Люди золота - Могилевцев Дмитрий (книги бесплатно без .txt) 📗
Но отъехать успел недалеко. Поднялся только на холм среди леса, поросший кривоватыми, скрученными морозом берёзками, – и услышал пение. Словно дудел кто в исполинский рог, а стадо перепуганных юнцов пыталось его перекричать. Всё вместе звучало жутко, даже мороз по коже продирал. Инги отъехал в заросль погуще и меч из ножен вытянул.
И едва не пустил его в дело, когда из кустов высунулась лохматая морда и, тряхнув мокрым языком, произнесла отчётливо:
– Ав!
А за ней явилась вихрастая белобрысая головёнка с глазами воровской, переливчатой синевы.
– Дядя колдун, чего вы прячетесь? Колдуете мечом, да? А мы с братом на лопь едем, в набег, – сообщил юнец и завопил истошно: – Леню, Леню, тут дядя Инги!
Инги вздохнул и выехал на тропу.
– О! – прогудел Леинуй. – Мы-то тебя как раз и искали!
Вместе с Леинуем и его ватагой, двумя дюжинами разномастных юнцов, Инги и отправился назад. По дороге расспросил, что и как. Ни сам Леинуй, ни его подопечные толком ничего не знали. Болтали вразнобой. Да, собирались. Нет, вроде договорились насчёт коней и припаса. А как, где, когда? Пёс его знает. Икогал ещё знает, а не пёс никакой. С ушкуйниками пойдём, договорились, они на Терский берег перевезут. Как это, перевезут? А дальше как? И назад?
Инги только вздыхал от такой бестолковости. Стоило ему сказать хоть слово, как его подхватывали и объявляли окончательным решением: раз колдун сказал, так и быть! Он уже и слово лишнее произнести боялся. Дружина его чуть не разбежалась, когда в шутку предложил кому-нибудь брюхо вспороть да на кишках погадать, что дальше делать. Леинуй заорал вовремя:
– Шуткует патьвашка, а вы уже в штаны напустили?!
Да и то возвращались с такой опаской, будто в берлогу медвежью, всё на колдуна косились. Леинуев двоюродный брат, Сидуй, так медвежью хворь и подхватил и потом шептал всем на ухо, что колдун ему брюхо сглазил.
Когда добрались до Икогала с Иголаем, оказалось: так и есть, братья через заезжих охотников договорились с ушкуйниками, собравшимися в набег на добытчиков жемчуга с Терского берега. И условились, что ушкуйники отвезут через море до устья реки Ворзуги, а Ворзуга та, по слухам, из самого сердца лопских земель течёт, и если по ней подняться, то попадёшь без помехи прямо к святому лопскому озеру и к святилищам их. Там-то последняя чёрная лопь и живёт, среди камней. Страшные они люди, камни едят, камни громоздят. Но Инги – сильный, и с ним сильные пойдут и своё возьмут. Кто главным будет… Ну, тут народец подсобрался, и у них главный есть, его слушать надо. Мундуй, родич твой, деда твоего племянник двоюродный. Бывалый вояка. И люди у него надёжные, повоевали немало. А над молодёжью… ну, Леинуй тут заводилой. И ты, конечно, будешь. Колдуну всегда первое слово, по обычаю. А у тебя слава такая…
Братья говорили, как обычно, сменяя друг дружку, будто одна голова у них на двоих, а только языки разные, и когда уставал один, принимался шевелиться другой. И смотрели братья то в стол, то на огонь в печи, то в окно. Теребили пояса, кряхтели, елозили на скамье, наперебой предлагали Инги припасы и серебро – хотя на кой ляд серебро, когда к диким людям идёшь? Переглядывались поминутно, пугались всякого слова колдуна, и так странно и неприятно было это наблюдать, что гость поспешил распрощаться. Да и время поджимало. Лето подходило к концу, и ночи уже стали тёмными, а по утрам тянуло уже низким, тяжёлым холодом близкой зимы.
И проводить не вышли. Распрощались, из избы не выходя, не захотели посмотреть, как войско топает по раскисшей от ночного дождя улице под бабий визг и плач, погоняя груженных поклажей коней, жутких полудохлых одров, собранных братьями со всей околицы.
