Братство волка - Берте (Бертэ) Эли (читать книги без сокращений .TXT) 📗
— Полно ребячиться. Уж не принимаете ли вы меня за смешную жеманницу… Я этого требую!
В то же время с непреодолимым самовластием она раскрыла грубый плащ, в который был закутан Леонс. Бархатный костюм, как мы знаем, был разорван, сквозь него виднелось белое плечо юноши; а когда сняли окровавленные платки, которыми была сделана первая перевязка, из широкой и глубокой раны вновь пошла кровь.
— Опасная рана, — сказала Кристина, побледнев и преодолевая волнение. — Сестра Маглоар, скорее перевязку и холодной воды… Потом принесите мне корпии и нашего фамильного бальзама… Почему мешкают эти глупые служанки?..
— И это, — решительно сказал барон, проскользнувший между любопытными и рассматривавший рану Леонса, — и это укус большого волка? Клянусь честью дворянина, я не могу допустить ничего подобного… Такое животное, как жеводанский зверь, способный раздробить кости одним ударом челюсти, сделает на коже своими когтями борозды в два дюйма глубиной. А где же знак тех огромных зубов, тех железных когтей, которые унесли уже столько жизней? Я ссылаюсь на всех охотников, слышавших меня, на всех, кто мог видеть страшные раны, которыми покрыты собаки после охоты на волков, — это отнюдь не следы волчьих зубов.
Подозрение, заключавшееся в этих словах, возбудило в Леонсе некоторое волнение.
— Признаюсь, — отвечал он, — что оглушенный нападением, запутавшись в терновнике, я не мог обернуться, чтобы увидеть…
— Ага, — перебил Ларош-Боассо, — вы уже не так уверены… Притом, что это за волк, который сам объявляет о себе воем, прежде чем нападет? Это не может быть жеводанский зверь, который, по слухам, молча нападает на свою добычу и уносит ее. Еще раз я обращаюсь к опытным охотникам, здесь присутствующим, вероятно ли, чтобы свирепое животное…
— Но тогда, барон, — возразил с нетерпением приор, — скажите нам — раз вы столь опытны в подобных вещах — какое животное испугало наших лошаков и ранило моего бедного племянника? Рана существует, она не пригрезилась ему!
— Кто знает, — сказал с насмешкой Ларош-Боассо. — У страха глаза велики… Сломанная ветвь очень могла расцарапать таким образом белое плечико вашего юноши, а если уж надо приписать эту царапину какому-нибудь лесному зверю, я скажу, что это была дикая кошка, куница, волчонок, еще сосущий свою мать, но уж ни в каком случае не такой страшный, огромный волк, как жеводанский зверь!
Это мнение, столь ясно выраженное, возбудило прения между присутствующими, и они начали перешептываться. Даже сам приор поколебался в своем убеждении.
— Правда, — сказал он, — что ни я и никто не видел зверя, но мне кажется невозможным…
— Вы слышите, господа? — перебил барон с торжествующим видом. — Они сознаются, что никто из них, поглощенных собственным страхом, не видел зверя… Решительно, преподобный отец и его племянник слишком поспешили представить себя страдальцами, и вся это прекрасная история, как вы все видите, оказывается простым падением с лошака!
Эти исполненные презрения слова, хоть и были сказаны небрежно, заслуживали строгого ответа со стороны приора, но Бонавантюр только пожал плечами, равнодушно взглянув на торжествующего Ларош-Боассо.
Кристина де Баржак не принимала никакого участия в этом разговоре. Поглощенная заботой, которой она окружала раненого, девушка, по-видимому, не слушала речей барона. Сама промыв рану, она наложила повязку, приготовленную сестрой Маглоар, очень опытной в подобных вещах. По окончании перевязки, Леонс хотел было поблагодарить хозяйку, но то ли тайное волнение слишком растревожило его, то ли потеря крови вызвала непреодолимую усталость — язык его запутался, в словах, глаза закрылись, и он лишился чувств.
— Праведный Боже! Он умирает! — закричала испуганная Кристина. — Неужели эта рана так опасна, что угрожает жизни? Сестра Маглоар! Преподобный отец!.. Сделайте что-нибудь!
Прибежали испуганные слуги, не знающие, что делать.
