Булатный перстень - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн txt) 📗
Но тут его и ждала первая неожиданность. Извозчики восстали против Густава. Сперва они явились со своими дрожками к воротам шведского посольства, кричали и галдели. Потом разошлись — для того, чтобы выпрячь лошадей, оседлать их и составить целый полк в тысячу всадников. Явление такого полка сильно озадачило военный совет: по какому разряду его числить? Государыня распорядилась писать всех казаками. Кавалерия получила в те дни еще одно неожиданное пополнение — пришли записываться в гусары цыгане. Этих тоже взяли.
Патриотизм временно избавил столицу от извозчиков, и Ероха, заплатив двадцать копеек обнаглевшему лодочнику, переправился через Неву и двинулся ко Второй Мещанской пешком. Три с чем-то версты показались ему бесконечными.
Мещанские улицы были в столице самыми бойкими — там обитала пестрая публика, мастеровые всех родов, содержательницы веселых заведений, трактиров было — чуть не на каждом углу, и, как ни странно, немало ювелирных и оружейных лавок. Ероха знал эту часть города по пьяным подвигам и дивился, что приличный господин решился там поселиться, хотя соседство с губернаторским домом обнадеживало — там уж точно было потише.
Белые ночи хороши тем, что народ допоздна бодрствует, молодежь слоняется по улицам, старшее поколение сидит на крылечках и на лавочках у ворот. Отыскав нужный дом, Ероха сразу нашел дворника, и тот сообщил, что господин Нерецкий, уйдя днем, до сих пор не вернулся.
— Ты, парень, посиди во дворе, подожди, — присоветовал дворник. — Там у черного хода у стены скамья.
— Господин черным ходом пользуется? — удивился Ероха.
— А у нас тут место бойкое, я, как стемнеет, парадную дверь запираю. А поскольку сам во дворе живу, то и слышу, кто там по лестнице шастает и дверью скрипит. Дверь-то для того и не смазываю!
— А как я его узнаю?
— Ростом с тебя, личико господское — щек вовсе нет, — определил главную примету сытый широколицый дворник. — Годов ему под тридцать. Бывает, когда идет двором, напевает. И песни тоже господские.
Ероха отыскал скамью, сел, задумался. Все последние дни на размышления времени не было, Тараканыч не допускал безделья на борту. Выходило, что за четыре дня Ероха не принял ни капли спиртного — и жив!
Для человека, ухитрившегося пропить серебряный крест и носившего на гайтане оловянный, это было неслыханным достижением. Впору было заказывать молебен во здравие Тараканыча. Ероха подумал, надо бы уговориться с боцманом, чтобы в ближайшее время держал у себя Ерохино жалованье. Если вспомнить, кому и сколько он должен, волосы дыбом встанут.
Дворник, которому полагается вставать спозаранку, протопал в полуподвальную конуру. Нерецкого все не было — пробежала к черному ходу какая-то женщина, и только. Покричали на крыше сарая коты. Где-то по соседству заржала в конюшне лошадь. Часов Ероха не имел, пропил еще весной, и совсем потерял счет времени. В конце концов усталость дала себя знать, и он задремал.
Проснулся оттого, что его как следует встряхнули за плечо.
— Вставай, дурак, да вставай же! — требовал сердитый женский голос. — Нашел время дрыхнуть! На вот! Держи крепко! Бежим!
Ероха спросонья дурно соображал — что велели, то и сделал.
Он прижал к груди кучу рассыпавшихся тряпок и, будучи подхвачен под локоть норовистой и деятельной девицей, выбежал со двора.
— Скорее, скорее! — торопила она. И они оказались на перекрестке, которого Ероха сразу не опознал.
— Ну, беги к барину! — распорядилась девица. — Письмецо я потом принесу. — И умчалась — только каблучки простучали.
Ероха остался стоять — слово «барин» насторожило: какой барин, зачем барин?
Тут он услышал кошачий писк.
Логика сна еще владела Ерохой. Откуда коты? Они оказались совсем близко, пищат почти в ухо, и Ероха проснулся окончательно.
Белая ночь милосердно просветила его, — он уставился на тряпочный сверток, который держал в объятиях, и увидел сморщенную рожицу с ротишком, куда и смородинку не втолкнуть. Однако этот раскрытый ротишко требовал: обратите на меня внимание!