Ватага собралась немногим лучше, несуразная и непослушная: половина юнцов, половина жуткого вида головорезов в лохмотьях, но с тяжеленными гривнами на шеях и браслетами на руках. Увешанные оружием, ражие, щербатые, со шрамами, с обрубленными ушами и пальцами, одноглазые, безносые, с лиловыми клеймами на щеках и лбах. Подвальный, бесовской народец, непонятно откуда выбравшийся под солнце. На подворье валита такими и не пахло. Туда собирались почтенные, зажиточные земледельцы со свитой подручных, все ухоженные, по-домашнему снаряженные, с отцовским и дедовским оружием, с пивными пузами, широколапые и неторопливые. А на этих только глянешь – и мороз по коже. А хуже всего глава их, Мундуй. По-рыбьи костлявый, и глаза рыбьи, мёртвые, тусклые. Руки дрожат, будто напружинилось что-то внутри, в комок сжалось, и вот-вот вырвется, прыгнет, закогтит. Дёрганый, страшный человек.
На вопрос Инги Леинуй только буркнул угрюмо: «Ушкуйничают оне». И посоветовал держаться подальше. Совет такой он, наверное, дал не только Инги, потому что, как только ватага двинулась на север, к Терскому морю, вся молодёжь держалась гуртом около молодого патьвашки. Хоть и с тем боязно, всё-таки свой. Те – народишко лютый и озоровать горазды. В болото кого спихнут и регочут, глядя, как тот барахтается. Или подойдут в потёмках да и польют, штаны распустивши, – а потом оправдываются, дескать, не разглядели в темноте. А на четвёртый день пути, когда уже повеяло морской солью, дошло и до крови.
Ночевать тогда пришлось у костров, в еловом лесу у мелкой, извилистой реки. Хоть на своей земле, а Мундуй приказал стражу выставить, и не из своих, а только из молодежи. Под утро, под самый сон навязчивый встал проверять. А рябой Вигаришка, Леинуев двоюродный брат, стражи не выдержал. Сел на иглицу, лбом в копьё уткнувшись, да и засопел.
Проснулись все от крика – тоненького, взахлёб, будто заяц кричит в силке, когда петля врежется в мясо. Инги вскочил как ужаленный, кинулся с двумя мечами в руках – и увидел в сером предрассветном сумраке, как дрожит, вереща, скребя пальцами мох, перепуганный мальчишка, а костистый, страшный, увешанный сталью призрак придавил его коленом и тычет, тычет в ухо ржавым длинным ножом. Заревел Леинуй, кинулся – и застыл перед уткнувшимся в горло лезвием.
– Говорил я, молокососы, стражу держать надо, а не спать. Говорил? – просипел Мундуй, брызжа слюной. – Вояки, задери вас коза.
– Отпусти его, отпусти!
– Отпущу, когда поймёт как следует. – Мундуй осклабился. – Ты-то пару шажков назад, паря. А то здоров больно, как я погляжу. Мясо на умишко надавит, тут и до крови лишней недалеко.
– Ты уже её пролил, родич, – сказал Инги негромко. – Отпусти его. Прямо сейчас. Леинуй, отойди от него. Ещё на шаг. Так.
– Ты-то сам не суйся, родич. – Мундуй скривился и харкнул Инги под ноги. – Ишь, за сталь схватился, колдунский выкормыш! Да ты хоть раз держал её по-мужски, сопляк?
– Если бы моя кровь не текла и в твоих жилах, твоя голова уже лежала бы ниже колен, родич.
– Родич! Тоже мне родня, седьмая вода на киселе! Твою настоящую родню мы потрошить идём, колдунишко долговязый. Только мы не за пиздой, как дед твой. Мы там всех под корень, чтоб и запаху не осталось. Так что, если удумал настоящей родне в ножки броситься, лучше сразу линяй.
– Ты при всех оскорбил наше родство, человек. Ты или дурак, или враг мне, – сказал Инги и ступил вперёд.
Мундуй по-кошачьи отпрыгнул, перебросив нож в левую руку. А правой вытянул из-за пояса топор. Вигаришка замолк, замер, втиснувшись в мох, не решаясь встать. За спиной Мундуя залязгало, заскрежетало, и сумрак ощерился остриями.
– Так дурак или враг? – спросил Инги, сделав ещё шаг.
Мундуй вдруг качнулся вперёд, выдохнул – и все услышали тонкий, жалобный скрежеток, когда лезвие топора, встретив меч, распалось надвое. А потом Мундуй закричал, схватившись за руку.
– Всё-таки дурак, – сказал Инги, усмехнувшись. И добавил, глядя на собравшихся за спиной Мундуя: – Выбирайте, люди разбоя: или мы бьёмся рука об руку, или вы – враги мне и тем, кто пошёл за мной. Отныне любой, проливший кровь моих людей, враг мне. Кто не поймёт это как следует, не переживёт своей глупости. Вы поняли меня, воины?
Мундуй перестал кричать. Поднял пятерню, показал всем обрубленные пальцы:
