Очищение - Харрис Роберт (читать книги полные .TXT) 📗

Последовал период абсолютной тишины, который обычно сопровождает подобные драматические новости, а затем зал взорвался аплодисментами. Четверть века Рим воевал с Митридатом. Некоторые говорили, что он уничтожил восемьдесят тысяч римлян в Азии, другие называли цифру в сто пятьдесят тысяч. Но какая бы цифра ни соответствовала действительности, Митридат был воплощением ужаса. Большинство с детства помнило, как матери пугали им детей, дабы заставить их хорошо себя вести. А теперь его больше не было! И это заслуга Помпея! И не важно, что Митридат совершил самоубийство, вместо того чтобы погибнуть от руки римлянина, — старый тиран принял яд, но из-за того, что многие годы он, боясь быть отравленным, принимал противоядия, яд его не убил. Ему пришлось звать солдата, который и покончил с ним. И было не важно, что наиболее информированные наблюдатели считали, что это Лукулл, который все еще ждал своего триумфа за городскими воротами, заложил ту стратегию, которая в конце концов поставила Митридата на колени. Важно было то, что сегодня героем был Помпей, и Цицерон знал, что он должен сделать в этом случае. Как только аплодисменты стихли, он встал и предложил, чтобы в честь гения Помпея в Риме состоялись пять дней всенародного благодарения. Это предложение было встречено аплодисментами. Затем он дал слово Гибриде, который тоже пробормотал несколько восторженных слов. Затем позволил Целеру прославить подвиг своего брата, который проплыл и проскакал тысячи миль, чтобы доставить эту благую весть. И в этот момент встал Цезарь; Цицерон предоставил ему слово, думая, что тот предложит вознести благодарственные жертвы богам.

— При всем моем уважением к нашему консулу должен спросить, не слишком ли мы скупы в выражении нашей благодарности? — сказал Цезарь елейным голосом. — Я предлагаю изменение к предложению Цицерона. Период благодарения должен быть увеличен в два раза, до десяти дней. Кроме того, Сенат должен разрешить Гнею Помпею до конца жизни появляться в одеждах триумфатора во время Игр, так, чтобы даже в дни отдыха римляне не забывали о том, чем ему обязаны.

Я почти услышал, как Цицерон скрипит зубами под своей приклеенной улыбкой, ставя предложение на голосование. Он знал: Помпей отметит, что Цезарь оказался в два раза щедрее, чем сам консул. Голосование было единогласным, за исключение одного голоса молодого Марка Катона. Этот сенатор заявил, что мы обращаемся с Помпеем как с царем, пресмыкаясь и заискивая перед ним так, что основатели Республики уже, наверное, перевернулись в своих гробах. В своем выступлении он явно издевался над решением Сената, и двое сенаторов, которые сидели рядом с ним, попытались усадить его на место. Глядя на лица Катулла и других патрициев, я понял, что ему удалось сильно задеть их самолюбие.

Из всех великих фигур прошлого, которые я храню в своей памяти и которые являются мне в сновидениях, Катон был самой необычной. Он был совершенно удивительным существом! В те времена ему было не больше тридцати лет, но его лицо было лицом старика. Он был очень нескладный. За волосами не следил. Никогда не улыбался и очень редко мылся. От него исходил очень резкий запах. Религией Катона было накопительство. Хотя сенатор был очень богатым человеком, он никогда не ездил в носилках, а передвигался исключительно пешком, причем очень часто отказывался от башмаков, а иногда и от туники. Катон говорил, что хочет приучить себя не реагировать на мнение окружающих по любому вопросу, не важно, мелкому или серьезному. Клерки в казначействе боялись его как огня. Будущий сенатор служил там, когда был еще совсем молодым человеком, около года, и они рассказывали мне, как Катон требовал от них отчета за любую, даже самую мизерную, истраченную сумму. Даже закончив служить там, он все равно приходил в Сенат с табличками расходов казначейства и внимательнейшим образом изучал их, устроившись на своем вечном месте на последнем ряду и раскачиваясь из стороны в сторону, не обращая внимания на смех и разговоры окружающих.

На следующий день после вестей о смерти Митридата Катон пришел к Цицерону. Консул застонал, когда я сообщил ему, что его ждет Катон. Он знал его по прежним временам и даже выступал на его стороне в суде, когда Катон, подчиняясь одному из своих неожиданных импульсов, решил через суд заставить свою кузину Лепидию жениться на себе. Однако Цицерон велел пригласить посетителя.

