Дневник Распутина - Коцюбинский Даниил Александрович (книги онлайн полные .TXT, .FB2) 📗
И сказал он будто тож тако крылато словцо: «Вели, мол, казнить – только ране дозволь правду молвить», а потом сказал: «Царь, от тебя твой народ отказуется, потому, – грит, – большой позор российским столбовым дворянам быть под мужиком». А после того грит: «А всего страшнее, што об нас уже печалится… и заграничная страна»…
А когда Папа спросил, откуль ему так известно?
Он, поганец, пред ним – таку не то немецку, не то аг-лицку газету выложил. В коей стоит баран (понуря голову), а за ним русска корона волочится, а барана мужик корявый (мой патрет) кнутом подгоняет, а сам пляшет (это я то), и за мной куча баб «ура» кричат и руки мне целуют. А под сим подпись: «Гибель Рассей».
Вот стербулы! Ловко!
А потом, грит Аннушка, Папа даже… позеленел весь… И сказал: «Спасибо! Ужо подумаю!»
Ну не дурья ли башка? С него петрушку строят… а ей «спасибо» грит?
Одначе это много хлопот поделало…
Все тошно помешались…
Прощай!
Вот…
Едем в Покровское
Много было шуму. Два раза Мама платок мой обвязывала. Шуму, разговоров и не прослушаешь.
Што ни думаю, ежели так, то и думать неча!..
Болен, сказать Маме!.. Аннушка сказала, што тоскует моя душа, молитвы жаждет… што куда бы ни шел. Всюду проклятие… а посему еду в деревню, где меня по простоте жалуют… а там да будет Господня Воля!.. Только стал я это собираться и узнал, што Папа, испугавшись, пообещал Пузатому146, што меня вышлет.
Ладно, думаю, потешься, баранья голова, а я, не дожидаясь распоряжения, сам поехал. Только наказал Аннушке быть в самой гуще и обо всем мне донесение делать. Прошло это дней пять. Было это не то ноября 5-го, не то 15-го, только телеграмму получил: «Душа тоскует… Благослови к тебе приехать. Того жаждет Душа и повелела Мама. Анна».
Получил и сразу ответил: «Господь посылает – тучи. Туча посылает дождь. Дождь смывает всякого червя. Молюсь и жду тебя. Ибо на тебе Ее ласка и забота. Григорий».
Вот.
Год 11-й и что было. Думе по носу
Это было в марте 11-го года147. Всех больше взъелся на меня Пузатый.
«В лепешку расшибусь, грит, а мужика выживу».
«Ладно, – подумал я, – поглядим, кто кого съест? Ты чрез Думу-дуру, а я через Маму. А уж это известно, што ночная кукушка всех перекукует».
Только стало мне известно, што Пузатый достал книжку Новоселова148, где он караул кричит: «Спасай отечество, мужик хотит Рассею съесть». Как только мне стало известно, что сия книжка по рукам ходит, я поехал к Макарке149 и сказал яму: «Вот што, ты много силен. Но хотим, штобы об этом шуму не было. Хотишь «штобы и девкой слыть и мужиков водить», ладно. Только должен ты мое имя в чистоте держать. А сия книжка меня помелом по лицу бьет… Надо штоб ее не было». Он почесал затылок. «Запретить, – грит, – ее очень трудно». «А ты запрети. Кабы легко было ее “убрать”, я бы к тебе не ехал, позвонил цензурному генералу и хлоп. А то вот, к тебе пришлось»…
Он мнется. – «Ах, ты сукин сын! – говорю. – Еще ломается… А от меня подачки брать умел. Тебе бы все тайком. А вот возьму выволоку твою… с потрохами сиводни про тебя газетчику велю написать! И скажу, чтобы тебя долой к чертовой маме!» – Вот.
Позеленел весь…
«Вот што, – грит, – книжку уберу… только ты уже не суйся!..»
С тем ушел.
Потом вот еще история вышла. В Думе стали шептаться… про эту книжку. Поговорил я с Мамой: «Кака, – говорю, – эта Дума, ежели она всенародно не токмо тебя поносит, но и про Церковь всяку пакость разносит. Надо, што-бы не было разговору в Думе. Ну отдашь чрез Макарку приказ: в Думе сей разговор не подымать, потому што об этой книжке и об самом Новоселове суд будет. А нельзя, штобы говорили о том деле, которо в суде будя…» Вот.
Так я и утер нос Думе-то. Хоча она потом опять забредила.
