У королев не бывает ног - Нефф Владимир (электронная книга TXT) 📗

Таков был план пана Янека, которому он решился следовать, тревожась за судьбу сына, но сразу же, на первом шагу, его ждало ужасное разочарование, ибо тот самый знакомый ювелир, кому он предложил купить золото, был потрясен качеством, чистотой металла, его приятным блеском, но именно из-за этого исключительного качества, чистоты и приятного блеска отказался дать за него даже мизерную плату. Пан Янек, хоть и не умел обманывать, но все-таки убедил его, что — это расплавленные золотые вещи покойной пани Афры, однако ювелир не поддался на обман, разгадав в чем дело, поскольку знал, во-первых, что пан Янек — алхимик и многие десятилетия трудится над созданием Философского камня — ведь пан Янек сам покупал у него золото, необходимое для извлечения мужского начала Философского камня, известного под названием Философской серы, Змеиного самца, или Супруга, — и, во-вторых, потому что ни одно золото, добытое путем очищения других металлов или в рудниках, не бывает таким мягким и благородным, как у пана Янека. Так что он не только отказался купить содержимое тигелька — пан Янек так и воротился домой ни с чем, — но еще по всей Златницкой пустил слух, что пан Янек открыл тайну выработки искусственного золота и поэтому нужно держать ухо востро; известие это, вырвавшись за пределы Златницкой улицы, разнеслось по городу, как пожар под порывами сильного ветра, и не успел еще день смениться следующим, как оно проникло наверх, а там все выше и выше, дошло до ушей самого властителя, и тот выслал к пану Янеку комиссию — расследовать дело. Как упоминалось выше, Философский камень был уже укрыт в надежном месте, но комиссия наложила арест и предложила вниманию императора тот самый подозрительный тигелек; этого было достаточно, чтобы пану Янеку велели явиться в Град, к самому императору.

— Признаюсь, — продолжал пан Янек, — тяжко было у меня на сердце, поэтому, поднявшись наверх, я, прежде чем направиться к императору, зашел в храм святого Вита и долго молился там, и просил небо, дабы миновала меня чаша сия. Однако мольба моя осталась неуслышанной. Император был со мной резок, а поскольку я стоял на своем и продолжал запираться, будто никакого Камня у меня нет, он повелел бросить меня в узилище.

— Но почему император домогался Камня, если, как видно, золото, полученное искусственным путем, никакой цены не имеет? — спросил Петр.

— Не то что не имеет, — тут нужно бы выразиться точнее: его нельзя обменять на деньги, если его пытается сбыть известный алхимик, — уточнил пан Янек. — Это я должен был учесть, и жаль, что не учел вовремя, не догадавшись свое золото чуть-чуть подпортить, то бишь — добавить в него кое-каких примесей, характерных для природного золота. Но ведь алхимик — помимо всего прочего — в какой-то мере художник, творец, а какой же творец добровольно и умышленно портит свое произведение; теперь ты видишь, Петр, в какую я попал переделку, — и тебе, дурак старый, не помог, и вот сижу с тобою вместе в темнице, ожидая, когда пробьет мой последний час.

Сняв перстень-печатку с изображением змеи, кусающей свой собственный хвост, пан Янек надел его на палец сыну.

— Сохрани это на память обо мне, Петр, прошу тебя. Обещаешь?

— Конечно, разумеется, обещаю, папенька, — ответил Петр, — но к чему эти унылые речи? Или вы не видите иного исхода?

— Я не вижу иного исхода, — ответил пан Янек, — только отпираться, снова и снова мужественно отпираться, как бы меня ни мучили, каким бы пыткам ни подвергали. — Я их не страшусь, поскольку опыт жизни, отданной изобретению Философского камня, научил меня такому самообладанию, что на свете не найдется муки, которую я не перенес бы стойко и без жалоб. И это самообладание в конце концов — единственное, что я приобрел своими трудами, поскольку для меня лично Камень утрачен, а никому иному я его не доверю, даже тебе, разве лишь в том ничтожном количестве, которое…

— Не хочу я даже этого ничтожного количества, — прервал его Петр. — Я вообще не желаю иметь ничего общего с этим проклятым занятьем, которое мне отравляло жизнь с самого раннего детства, из-за чего скончался Августин и вы доведены до нищеты, а теперь еще испытываете такие мучения. Ах, отец, ах, папенька, я что ни день вспоминал о вас, каждое утро после бритья растирая себе щеки вашим after-shave — граф покупает его у вас в больших количествах и с полным правом расхваливает, ах, папенька, отчего не посвятили вы свою жизнь изготовлению духов и притираний, ведь это вы делаете превосходно, тут нет вам равных, а этим своим тихим помешательством вы погубили свою жизнь! Опомнитесь, папенька, и если вас спросят о Камне, не раздумывайте, спокойно отдайте им; пусть подавятся, пусть радуются, негодяи, а у вас все образуется.

