Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна (полная версия книги .txt) 📗
— Что с тобой, мой мальчик?
Тогда я снова, на этот раз ничего не утаивая, рассказал свою историю с того момента, когда он, прощаясь перед аукционом, поцеловал меня и шепнул, что Диксип мошенник.
— Но как ты мог меня не узнать? — спросил я, закончив рассказ. — Даже если глаза твои ослабели, то ведь сердце должно было подсказать, кто перед тобой! Так написано во всех книгах, которые ты мне читал!
— Я не мог поверить ни глазам своим, ни сердцу, — оправдывался Валерий, — ведь я точно знаю твои годы и вдруг — ты в тоге взрослого! Но что ты вытерпел, бедный мальчик! Что ты вытерпел!
Он обнял мои ноги и стал целовать колени, и на этот раз я не отбивался, чувствуя, что это ласка отца, а не раба. Я соскользнул с ложа и обнял его; и так, обнявшись, мы сидели на шкуре какого-то зверя, лежавшей на полу, и разговаривали шёпотом чуть ли не до утра. Он спрашивал, я отвечал, припоминая всё новые и новые подробности. И впервые я понял, как необычайно всё, что случилось со мною. И так увлёкся я рассказами о собственных приключениях, что забыл спросить своего наставника, а что же он пережил за это время, почему он так страшно изменился?
И вот началась жизнь, до того не похожая на ту, которую я вёл последние полтора года, что порою мне казалось, будто я взвился вверх и лечу куда-то, лечу… Я чист, изящно одет, завит (Волумний сказал, что видел Цезаря завитым, как девушка, и я из подражания ему тоже стал завиваться); я возлежу за столом, уставленным серебряной посудой, ем изысканные блюда, а главное — я в центре внимания: почтенные мужи говорят со мною, как с равным, и готовы без конца слушать меня. Весть о моих приключениях распространилась по городу, и чуть ли не весь Эфес побывал на обедах у Волумния за те два месяца, что я провёл в его доме, ожидая письма из Брундизия. Мне льстило внимание многоопытных мужей. Волумний с каждым днём казался мне всё привлекательней; он любил искусство и природу, был снисходителен к человеческим слабостям и обладал познаниями в греческой философии и литературе. А Валерий, когда я хвалил ему нашего хозяина, хмурился и тяжело вздыхал. Неужели он ревновал?! Помня, как сам страдал от ревности, я жалел Валерия, но не мог же я без всякой разумной причины отказаться от интересных бесед Волумния и его любезных гостей!
Через два месяца вернулся из Италии посланный Волумнием раб и среди прочей корреспонденции привёз ответ Феридия, друга моего отца. Он писал мне, что, ко всеобщему изумлению, моя мать, которая, казалось, так неутешно горевала, — вышла недавно замуж за… Диксипа!
Все эти два месяца я только рассказывал: гостям Волумния о Цезаре и пиратах; Валерию — о гостях Волумния… и за этой болтовнёй не успел расспросить Валерия ни о Диксипе, ни о том, почему он сам так изменился. Иногда, проснувшись ночью, я вспоминал, что ещё многое надо узнать у Валерия. «Завтра, как только поднимусь», — решал я и снова засыпал. А едва наступало утро, посланец Публия звал меня в триклиний, и начиналась беседа. Она продолжалась в саду, в цветнике, у водоёма. Потом появлялись гости. Мы переходили в парадный триклиний, и во время обеда я, по просьбе Публия (как когда-то Валерий по приказу отца), повторял для тех, кто ещё не слышал, повествование о моих приключениях и встрече с Цезарем.
Теперь всё кончено. Я опозорен. Мне осталось одно: исчезнуть в Эребе — в самой тёмной и мрачной части загробного царства. Там никто меня не увидит, никто не станет презирать, и ничто не будет меня волновать: я буду мёртв..
Возможно, я и покончил бы с собою, если бы не Валерий. В то время как я рыдал на спальном ложе, он взял письмо и, прочтя его, нежно коснулся моего плеча:
— Судьба продолжает преследовать тебя, мой Луций. А ты держись, не падай под её ударами. Покажи себя достойным имени человека. Гордись не тем, что у тебя красивая одежда и твоя беседа привлекательна, а тем, что можешь выстоять против любой бури. Подумай, как ничтожен корабль, который переворачивается и тонет при первом порыве ветра!
