Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (версия книг txt) 📗
То ли духота, то ли волнение подействовали на Энвербея, но голос его всё чаще, прерывался, и речь превращалась в отдельные хрипящие, полные ненависти выкрики, похожие на дервишские вопли... Пот катился крупными каплями по его лицу. Он пошатнулся. Мёртвоголовый адъютант поддержал его под локоть и что-то шепнул.
С минуту Энвербей стоял молча, слегка покачиваясь. Голова его, затянутая космами дыма и чада, странно шевелилась под самым матерчатым потолком шатра, лицо расплылось в белую искажённую маску...
Наконец он заговорил снова, но на этот раз спокойно, и все почему-то облегченно вздохнули.
— Мы ожидаем прибытия на нашу ассамблею ишана кабадианского Сеида Музаффара, — многозначительно произнёс Энвербей. Он не скрывал своего ликования.
— Ишан Сеид Музаффар, — продолжал он, — немного задерживается, а потому мы приступим к военному совещанию. Обсудим некоторые детали военного наступления. Сейчас с вами, о храбрые мои воинские начальники и газии, будет говорить уполномоченный королевского британского правитель-ства господин Малькольм Филипс.
Из-за широкой спины Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенджаби выдвинулся седоватый сухой человек в полувоенной одежде. Господин Малькольм Филипс обвел взглядом присутствующих, ожидая, очевидно, изъявления чувств, но так как их не последовало, он вопросительно поглядел на Энвербея.
— Господин Малькольм Филипс прибыл прямо из Лондона.
— Из Дели, — поправил его Филипс.
— Из... из Дели... Прибыл, чтобы сообщить важные новости нашему могущественному и победоносному исламскому воинству.
Где-то совсем близко рассыпались дробью винтовочные выстрелы, и все невольно вздрогнули.
Слегка откашлявшись, господин Малькольм Филипс вышел вперёд и заговорил:
— Правительство его величества короля уполномочило меня выразить удовлетворение мужественными и доблестными подвигами вашими в борьбе с ненавистным большевизмом и коммунизмом на Востоке.
Мёртвоголовый адъютант быстро перевёл его фразу. Англичанин продолжал:
— ...И доблестными поступками льва ислама, зятя халифа, командующего Энвера-паши...
В шатре началось оживление.
Ого! Значительное заявление! Большие, видно, произошли перемены.
Кто не знал, что у Энвербея с англичанами были всегда натянутые отношения еще со времен 1914 года. Видимо, Британия ныне решила безоговорочно поддержать зятя халифа. А раз так, польётся потоком английское золото, пойдут всё новые и новые караваны с винтовками, пулемётами, патронами. Дела улучшаются.
Слова британца произвели преотличное впечатление и на Энвербея. Он ещё больше выпятил грудь и, потрогав торчащие стрелки усов, поглядел на стоявших в глубине турецких офицеров. Тотчас же он перевел взгляд на собрание. Очень хотелось бы уловить перемену в выражении лиц, но все они сливались в красноватые лоснящиеся пятна. По-прежнему чадили факелы. Ослепляюще бил свет газокалильного фонаря, давил на всё низкий выгнувшийся потолок шатра, отчего делалось нестерпимо душно.
Едва только курбаши и беки разобрались в смысле слов англичанина, как в шатре стало оживленно. Конец речи Малькольма Филипса заглушили шумные «дост» и «офарин», коими на тоях и празднествах зрители и гости приветствуют удачливых плясунов и музыкантов.
Шум нарастал, и Энвербей, постояв немного, уселся сам на расшитые подушки и пригласил сесть своих приближённых, отказавшись от мысли произносить речь сейчас. По физиономиям сидевших поближе видно было, что все хотят есть и дастархан манит глаза и желудки.
Сделав знак, чтобы вносили угощение, Энвербей наклонил голову к что-то оживлённо говорившему англичанину, но шум вдруг стих. Энвербей увидел, что от входа по длинному проходу между дастарханами идёт высокий худой человек, с горящими, глубоко запавшими глазами, сопровождаемый невысокими вооружёнными крепышами.
Только теперь, когда в шатре воцарилась тревожная, выжидательная тишина. Энвербей понял, что наконец-то приехал долгожданный Сеид Музаффар, ишан Кабадианский. Энвербей изобразил улыбку и широким жестом пригласил ишана на возвышение.
Не спуская с Энвербея пристального взгляда, ишан быстро шёл по коридору из любопытствующих напряжённых лиц. Но он не обращал на них внимания. Сеид Музаффар ни на секуду не выпускал из поля зрения людей, сидевших на возвышении и ярко освещенных светом газокалильного фонаря, шипение которого громко звучало в наступившей тишине.
