Семья Горбатовых. Часть вторая. - Соловьев Всеволод Сергеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
— Теперь я прошу вас одеться и следовать за мною.
— За вами?!
Только теперь Борис все понял. Он собрал все свои последние силы и сказал:
— Позвольте мне проститься с родными и их успокоить.
— Это невозможно!
— Как невозможно? Но ведь они Бог знает что будут думать… Ведь это одна минута… Так пусть они придут сюда… я сейчас распоряжусь…
— И это совершенно невозможно! — все тем же спокойным, ровным тоном сказал офицер…
— Да вы не тревожьтесь, — прибавил он, — часа через два, через три вы вернетесь обратно, если в этих бумагах нет ничего против вас.
Борис безнадежно опустил голову.
Между тем Степан был уже здесь, дрожащий, перепуганный… Ему велели подать барину шинель и шпаку. Борис машинально оделся. Голова у него кружилась, в виски стучало. Он был как в тумане.
Он не слышал, что говорил ему Степан. Он очутился между двумя жандармами, его вывели в коридор. Он расслышал, как отворяется наружная дверь. Ему помогли сесть в карету, большую и тяжелую наемную карету. Офицер поместился рядом с ним.
Дверца захлопнулась, лошади тронулись…
Кругом был мрак. Такой же мрак был и в душе Бориса…
Только что отъехала карета от подъезда, только что успела захлопнуться дверь, и пораженные, ничего не понимающие слуги стояли в недоумении и в ужасе поглядывали друг на друга, как на широких ступенях мраморной лестницы показалась женская фигура. Это была Татьяна Владимировна, почти раздетая, кое-как успевшая только накинуть на себя большой платок…
— Где барин? Где Борис Сергеевич? — глухим, не своим голосом проговорила она, обращаясь к прислуге.
Никто ничего не отвечал. Но вот к ней подбежал Степан. Он продолжал дрожать. По его лицу текли слезы.
— Матушка, барыня! — говорил он, стуча зубами. — Увезли, увезли Бориса Сергеевича.
— Куда? Кто?
— Офицер… жандармы… и проститься с вами не позволили.
Она несколько мгновений простояла неподвижно и пошла наверх, спотыкаясь на ступенях. Навстречу к ней спешил в шлафроке Сергей Борисович.
— Что же это… неужели? — спросил он.
— Да… увезли!
— Как же это так?.. Разве это возможно? Какое ужасное недоразумение!.. Ведь это недоразумение… ведь да? — спрашивал он ее и мучительно ждал ее ответа.
— Конечно! — сказала она. — Разве ты можешь в нем сомневаться…
Они стали успокаивать друг друга. Но это им не удавалось. Они оба хорошо понимали, что в такое тревожное время, среди ужасов, кругом совершавшихся, недоразумение может быть опасно.
В это время внизу раздался сильный звонок. Они вздрогнули, прислушались… По лестнице быстрые шаги… звенят шпоры — это Владимир. Он их увидел, подошел к ним. Лицо его было бледно, и на нем выражалось сильное смущение.
— Брат арестован? — спросил он.
— Да, Владимир, но ведь это ужасное недоразумение! Поезжай скорее, узнай, где он… Объясни — ты имеешь возможность это сделать… Поезжай к великому князю Михаилу Павловичу… — говорила Татьяна Владимировна.
— Да, сейчас… скорей… не теряй минуты… — сказал Сергей Борисович.
— Сейчас, теперь — это бесполезно! — ответил Владимир. — Ведь ночь — второй час… меня никуда не пустят. Завтра утром все узнаем.
— Но ведь это недоразумение, ведь не может же у него быть чего-нибудь общего с заговорщиками и изменниками? — тоскливо спрашивала Татьяна Владимировна.
— Надеюсь, — прошептал он, — только некоторые из виновных его приятели… они, верно, переписывались… Степан! — крикнул он.
Степан был тут.
— Скажи, ты, верно, видел, взяли бумаги Бориса Сергеевича?
— Взяли, взяли! — с ужасом едва выговорил Степан.
Владимир бросился вниз в комнаты брата. Он перерыл все ящики и убедился, что обыск был сделан и что все взято. А главное, взят и портфель…
Он побледнел и, собравшись с мыслями, стал подробно вспоминать, какие в нем были бумаги, какие в них пометки сделаны его рукой. Скоро, видимо, он успокоился. Он окончательно убедился в том, что, впрочем, знал уже и прежде, то есть в том, что эти бумаги могут сильно скомпрометировать только того, у кого они найдены. А небольшие отметки карандашом не могут быть против него уликой, если даже станут разбирать почерк. Его почерк и Бориса так похожи. Он принялся звонить и, когда на этот звонок прибежал Степан, он спросил его:
— Скажи мне подробно, когда вернулся брат и что после того было?