Ну и дурак… Вот дурак
Когда самый этот шум с книгой этой был, звонит Пузатый к Макарке, што так как книжка забрана… а об ей все же в Думе разговор будет, то штоб Макарка велел книжку послать Пузатому, потому он этой книжки не видал, а об ей говорить будут.
А Макарка – дурак, я его напутал, возьми, да и ляпни Пузатому: «Нету, – мол, – такой книжки… и достать неоткуль, да и не стоящая»… мол.
А Пузатый в амбицию, повесил трубку, да сам на моторе к Макарке прикатил. Зашел, а тот с перепугу, што ли, обалдел: «Очень, – грит, – рад Вам, Михаил Владимирович, Вас видеть, только ничего не могу сделать! – Нигде книжки не достать!.. Да». А Пузатый подошел к столу, глядь, на ней штук с десяток этих самых книжек-то…
Вот дурак!
Взял это Пузатый книгу и ехидно так грит: «Рад, что узнал о вашей горячей дружбе с Распутиным… рад!» С тем и уехал.
Тот, Макарка – дурак, стал было говорить, а Пузатый смеется, ажно пузо дрожит, и слушать не хочет…
А на завтра Пуришкевич по всем коридорам бегал – в Думе-то и рассказывал, как министр книжки бережет!..
Вот дурак. Ну и дурак!
Старуха… пужает
Про эту книжку и Старуха150 проведала. Тоже стала шум затевать. Ну и вот… берет это она книжку, называлась она: «Голос Православного Мирянина», велит себе читать. Читает это Ей Мокринушка151 и кажно слово по-аглицки переводит… и не токмо переводит, а к одному десять своих прибавит…
А она злится… Она кипит…
Вот и вызвала Она к себе Пузатого и грит яму: «Я одному Вам доверяю – расскажите мне все, что Вы знаете про этого мужика».
А он и рад, как московская банщица, языком треплет…
«Ен – мужик – (это я значит) – таку власть взял над Церковью, што в епископах одних бабников сажают, ежели где сидит настоящий духовник, так поедом съест. А главное, – сказал он Старухе, – скверно народ об царях говорить стал, а от этого до бунтов – один шаг».
Она, Старуха, страсть испужалась…
Говорят, Ей был такой сон. Еще как она тяжелой царем ходила. Снилось ей (это мне ее енерала – енеральша рассказывала, графиня Джепаридзе152) и вот сон ей был. Будто взбирается она с царем Ляксандром153 в гору. Летом это, солнце печет, она с трудом ноги передвигает, а он ее торопит: «Скорей, да скорей!» А она просит: «Дай ты мне отдохнуть», а ен грит: «Младенец наш погибнет, ежели мы до заката солнца до горы не дойдем». А гора далеко, чуть-чуть вершина маячит… А солнце уже спускается. Напрягает это она последние силы… Вот уже гора видна, – вдруг видит, ребенок у ней из рук падает. Она к царю Ляксандре: «Чей, – мол, – младенец?»
А ен грит: «Разве не видишь, корона на ем золотая. Наш, значит, наш сынок родной, а Рассей царь Богоданный». Хотят они взять младенчика на руки, а ен от них катится. Никак не догнать его. А когда догнали, он быстро так на гору стал карабкаться. На самую вершину забрался… а на вершине мужик стоит босой, волосы на ем огневые… красная рубаха шелковая, а в руках – топорик. Он топором помахивает, а дите прямо к нему. Ен топором взмахнул, ребячья голова отлетела и прямо ей, матери, на руки – упала…
После этого сна большое с ей беспокойство было… даже – захворала. Все просила, чтобы ей сон растолковали… и никто ничего ей сказать не мог. Только старушка такая была, Манефой звали, ране в кормилках (у царевой тетки жила), так по старости оглупела, аль бесстрашная стала, так ей пояснила: «Будет сын твой царить, все будет на гору взбираться… чтобы богатствие и болыпу честь заиметь, только на саму гору не взберется – от мужицкой руки падет».
Царица-Матушка с перепугу голоса лишилась. Потом, когда очухалась, велела старуху наградить, только на глаза больше не пускать, особенно был ей строгий наказ – никому про царский сон… и толкование не рассказывать. Ну, а уж баба – известное дело: «Чего не скажет попу на духу, то скажет мужику на и [уху]».
Об этом, одначе, мало кто знает. Только Старуха всегда поет: «Погибнешь от мужика».
