Десятый самозванец - Шалашов Евгений Васильевич (электронная книга txt) 📗
Завидя вошедшего мужа, Танька сделала к нему шаг и, глядя прямо в глаза, спросила:
— Тимофей, а что тут такое? Что с избой-то сталось?
— А что такое? — обвел взглядом пустую избу Акундинов. — Стены, лавки да стол — на месте. Вон, — кивнул на угол, — даже соломы чуток. Спать да есть — есть на чем. Ну а чо тебе еще-то надо?
— А где же добро-то все? — скривила рот Танька, собираясь зарыдать.
— Так сама же видишь, что нету здесь ничего. Чего, дура, зазря и спрашиваешь? — недоуменно ответствовал Тимофей, подсаживаясь к сыну: — Ну-ка, Сергунька, скажи, чем тебя в гостях-то кормили?
— Пирогами с яблоками, — ответил сын, прильнув к руке отца. — Да кашей с изюмом, да орешками калеными. А лучше всего — петушки сахарные, что бабушка Настя дала!
— Во, видишь, как здорово-то! — восхитился Тимоха. — И пирогов наелись, и каши налопались, а робятенок еще и петушков поел. Так чего жалуешься-то? Чего тебе еще-то надо? Жива, здорова.
— Где добро-то все? Где — постели, сундуки где? — в голос зарыдала Танька. — Кровать где? Куда добро подевал, сволочь?!
— Константин! — позвал Тимофей друга, который, от греха подальше, стоял в сенях. — Отведи Сергуньку к Ваньке Пескову.
— Не хочу! — закапризничал было сын, но Костка, умевший управляться с детишками, сунул ему в руку невесть откуда взявшийся орех, и мальчишка умолк.
— На хрена ему к Ваньке-то идти?! — заорала побагровевшая от ярости жена, хватая мальчишку за плечи и прижимая его к себе. — Никуда он не пойдет!
Тимофей, ни слова не говоря, оторвал парнишку от жены и повторил:
— Отведи мальчонку к дядьке Ване Пескову, пущай пока с детишками евонными поиграет. Нечего ему тут делать.
— Пусть дома сидит! — заорала жена, отпихивая мужа от мальчишки. — Неча по чужим-то дворам бродить. Пущай сидит да знает, каков батька-то у него.
Тимофей, не говоря ни слова, ударил жену в живот, отчего та согнулась и села на пол. Сережка заверещал и рванулся было к матери, но был остановлен отцом.
— Костка, я кому сказал? — повторил Тимофей негромко, но так, что испуганный Конюхов схватил ребенка в охапку и выскочил во двор.
Татьяна, сидевшая на полу, рыдала навзрыд. Тимоха, подойдя к жене, вдруг сказал:
— Не создавай, супруга моя строгая, кумира златого,
Бо будешь ты — убогая…
Все злато — тлен, а жемчуга — песок,
В гроб не возьмешь ты дорогой платок.
Лишь саваном ты перси обернешь,
В чем ты родилась — в том туда пойдешь!
— Гнида ты, — с ненавистью в голосе сказала жена. — Такая гнида, что гнидистей нет!
— Точно, — не стал спорить Тимофей. — Ты в гнидах-то лучше меня разбираешься…
— А я ведь, как дура, домой бегу. Думаю, как там мой муженек драгоценный! У, скотина…
— И на хрена же ты, дура, домой-то бежала? Да еще и в возке боярском. Сидела бы себе у крестного да пироги трескала.
— А то, что к крестному моему Людка Шпилькиха пришла. Хорошо еще, что я ее во дворе перехватила, а то совсем бы уж стыд и позор. Шпилькина-то и говорит: «Взял мол, Тимошка-то ожерелье жемчужное, что от прабабки осталось, да и не отдал его. Васька, мол, челобитную написал, чтобы Тимошку на правеж привести». Она и грит: «Отдавай мол, ожерелье-то, у тебя оно!» А я и делов-то не знаю! Говорю: «Ты что, баба, спятила, что ли?» А она: «Сказал Тимоха, что ты ожерелье-то убрала, но люди-то видели, как он ожерелье продал. С утра с самого стрельцы твоего мужика в приказ Разбойный и повели. Отдай жемчуга, так ему ничего и не будет. А не отдадите, дак будет Тимохе каторга да вырывание ноздрей как татю!»
— А ты чего? — с интересом спросил супруг.
— А что я? Сказала, что никакого ожерелья не видела и знать ничего не знаю! Ну, я Сергуньку в охапку да возок у крестного взяла. Вот, прибежала, а тут одни стены остались… Куда добро-то девал?
