Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
— Ну вот, — слез с жены Тимоха, удовлетворенно отдуваясь и затягивая пояс на штанах. — Теперя, курва, можешь и к крестному своему идти, жаловаться.
— Сволочь ты, — с ненавистью глядя на мужа, сказала Танька. — Вот теперь-то точно пойду.
«А ведь и пойдет, — мелькнуло в голов у Тимофея. — Пойдет да и обскажет! Тогда особо-то и не набегаешь!»
— Пойдешь, значит? — поинтересовался он. — А сын как же? Мальчишка-то без отца вырастет…
— А на хрен ему такой отец? — злобно усмехнулась Танька. — Таких отцов в нужнике топить надо. А лучше им сразу тряхомудию отрезать, чтобы ублюдков не плодили! Проживем как-нибудь и без тебя. Крестный пропасть не даст. А ты, гадюка, будешь на каторге в железе камни таскать. А после, как выйдешь-то с нее, никуда будешь не годен, а только на паперти сидеть да милостыню просить! Как батька твой, — добавила она мстительно.
— Не ври, — разозлился Тимоха. — Батька мой милостыни никогда не просил. Он скорее бы с голоду сдох, но на паперть бы не сел.
— А мне — по хрен! Хоть ты, хоть батька твой, калека безногий. Все вы нищеброды да приживалы, — не унималась Танька, поняв, что ударила по самому больному…
— Ну ладно, — сказал Акундинов, внезапно успокоившись. — Молиться-то будешь?
— Молиться? — не поняла жена, от удивления перестав ругаться. — Чего я молиться-то должна? До обедни-то, чай, далеко…
— Ну, как хочешь, — вздохнул Тимофей, подходя к ней ближе. — Мое дело — предложить. А то помолилась бы, душу облегчила.
— Ты чо это? — усмехнулась жена разбитыми губами. — Думаешь, коли помолюсь, так и прощу? Как же! Кукиш тебе!
— Да нет, — спокойно и как-то буднично сказал Тимофей. — Убивать я тебя буду.
— Да ты чо удумал-то? — испугалась Татьяна. — Ты чего делаешь-то? Тимофей, ты что, сполоумел, что ли?
Жена попыталась вскочить, но Тимофей ударом ноги опрокинул ее на спину, а потом, схватив за горло, принялся душить. Танька сопротивлялась с невероятной силой. Ей удалось подтянуть к себе ноги и сильным толчком отпихнуть незадачливого душителя в сторону. Вырвавшись, баба метнулась к двери. И, может быть, ей бы удалось убежать, но в дверях она столкнулась с Косткой, входившим в избу. Тимоха же, вскочив на ноги, ухватил жену за волосы, намотал их на руку и ударил Таньку головой об печку.
— Тимоша, да ты что? — опешил Костка. — Ты что делаешь-то?
— Заткнись! — рыкнул Тимофей на друга и приложил бабу еще несколько раз. Потом, бросив валявшуюся без чувств жену, устало упал на лавку.
— Тимоша, ты чо делаешь-то? — повторил перепуганный Конюхов.
Тимофей, отдышавшись и дождавшись, пока утихнет дрожь в руках, выговорил:
— Да вот, удавить ее хотел, стерву, да не вышло, — ухмыльнулся он страшной улыбочкой. — Не судьба мне душителем-то быть. Опять, вишь, не получилось.
Поднявшись, он внимательно осмотрел свой кафтан (нет ли крови), накинул епанчу и вытащил из-под лавки заранее приготовленную дорожную сумку и саблю.
— Лошади где?
— Во дворе стоят, овес жуют. Где ж им быть-то? — едва сумел выговорить Костка. — Только мне их еще вчера надо было возвертать. Батька мне башку оторвет…
— Ну а теперь-то уж и вовсе не возвернешь, — сказал Тимофей, к несказанному ужасу друга. — Одну-то кобылку я уж точно возьму. Ну а вторую-то надо ли возвертать? Ты как? Со мной поедешь али останешься? Токмо если останешься, то прямая тебе дорога в застенок али на дыбу. Сам знаешь, что все будут думать, что ты — соучастник мой…
— Может, живая еще? — робко спросил Костка, косясь на тело Татьяны, распростертое на полу. Подошел было к бабе, протянул руку, но испугался и отскочил к двери.
— Ну, коли живая, то щас добью, — хмуро пообещал Тимоха, выгребая из печки горящие угли и рассыпая их на соломе. — Ну так чего надумал-то? Едешь али нет? Не боись, тебя убивать не буду.