— Ба! Это всего лишь обморок, — спокойно сказал Ларош-Боассо. — Брызните ему в лицо водой; обыкновенно это заставляет опомниться нежных щеголих.
Но, несмотря на тут же предпринятые меры, обморок не проходил.
— Леонс, мой бедный Леонс! — говорил приор со слезами на глазах.
— Леонс, друг мой!.. Мой любимый брат, очнись! — звала Кристина, наклоняясь к нему.
Наконец эти слова как будто начали действовать: молодой человек вздохнул и открыл глаза.
— Слава богу! Он жив! — обрадовалась Кристина.
Леонс в самом деле начал приходить в себя.
— Теперь надо перенести его в приготовленную для него комнату, — сказала урсулинка. — Спокойствие и сон окончательно восстановят его здоровье.
— Да, да, — сказала Кристина де Баржак, — этот шум, это движение не должны тревожить его. Пьер, — обратилась она к сильному лакею, стоявшему возле дверей, — возьми мосье Леонса на руки и отнеси в зеленую комнату… Леонарда тебе посветит… Будь осторожен; ты же видишь, что он ранен!
Пьер повиновался; но когда он со всей осторожностью, на какую был способен, приподнял Леонса, тот болезненно вскрикнул. Кристина, как пантера, подскочила и замахнулась, чтобы ударить неловкого слугу.
— Дурак! Осел! — закричала она. — Ведь я тебе говорила… Постой, я помогу тебе, и пеняй на себя, если опять сделаешь какую-нибудь неловкость… Ты, Леонарда, ступай вперед.
Кристина обвила руками стан раненого и положила на свое плечо голову Леонса. Она походила на мать, уносящую на руках своего спящего ребенка.
Этот поступок, столь не сочетавшийся с принятым этикетом, изумил урсулинку и кавалера. Моньяк устремился к ней с мужеством отчаяния.
— Графиня, — сказал он, — подумайте, сделайте милость! Это неприлично… Позвольте, я сам…
Кристина не удостоила его ответом, но, обернув голову к своему советнику, лишь бросила на него такой повелительный, такой угрожающий взгляд, что бедняга окаменел.
— Это похищение, — сказал Ларош-Боассо, плохо скрывавший досаду за принужденной веселостью, — только что было совершено похищение! Ну, господин приор, что вы думаете о вашей робкой воспитаннице?..
— Не имейте дурных мыслей, господа, — сказал бенедиктинец, обращаясь к присутствующим, — графиня — сущий ребенок!
Он подал знак сестре Маглоар, и они тут же поспешили вслед за Кристиной и Леонсом.
Через час гости разошлись, и барон Ларош-Боассо, задумчиво прохаживаясь по своей комнате, размышлял о происшествиях этого дня.
— Смотри-ка, — бормотал он, — этот молокосос любит графиню! Я заметил это утром, когда увидел, с каким пылом он говорил о ней! Они дружили в детстве, и любовь, которой нравятся противоположности и контрасты, вполне могла… Но Кристина… Может ли она любить его? В этом-то и затруднение. Она почти скомпрометировала себя сегодня, со стороны другой такое неблагоразумное поведение можно было бы рассматривать как подтверждение сильной влюбленности, но Кристина слишком непосредственна, она бы могла поступить так же и, предположим, из-за меня или даже приора! Если однако она все-таки любит этого Леонса? Это нелепо, стало быть, это возможно. В таком случае подобная любовь не могла быть не замечена хитрым приором. А он между тем благосклонно смотрит на эту их взаимную симпатию и даже покровительствует ей. Неужели он замышляет… Черт побери! Может быть, я напал на верный след!
Барон ускорил шаги.
— Все верно, — продолжил он наконец, ударив себя по лбу, — эта политика бенедиктинцев, терпеливая и извивающаяся, как змея… Этот честолюбивый приор задумал осчастливить своего родственника, отдав ему руку богатой наследницы. Он хорошо разбирается в людях и удивительно хитер, наверняка у него на уме еще немало уловок, которые он непременно применит, чтобы достигнуть нужного результата! Он изо всех сил раздувает взаимную привязанность этих детей… Черт побери! Если так, а это так, то я буду иметь дело с сильными противниками и смогу выпутаться только мастерским ударом… ударом смелым, быстрым, который поразил бы как гром!
Он сделал еще несколько шагов в молчании; и горькая улыбка заиграла на его губах.
