимаша разбойников, и выдаша их всех послам царевым и со всем богатством их и тако послаша их в Орду».

Скрип пера смолк. Тихо. Лишь теплый ветер, врываясь в открытую створку слюдяного оконца, чуть шуршит уголком пергамента.

О том, что один из ушкуйников в Орду не пошел, о том, что Семен Мелик перетер путы и ранней весной 1361 (6869) года, бросившись в пасть ледохода, перешел Волгу и избегнул неволи татарской, об этом летописец не ведал.

17. НА ЗОВ ЗЕМЛИ

Когда окоём тесно сомкнется вокруг и поперек пути встанет Лихо, разные люди встречают его по–разному.

Иные покорно склоняются под ударом, радуясь, что их презренная, исполосованная кнутом шкура все же осталась цела. Иные, не дрогнув, идут на Лихо, встречая и погибель бестрепетно, не думая о зорях славы, разгорающихся над ними, и даже обреченные, даже упав, погибают не бесплодно, но обрекая тех, кто идет за ними, на трудный подвиг, властно требующий великого мужества.

Лишь таким людям, способным единым часом героически лечь костьми, способным и на суровые годы, на суровые века сопротивления, труда, борьбы, когда сердца превращаются в горячие угли и ветер времени все ярче и ярче раздувает их жар, лишь таким людям, лишь таким народам принадлежит грядущее.

Таким всегда был русский народ. Не на радость себе покорили его татаро–монголы, не на радость себе пытались поработить его и другие, прочие бесчисленные хищники.

Сыном Руси был и Семен Мелик.

Сколько раз обрушивались на него удары! Сбитый с ног, вновь и вновь вставал он. Только губы сжимались все строже, ну да в бороде не видать. А люди говорят: «Изгой!»

Рано!

Не изжил себя Семен! Не покорился! Вновь и вновь поднимался с земли!

Сперва думал пойти в Новгород к Юрью Хромому, которого ещё по осени увезли домой, да не знал, жив ли боярин после стрелы татарской, а так, с пустыми руками, без гривны в мошне, в Новом городе делать нечего.

В Литву надумал бежать, подальше от татар и князей — подручных их.

Пошел было от Волги на закат, да и сам не заметил, как очутился в знакомых местах, под Москвой, невдалеке от монастыря, где Настя схоронилась, и тут прояснилось на душе у него, понял: некуда ему с Руси идти!

Шумом родных елей, смолистым дымом дальних лесных костров, чуть кислым запахом весеннего, влажного перегноя властно позвала его земля.

Пришел в первую попавшуюся на пути деревню, поклонился миру, просил помочь, и ныне радостно было вспомнить, как сразу смолкли мужики, когда кто–то крикнул: «Дед Микула идет». Дед шел неспешно, легко раздвигая могучими плечами столпившихся людей. По белой холщовой рубахе его расстилалась такая же белая мягкая борода. Снежным венцом вокруг головы лежали легкие завитки седых кудрей, а на лице сияли серые, чистой воды спокойные очи.

Подойдя, старик посмотрел на парня пристально, будто в самую глубь заглянул, потом промолвил:

— К земле пришел? То благо! Только рано тебе, детинушка, о сошке думать, — подал ему топор. — Прими Христа ради! Эвон леса кругом. Руби и жги лес, расчищай малое поле.

Семен поднял голову:

— Почему малое, дед?

— Да где ж тебе больше–то расчистить? Миру недосуг будет тебе помогать — весна, хрестьяне поля орать почнут, тут только поворачивайся: и боярское поле вспаши, и свою землю успей поднять, а ты един на един с лесом, где уж тут много расчистить, хошь с малого почин сделай, годок–другой перебьешься, а там помаленьку и все три поля заведешь. [94]А как с полем управишься, сошку там, конька вспахаться мужики наши тебе выделят. Зернышек тож дадим. Правду, что ль, говорю, мужики? Он потом отдаст. Не идти же ему к боярину, тот не промахнется, за четверик два спросит и закабалит человека. Ему и без того достанется осенью: и княжью, и ордынскую дани подай, боярину за землю, которую парень своими руками от леса расчистит, дань отдай тож, а тут ежели еще долг боярину на нем висеть будет — пропадет он, не выдюжит, кабальным холопом станет. Пусть он лучше миру должен будет. Поможем человеку, мужики?