Конюхов постоял немножко, а потом резко снял с себя шапку и стукнул ею об пол:
— Эх, все одно погибать! Без тебя — на дыбу, с тобой — на плаху! Вместе поедем…
* * *
— Тимоша, силов моих больше нет, — причитал Костка, мотаясь в седле из стороны в сторону. — Осьмой день без горячего. Не май ведь месяц во дворе. Холодно на одних-то сухарях да на воде. В бане уж, почитай, две седмицы не были. Того и гляди бельишко сопреет да вши заведутся. Задницу до костей протер. Давай хоть на каком-нить постоялом дворе денек-другой побудем. А, Тимоша?
Тимофей никак не откликнулся на мольбу приятеля и продолжал молча ехать вперед. Конюхов, почитай, голосит уже вторую неделю. Но все-таки отдохнуть бы не помешало. Если не ради самих, то хоть ради лошадей. Скотина, она, чай, не человек — ей отдых нужен. А за последние дни они питались кое-как, в придорожных трактирах да грязных харчевнях, спали урывками, прямо на скамейках. А чего, спрашивается, было так спешить?
— Ладно, — смилостивился Акундинов. — Еще немножко проедем да избенку какую-нибудь поищем. За денежку-то любой смерд нас и в бане выпарит, и накормит, и напоит.
Тут, словно бы по заказу, чуть в стороне от дороги появилась и деревушка. Так себе — на два двора, не больше. Дым шел только из одной избы, а вторая, видно, была нежилая. «Оно и к лучшему, — подумал Тимофей, направляя коня к жилью. — Меньше увидят, меньше услышат!»
— Слушай, а чего они на ночь глядя печь топят? — удивленно спросил Костка, привыкший к тому, что в Москве печи топили только по утрам.
— А хрен его знает, — пожал плечами Тимоха. — Может, выстыло уже, а может, погреться хотят. А может, хлеб решили напечь с вечера.
— Им что — дров не жалко? — недоумевал Конюхов.
— А чего их жалеть-то? — удивился Тимофей. — Лес-то вон он, рядом. Деньги за дрова платить не надо.
— У, лес… — сообразил Костка. — Тогда понятно. А я как вспомню, как батька матку ругал, что дрова зазря жжет, то все и кажется, что сажень дров полкопейки стоит. Хорошо деревенским. Сбегал в лесок, дровец нарубил да сиди себе грейся на печке. Им-то в приказы ходить не надо…
Оба дома были окружены изгородью. Не из жердей, сбитых в пролеты, и не из кольев, она была плетеная, как корзинка.
— О, изгородь-то, как в Малороссии, — определил бывалый Конюхов. — Значит, в Польшу едем!
Тимофей, спрыгнув на землю, подошел к крыльцу. Хотя изгородь вокруг дома и была сделана по южному образцу, но сам дом был русским — бревенчатым, а не из глины, замешанной пополам с навозом или кукурузной соломой. Изба — пятистенок, в котором зимняя половина отделена от светелки. Слева большого сарая для скота — конюшня. Не похоже, что бедняки.
— Хозяева! — громко позвал он, колотя в дверь рукояткой нагайки. — Пустите на постой!
За дверью раздалось скрежетание, и чей-то низкий голос (не понять, мужской или бабий) ответил:
— Пшел ты к медведю на ухо! Ходят тут всякие нищеброды. В монастырь валяй, там изба есть для бродяг. А тут вам, дармоедам, не подают.
— Мы заплатим! — не смущаясь неласкового приема, крикнул Тимоха.
За дверью установилась тишина, а потом все тот же непонятный голос спросил:
— А чо надо-то?
— Да ты не бойся, — покровительственно сказал Акундинов и принялся перечислять: — Баня и еда — для нас, конюшня с овсом — для коней. Ну, хорошо бы еще щец с мясом, пироги с капустой да постели. Ну дак чего забоялся-то?
Дверь медленно отворилась. На пороге стоял мужик, хоть и невысокого роста, но поперек себя шире. За плечом угадывалась ладно скроенная бабенка.
— Да я и не боюсь, — бабьим голосом сказал мужик, поигрывая охотничьим рожном. — Так, говоришь, денежки заплатишь?
Тимоха, оценив фигуру хозяина, наглеть не стал:
— Сколько возьмешь за три дня?
— Три копейки с денгой, — назвал цену своего гостеприимства хозяин.
— Одна, — принялся торговаться Тимоха.
— Три, — слегка уступил мужик.
— Две, — повысил Акундинов, хотя торговался из чистого озорства.
— Три, — еще немного уступил хозяин и пригрозил. — Больше не уступлю! На три дня да на двоих… Да кони еще. Одного овса на них полкопейки уйдет. А сена еще.