— Мы должны немедленно лишить Помпея поста командующего, — объявил Катон, не успев войти. — И приказать ему немедленно вернуться в Рим.

— Доброе утро, Катон. Мне это кажется несколько поспешным, особенно после его последней победы. Ты со мной не согласен?

— Вся проблема именно в этой победе. Помпей должен служить Республике, а мы обращаемся с ним, как с нашим хозяином. Если мы не предпримем меры, то полководец вернется и захватит всю страну. Ты завтра же должен предложить его увольнение.

— Ничего подобного. Помпей — самый успешный римский военачальник со времен Сципиона. Он заслуживает всех тех почестей, которые мы ему оказываем. Ты делаешь ту же ошибку, которую сделал твой прапрапрадед, когда лишил поста Сципиона.

— Что ж, если ты его не остановишь, то это сделаю я.

— Ты?

— Я собираюсь выдвинуть свою кандидатуру на пост трибуна. Хочу, чтобы ты меня поддержал.

— Правда?

— Как трибун, я буду накладывать вето на любой закон, который будет предлагаться лакеями Помпея. Я хочу стать политиком, совершенно не похожим на нынешних.

— Я уверен, что именно таким ты и станешь, — сказал Цицерон, глядя на меня поверх его плеча и слегка подмигивая.

— Я хочу привнести в политику неизбежность логики философии, разбирая каждую возникающую проблему с точки зрения максим и концепции стоицизма. Ты знаешь, что у меня в доме живет Атенодор Кордилий, который, с этим ты не будешь спорить, является ведущим знатоком стоицизма. Он будет моим постоянным советником. Республика медленно дрейфует, как я это себе вижу, в сторону катастрофы. Ее влекут туда ветры компромиссов, на которые мы легко идем. Мы ни в коем случае не должны были давать Помпею его исключительных привилегий.

— Я их поддержал.

— Я знаю, и тебе должно быть стыдно. Я встречался с ним в Эфесе, когда возвращался в Рим года два назад. Помпей был похож на восточного тирана. Кто давал ему разрешение на строительство всех этих прибрежных городов? На захват новых провинций? Сенат это когда-нибудь обсуждал? Народ за это голосовал?

— Великий человек командует войсками на месте. Поэтому у него должна быть определенная автономия. После победы над пиратами он вынужден был строить базы, чтобы обеспечить безопасность нашей торговли. Иначе эти бандиты вернулись бы, как только он покинул те места.

— Но мы увязаем в странах, о которых ничего не знаем! Теперь мы оккупировали Сирию! Сирия… Что нам нужно в Сирии? Потом придет черед Египта, и нам потребуется постоянно держать там легионы. Тот, кому подчиняются легионы, необходимые для контроля над империей, будь то Помпей или кто-то другой, будет неизбежно контролировать Рим. А тот, кто попытается ему возразить, будет обвинен в недостатке патриотизма. Консулам останется только решать гражданские споры от имени какого-нибудь заморского генералиссимуса.

— Никто не спорит с тем, что определенная опасность существует, Катон. Но в этом весь смысл политики — преодолевать каждый вызов по мере того, как он появляется, и быть всегда готовым к преодолению следующего. Я бы сравнил искусство политика с искусством флотоводца: сейчас мы используем весла, а потом плывем под парусом; сейчас ты идешь по ветру, а потом борешься с ним; сейчас ты ловишь приливную волну, а потом от нее убегаешь. Все это требует много лет учебы и опыта, а не просто изучения одной инструкции, даже написанной Зеноном [24].

— И куда же ты надеешься приплыть таким манером?

— А я надеюсь, что сие плавание поможет мне просто выжить в этот тяжелый период.

— Ха-ха-ха. — Смех Катона был неприятен, хотя смеялся он редко: его смех походил на хриплый лай. — Некоторые из нас надеются добиться гораздо большего. Однако это потребует других навыков управления кораблем. Вот мои заповеди. — Произнеся это, Катон принялся загибать свои длинные худые пальцы: — Мудрец не должен ни уступать просьбам, ни смягчаться; никто не может быть милосердным, кроме глупого и пустого человека; все погрешности одинаковы, всякий поступок есть нечестивое злодейство; мудрец ни над чем не задумывается, ни в чем не раскаивается, ни в чем не ошибается и своего мнения никогда не меняет. «Одни только мудрецы, даже безобразные, прекрасны…»