Это сравнение поразило меня, и я повернулся к Валерию:
— Ты узнал что-нибудь о Диксипе? Узнал? Поедем в Брундизий, расскажем ей… Пусть она выгонит подлеца!
Валерий отрицательно покачал головой:
— Нет. Теперь наш приезд только усугубит её несчастье. Выгнать мужа она не может: дом принадлежит ему. Диксип купил его на деньги, украденные у тебя и твоей матери. Теперь он вправе выгнать вас, если захочет. А вы даже в суд на него не можете подать: единственный свидетель, тот, который помог ему вас обокрасть, год назад был убит в пьяной драке. Возможно, что известие о смерти сообщника и придало Диксипу смелости просить Тертуллу выйти за него… А может быть, он сам и подослал убийц к этому мошеннику. Кто знает? Придётся тебе всё это пережить, успокоиться и постараться заработать побольше денег, чтобы создать ей безбедную жизнь. Только тогда в праве ты поехать к ней, настоять на разводе с этим негодяем и забрать её к себе. Первое, что ты должен сделать, это найти работу. Она будет для тебя и лекарством: обязанности поддерживают несчастного человека, как костыли хромого. Хорошо, что Цезарь дал тебе денег. Это действительно оружие! С ним мы отвоюем себе место в жизни. Сейчас я пойду найму для нас квартиру, а ты поговори с Волумнием. Скажи, что твоя мать вышла замуж за нехорошего человека, что ты этим расстроен и не поедешь теперь домой, но и у Волумния гостить долее не можешь, а хотел бы найти какую-нибудь работу; может быть, он поможет тебе её подыскать. Ну поднимись, вымой лицо и веди себя, как муж, а не как мальчик.
Он ушёл.
Мне было стыдно идти к Волумнию, но я превозмог себя: я ведь ничего ему о Диксипе не рассказывал и теперь не обязан о нём говорить. Я поступил так, как посоветовал мне Валерий: сказал Волумнию, что люблю и почитаю его, но не могу оставаться в его доме, потому что мне будет трудно поддерживать приятную беседу не только с его гостями, но и с ним, ибо я удручён известием, что моя мать стала женою негодяя, сумевшего втереться в её доверие. Я должен уединиться, чтобы оплакать это горе. Я уже послал Валерия подыскать для нас недорогую квартиру. Пусть Публий не сочтёт это неблагодарностью. Я всегда буду помнить его гостеприимство. А сейчас я нуждаюсь в его совете: какое бы дело мне начать, чтобы не уронить честь своего сословия и в то же время обеспечить себя и Валерия?
Волумний не стал удерживать меня — интерес ко мне ослабел: мои рассказы уже слышали все его друзья. Мне показалось, он даже обрадовался, что я собираюсь покинуть его дом.
— Ты разумный юноша, — сказал он, — вижу, что не ошибся в тебе. А что касается какого-нибудь приличного занятия… Я думаю, лучше всего тебе вступить в нашу компанию. Мы ссужаем деньгами городские общины, иногда и частных лиц и даже некоторых царей. Проценты составляют порядочный доход. Деньги ведь растут, словно пшеница, — пошутил он, — посеешь одно зерно, а вырастет целый колос! Естественный прирост. Кроме того, мы взяли на откуп у республики серебряные рудники в разных провинциях. В этом деле нам был бы очень полезен молодой человек, вроде тебя которому можно доверять. Я и мои компаньоны уже не молоды, — вздохнул он, — а надо ездить в Испанию, Грецию, Сицилию. Наши уполномоченные имеют дело с драгоценным металлом, необходимо следить за ними: люди честны постольку, поскольку знают, что их могут проверить. Вот эта проверка и будет твоим делом. Конечно, ты ещё неопытен, но Валерий тебе поможет, он знает жизнь. Ты станешь членом нашей компании и будешь получать… предположим, пять процентов годовых от прибыли да оплату разъездов и какую-то определённую сумму за работу твоего вольноотпущенника. Согласен?
Я не знал, много это или мало — пять процентов (Валерий потом сказал, что не много: сами откупщики дерут и по пятидесяти); но я был доволен, что так скоро устроились наши дела. А главное — я буду разъезжать по свету! Может быть, и новые страны открою или опишу, как Геродот!