— Дитя?! — ахнул Ероха.
Да, это было новорожденное дитя, которому бы спать сейчас в колыбельке, а бегущий человек его растряс.
Как всякий неженатый мужчина Ероха понятия не имел, что делать с кричащим младенцем. Он видел когда-то, как кормилица укачивает дитятю, и попытался воспроизвести ее движения. Но младенец энергично протестовал, чем вверг беднягу в полное смятение.
Уже было ясно, что бойкая девица с кем-то Ероху спутала. Было также понятно, что рождение этого младенца покрыто тайной — может, мать родила его от любовника, может, он нужен для подмены. Но прежде всего следовало его угомонить. По улицам время от времени проходили десятские, и Ероха вовсе не хотел угодить в полицейскую часть, подозреваемый в краже ребенка. А главное — требовалось скорее вернуться на скамью, чтобы дождаться Нерецкого. Пакет-то — вот он, за пазухой, толстенный пакет из плотной шершавой бумаги.
Первой разумной мыслью было: найти бабу и отдать дитя ей, чтобы она заставила его замолчать.
Найти на Мещанских бабу несложно — Ероха даже знал, где водятся доступные девицы. Только доверить им ребенка он не решился. Требовалась женщина, понимающая, что такое материнство. И вдруг он понял, где ее искать.
Будучи записным пьяницей и царева кабака угодником, Ероха знал несколько трактиров, открытых всю ночь. В одном, безымянном, глядевшем на Екатерининскую канаву, трактирщику обычно помогала супруга, здоровенная бабища Аксинья Мироновна, родившая и выкормившая чуть ли не пятнадцать штук детей, а сейчас, возможно, брюхатая шестнадцатым. Вряд ли в белую ночь заведение закрыто — скорей всего там сейчас самое веселье, и Аксинья Мироновна, самая из всех трезвая, потому что с трех-четырех чарок водки она вовсе не пьянеет, заведует порядком.
Ероха помчался к трактиру.
Там собралось весьма пестрое общество. Сапожники-выпивохи, мастеровые-пропойцы, запойные каменщики и мелкое ворье — вот кто посещал безымянный трактир. Вломившись туда, Ероха увидел с десяток знакомых рыл и обрадовался.
Разговор за столами шел патриотический — узнав о начале войны, молодые петербургские обыватели возмутились чрезвычайно и сотнями кинулись записываться в полки. Тут можно было увидеть поповича и парикмахера, лодочника и приказчика из Гостиного двора, дворника и трактирных завсегдаев, которые, разумеется, тоже собиралась на войну и в последние деньки мирной жизни пыталась надраться впрок.
— Ба-а, гость дорогой! — закричал трактирщик Андрон Антипыч. — Ваше благородие! Не извольте беспокоиться, тут же будет налито! Угощаю! Пьем за победу над шведом!
— Погоди, Андрон Антипыч, — сказал Ероха. — Мне твоя сожительница нужна.
— На кой ляд она тебе?
— Позови, сделай милость!
Анисья Мироновна явилась, неся два здоровых кувшина с пивом и прижатый к груди горшок с солеными яйцами, готовить которые она была великая мастерица — на Пасху их собиралось лукошка по три-четыре, все не съесть, а засолишь — выходит отменная и даже богоугодная закуска. Дитя, словно поняв, что спасение от невзгод рядом, приветствовало трактирщицу на свой лад. Как ни громко галдели мужчины, а писк этот услышали и замолчали в изумлении: до них дошло, что тряпичном узле у Ерохиной груди — живое доподлинное дитя!
— Ты где ж это разжился, брат? — спросил бородатый квасник Дементий, собиравшийся записываться в артиллерию по примеру покойного деда, старого служаки.
— На улице набрел.
— Неужто прямо на улице оставили? Родятся же такие потаскушки!
— Давай сюда! — велела Анисья Мироновна. — Покормлю! Думала, Ванюшку от груди отлучу — и будет с меня! А вот, гляди ж ты, послал Бог младенчика..
Ероха с огромным облегчением отдал ей дитя и устремился к двери, но Дементий заступил дорогу:
— Куда-а?! А за славу русского оружия?!
— Идти мне надо, человека одного встретить, — принялся объяснять Ероха. — Он домой поздно возвращается, не проворонить бы…