Задумчивое лицо пана Янека заметно побледнело.

— Как ты можешь советовать мне это? — спросил он.

— Я вам не только советую, я просто заклинаю вас так поступить, поскольку знаю: то, что вы называете Философским камнем, обладает такой же способностью превращать свинец в золото, как покойный Августин — понимать язык Адама и Евы, каким они договаривались в раю, как та водица, какую я приносил вам ребенком, состояла из росы, собранной утром на лепестках цветка алхемиллы, как тот сахар, что, прикоснувшись к железу, изменял свою сущность, и так же, как были для ваших клиентов счастливыми те дни, которые вы отметили у них в календаре.

— Свои гороскопы, — возразил пан Янек, — я составлял добросовестно, в соответствии с наиновейшими достижениями науки, и ошибался лишь в исключительных случаях. И вот теперь я вспомнил, что может в подобном несчастье поднять дух. После неудачи на Златницкой улице я занялся тем, что нужно было сделать сразу, я изучил твои даты. Так вот, у меня вышло, что сейчас для тебя время чрезвычайно мрачное, однако на святого Михаила в судьбе твоей произойдет заметное улучшение. Не забудь, Петр, в день святого Михаила, и вспомни обо мне.

— Сейчас не об нем речь, папенька, — нетерпеливо перебил Петр, — а об вашем Камне. Вам не приходило на ум, что этот ювелир отказался купить ваше золото не из-за редкостных его свойств и чистоты, но как раз наоборот — из-за того, что это не золото? Без сомнения, этот ваш так называемый Философский камень обладает способностью окрашивать свинец в желтый цвет, — вы ведь сами именуете этот процесс изменения окрашиванием, но золото, настоящее золото искусственным путем получить нельзя, короче и точнее — невозможно, а император разыскивает изобретенную вами краску, поскольку он такой же безумец, как и вы. — Испугавшись, что зашел слишком далеко, Петр поспешно добавил: — Извините, сказав «безумец», я имел в виду не настоящего сумасшедшего, у кого помутился разум и кто нагишом носится по улицам, выкрикивая бессмыслицу, но просто человека, одержимого какой-то идеей или страстью, говорят ведь: «Парень без ума от этой девушки».

Пан Янек устало, грустно улыбнулся.

— У нас нет времени обижаться или серчать друг на друга. Впрочем, я делаю скидку на твой возраст — только молодость судит и осуждает всех и вся, не отдавая себе отчета в том, имеет ли она на это право, лишь молодой человек единым духом, ни с того ни с сего, в состоянии отмахнуться от трудов отца, которым тот посвятил всю свою жизнь.

— Не говорите, что я отмахнулся от ваших трудов ни с того ни с сего, — сказал Петр. — Я никогда не относился к ним иначе.

— Ты величаешь меня безумцем, хотя и в отвлеченном, безобидном смысле этого худого слова, — проговорил пан Янек. — Неужели ты отважишься назвать безумцами всех алхимиков скопом, хотя они трудятся над Великим творением более четырех тысяч лет? Четыре тысячи лет! Неужто можно четыре тысячи лет заниматься тем, что лишено смысла?

— Если древность, — ответил Петр, — единственное доказательство правоты и истинности алхимии, тогда алхимия уже изначально была наверняка фальшивой.

Опустился вечер, а отец с сыном все еще спорили так увлеченно и живо, будто желали позабыть о своих мучительных тревогах и заботах, что, вероятно, и впрямь являлось истинной причиной их спора, прервавшегося только когда в замке заскрипел ключ и в камеру вошел начальник императорской стражи, тот самый, кто отвел Петра в темницу после поединка с рыцарем фон Тротцендорфом. Он посторонился, уступая дорогу брадобрею и двум стражникам, тащившим чан с теплой водой.