Степан исполнил его приказание.
— Я видел вчера на этом столе большой черный портфель… ты не знаешь — где он? — спросил Владимир.
— Они увезли его вместе с другими бумагами.
— Ты сам видел… наверно?..
— Видел, сударь, своими глазами… Батюшка Владимир Сергеевич, будьте милостивы, скажите — неужто Борису Сергеевичу что-нибудь дурное сделают?
— Ничего не будет! — проговорил Владимир.
— А вот портфель… Вы изволите спрашивать, что ж в нем такое, в этом портфеле, верно, бумаги?
— Что ж другое!
— Да какие бумаги-то?
— Да я, сударь, потому спрашиваю, — вдруг изменяясь в лице и сверкнув глазами, каким-то особенным голосом сказал Степан, — что портфель-то этот ваш и вы изволили третьего дня принести его Борису Сергеевичу…
Владимир взглянул на Степана с изумлением; лицо его вспыхнуло.
— Пошел вон, дурак! — закричал он.
Степан нисколько не смутился. Он был в особенном возбуждении и твердая решимость изобразилась на лице его.
— Иду, сударь, иду… Только ежели, не дай Бог, что с Борисом Сергеевичем случится, — так портфель-то этот ведь ваш он…
— Да что ты, скотина, с ума сошел, что ли? — окончательно выходя из себя, крикнул Владимир, схватив Степана за шиворот и вытолкнув из комнаты.
«Вот еще с этим холопом возиться придется, пожалуй! — бешено подумал он. — Этого еще недоставало!.. Да нет… Вздор какой! Что он может?»
Он пошел к себе в спальню, не зайдя к отцу и матери, разделся и тут только, вытянувшись под одеялом, почувствовал всю свою усталость — весь день на ногах… Во дворце… В тревоге… Он потушил свечу, уткнулся в подушку и через минуту заснул самым крепким сном, как человек уставший, но с чистой совестью.
XXIII. УЗНИК
Всю ночь и весь следующий день прошли для Бориса, как в тумане. Он не знал, куда это его привезли, где он находится.
Офицер ввел его в небольшую чистую комнату. В комнате этой было довольно холодно, так как печка, очевидно, давно уже не топилась и от окон очень дуло. Оглядевшись, Борис увидел кровать, простую железную кровать, с твердым матрацем и плоской, как блин, подушкой. Между двумя окнами, шторы которых были спущены, висело небольшое зеркало; на подзеркальном столике горела лампочка. В комнате стоял затхлый запах.
Вошел солдат, принес грубое, но чистое постельное белье, байковое одеяло.
Офицер спросил Бориса, не нужно ли ему чего-нибудь, не голоден ли он?
Борис отрицательно покачал головою.
— В таком случае, — сказал офицер, — я вас оставлю, спите спокойно и не тревожьтесь, нужно надеяться, что все обойдется благополучно.
Он вежливо раскланялся, позвякал шпорами и скрылся. Борис расслышал щелк замка в двери — и понял, что заперт на ключ. Он потушил лампу и, не раздеваясь, бросился на кровать. Ему сделалось вдруг ужасно холодно, он закутался в одеяло, но озноб не проходил. Тогда он встал, ощупью нашел свою шинель и покрылся ею сверх одеяла. Он ни о чем не был в состоянии думать и, наконец, заснул — утомление взяло свое.
Проснулся он поздно. Все было тихо, не доносилось ни одного звука. Бледный свет глядел в окна. Борис поднялся с кровати, чувствуя разбитость во всех членах. Голова была налита, как свинцом. Он подошел к окну, поднял штору; но ровно ничего не увидел: все окно было замазано белой красной снаружи. Мучительное, тоскливое чувство охватило его. Ему вдруг стало как будто даже дышать нечем, ему показалось, что он замуравлен, отделен от всего света.
Если б хоть малейшая щелка, если б хоть одним глазом можно было увидеть, что там, за этим окном, ему стало бы гораздо легче… Но это невозможно. Оба окна без форточек, только наверху одного из них маленькая жестяная трубка. Он влез в окно, снял с этой трубки крышку. Через нее можно будет хоть что-нибудь увидеть… Приложив глаз, он различил только частую сетку, сквозь которую опять-таки ничего нельзя было разглядеть. Только слабая струя морозного воздуха прорывалась через это отверстие.