Не поднимаясь и даже не привстав, Энвербей самодовольно потрогал усы и громко, членораздельно произнес:
— Наконец-то вы пожаловали, господин ишан Сеид Музаффар. Мы очень довольны, что вы займете место у нашего ковра.
В тоне Энвербея звучало чувство самодовольства и надменного торжества, и по рядам сидевших прошелся вздох почтения к мудрости зятя халифа. Все отставили еду, вытерли от сала пальцы и уставились на Энвербея и ишана, боясь пропустить хоть слово из того, что они скажут сейчас.
Не сводя остановившегося взгляда с лица Энвербея, ишан заговорил просто, без всякой аффектации. Только хрипотца в голосе выдавала его волнение. Он громко произнёс:
— Ты зачем прибежал к нам, Энвер? Что? Тебе мало твоей Турции, Энвер? Ты сколько крови пролил, Энвер? Сколько горя и слёз матерям таджиков и узбеков причинил, сколько разорения принёс?
Гром среди ясного неба меньше ошеломил бы Энвербея, его приближённых и курбашей, нежели эти отчётливо прозвучавшие простые, немыслимые, но убийственно ясные по своему смыслу слова. Кто мог ожидать от ишана кабадианского чего-нибудь похожего! Ещё только доходили до сознания эти слова, ещё мысль Энвербея судорожно искала какого-то особого смысла в них, смысла в свою пользу, а ишан, приблизясь к зятю халифа, продолжал:
— Собака Энвер, сколько горя и мучений сынам таджиков и узбеков причинил, ты, Энвер! Сколько разорения и гибели принёс ты селениям горной страны, Энвер? Сколько нежных детишек ты сожрал, Энвер-людоед?
Все были поражены словами ишана. Был поражён, просто ошеломлён и сам Энвербей. Топорща усы, он тупо смотрел на ишана, на его большую лисью шапку, на его кудрявящуюся рыжеватую бородку, на его руки, медленно раздвигавшие борта верблюжьего халата...
В ушах зятя халифа отдавались громкие слова ишана.
— Ты бродячий пёс, Энвер, и ты умрёшь, как пёс, Энвер.
И тут Энвербей и сидевшие на возвышении увидели, что в каждой руке ишана поблескивает вороненая сталь маузера.
Невероятно!.. Так невероято, так неожиданно, что Энвербей хотя и открыл рот, но не мог выдавить из себя ни слова.
Он только расслабленно задышал и замахал перед посеревшим своим лицом руками, точно пытаясь снять с глаз паутину, и начал пятиться задом...
Большинство курбашей видели только широкую спину ишана и не сразу сообразили, что случилось.
Но стрельба сразу же вернула всех к действительности. Все мгновенно поняли опасность и кинулись спасать свою шкуру.
А выстрелы всё гремели. Ишан, расставив широко ноги, прижав руки к бокам, стрелял.
В суматохе факелы потухли, газокалильный фонарь вспыхнул и погас.
Всё тот же голос с хрипотцой выкрикнул в полутьме:
— Я сделал свое дело!
Ишан прошёл решительным шагом по проходу. Перед ним его люди ударами прикладов расталкивали курбашей.
Рёв голосов, винтовочная пальба потрясли стан зятя халифа.
Глава тридцать шестая. ГОЛОС ХАЛИФА МАЪМУНА
Считай свою жизнь всецело ветром.
Ферид-эд-Дин Аттар
Отчаянные попытки Энвербея в период, предшествовавший последним событиям, открыть себе дорогу на юг не удались. Он только распылил свои силы, приказав басмаческим отрядам занять все переправы на бурной и глубоководной реке Вахш, от гор до устья при впадении в Аму-Дарью, носящую здесь название Пяндж. Энвербей объявил тогда во всеуслышание, что Кухистан неприступен, что река Вахш — непреодолимый рубеж. На юг к англичанам скакали гонцы, ездили многочисленные уполномоченные. Энвербей уже меньше кричал о всетурецком государстве, помалкивал он и о великих идеях ислама. Зять халифа вёл переговоры с Ибрагимбеком, оставшимся в тылу Красной Армии, о мире, о дружбе, взаимной помощи. Караваны с патронами, винтовками беспрепятственно достигали лагеря Энвербея близ Бальджуана. С каждым днём его положение укреплялось. Энвербей уже поджидал артиллерийские орудия и готовил новое наступление.