— Зря бежала, — спокойно сказал Тимофей. — Спешить-то уже некуда. А добро… Может, тати ночные вынесли?
— Тати… — хмыкнула жена. — Дождешься, тебя самого в Разбойный приказ поволокут, аки татя.
— Ходил я уже в приказ Разбойный да объяснил все.
— Так что все? — с нажимом переспросила жена. — Что ты объяснил-то, ирод? Тимофей, да ты же изоврался весь! Мне — одно соврал, Людке — другое…
— А в приказе Разбойном — четвертое, — хохотнул Тимофей. — Ну а зачем тебе правду-то знать, дура? Ну, продал я все. И ожерелье это сра…е продал, и барахло все продал. А дальше-то что? Добро, так его завсегда купить можно!
— Ну а деньги-то где? — встала жена с пола. — Мне приданое-то дедушка покойный для чего дал? Чтобы ты, босяк, его разбазаривал? Это же сколько же денег-то? Да куда и потратил-то столько? На девок, что ли? Так за эти деньги всех девок на Москве скупить можно…
— Да не, не на девок, — опять хохотнул Тимоха. — Чего на девок-то тратиться, коли жена за бесплатно даст? Ну, жена не даст, так другая дура. Та же Людмилка Шпилькина, например.
— Сволочь ты, — стала рыдать жена. — Значит, ты не только с девками, но и с мужними бабами якшаешься, кобель.
— Хочешь услышать, куда добро-то твое делось? — прошелся по пустой комнате Тимофей. — В кости я проигрался. Вот, пришлось все добро продавать…
— Да сколько ж ты проиграл-то?! — обалдела жена.
— Двести рублев, — как можно более небрежно ответил Тимофей.
— Да ты, кобель драный, знаешь, что одна кровать пятьдесят рублей стоит? А перины пуховые? А жуковинья мои да бусы коралловые? Да за кику мою с жемчугами тыщу ефимков плочено!
— Ну, чего уж теперь… — хохотнул он, сдерживая накатывающую злость — на себя, на Федота с цыганом, на «ночного купца», что взял добро за бесценок.
Хохоток супруга и его спокойный голосок взбесил Татьяну. Уж лучше бы Тимофей на нее наорал или стукнул бы снова… Поэтому она взорвалась:
— Доб-р-ро мое где? — зашипела она сквозь зубы страшным, змеиным шепотом, хватая мужа за грудки.
Тимофей с удовольствием ударил жену в лицо. Знал, что это не так больно, как в живот, зато обиднее. Да и красота пострадает. Татьяна опять упала на пол, но не угомонилась. Сплюнув кровь из разбитого рта, она со злобой уставилась на Тимоху:
— Ты как был подзаборником, так и остался. Никто ведь другой, окромя тебя, на такую б…, как я, и не польстился бы. А тебе лишь бы приданое да дом. Приживал!
— Это точно, — согласился Тимофей, наклоняясь к жене. — А знаешь, сучка, каково это, приживалом-то быть? Когда в нос постоянно тычут, что батька твой калека, что в дом владыки из милости взят. А я, между прочим, поумней других-прочих дворян, коих ты в Вологде-то ублажала.
— Ишь ты, какой боярин выискался… — нехорошо ухмыльнулась Танька.
— А может, даже и не боярин, а кто-то повыше, — сказал вдруг Тимоха. А чего он ей это сказал, даже и сам не понял…
— Князь — мордой в грязь, — захохотала супруга, а потом противным голоском загундела: — Тебя, князюшка (выделила она), скоро в колодки закуют да в Тулу отправят, на государевы заводы. Я самолично к крестному пойду да все ему и обскажу: как ты ожерелье Васькино продал да добро все из дому продуванил. Все, все расскажу! А надо будет, так я для этого и подол задеру перед кем надо, и ноги раздвину. Уж я передком-то расстараюсь…
— Подол, говоришь, задерешь? — с интересом переспросил Тимофей, подходя к жене. — А ну-ка, сучка, задери-ка его прямо сейчас для меня…
— Да пошел ты на х…, кобель, — плюнула жена ему прямо в лицо.
Акундинов улыбнулся, вытер лицо и коротко, без размаха, ударил жену кулаком в лоб. Потом навалился на нее и стал задирать подол, раздвигая ноги. Танька неистово сопротивлялась — хватала за руки, плевалась и кусалась, чем еще больше раззадоривала насильника-мужа. Правда, пришлось съездить ей еще пару раз, чтобы угомонилась и лежала спокойно.
