Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Будет храм — значит, будет и город. Назовем его Россияслав!
— Вычурно как-то, простите меня великодушно. Будь моя воля, я бы назвал его — Муравьевск. В благодарение за труды ваши, в полной мере неоцененные.
— Да, трудов было много, — согласился Николай Николаевич. — Но — трудов многих и многих людей — всех не перечислить. Я и хотел бы им всем славу воздать через общее, что у нас есть, — через Россию.
— А если назвать по имени храма, который заложим, — Благовещенск? — Владыко пытливо посмотрел на генерала.
— Благовещенск… Благовещенск… — покатал тот губами и языком новое слово. — А что — красиво звучит. И смысл замечательный: город благо вещает этому краю. Отлично! Так и назовем. Благодарю вас, владыко, за подсказку — умную и добрую!
Провели крестный ход, совершили благодарственный молебен и заложили камень на месте будущего храма Святого Благовещения.
На церковном параде прозвучал короткий, полный высокого пафоса приказ генерал-губернатора: «Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России! Святая православная Церковь молит за вас! Россия — благодарит. Да здравствует император Александр II и да процветает под кровом его вновь приобретенная страна! Ура!»
На закладке камня, при полном стечении народа, святитель Иннокентий сказал прочувствованную речь, обращенную к Муравьеву:
— Нет надобности говорить здесь о том, какие выгоды, какие блага могут произойти от этого края для России. Это очевидно при самом простом взгляде. Не время также и не место, да и не по нашим силам исчислять или оценять все твои заботы, усилия, труды, борения, твои подвиги, понесенные тобой к достижению этой одной из главнейших твоих целей. Их вполне может оценить только будущее население сего края и история. Но если бы, паче чаяния, когда-нибудь и забыло тебя потомство, и даже те самые, которые будут наслаждаться плодами твоих подвигов, то никогда, никогда не забудет тебя наша православная церковь, всегда вспоминающая даже создателей храмов; а ты, богоизбранный муж, открыл возможность, надежды и виды к устроению тысячи храмов в сем неизмеримом бассейне Амура. Но нет сомнения, что и в настоящее время, если и не вся Россия, то вся Сибирь и все благомыслящие россияне и все твои сподвижники с радостию, с благодарностию и с восторгом примут известие о совершенном тобою ныне деле.
Слова высокопреосвященного стали сбываться сразу после возвращения генерал-губернатора с Амура. Но поначалу он вместе с владыкой и обер-квартирмейстером Будогосским спустился до Николаевска, намечая места будущих новых станиц и сел. Особо они остановились на высоком правом берегу чуть ниже устья Уссури.
Николай Николаевич постоял на утесе, оглядел амурский простор.
— Что-то мы увлеклись днем сегодняшним, — сказал владыке, — а про предков наших забыли. Наречем будущее село Хабаровкой.
— Города потребны, города, рокотал святитель. — Городами земля укрепляется.
— Вы, как всегда, правы, владыко, но селом земля оживляется.
От Хабаровки Муравьев со свитой пересел на пароход «Амур» и дальше уже пользовался только пароходами — их уже было четыре. Николай Николаевич отлично понимал, что без быстрого заселения Приамурья Айгунский договор останется простой бумагой, поэтому — спешил. В письмах Корсакову, которого он усиленно «натаскивал» на роль своего преемника, генерал-губернатор подробно разъяснял, как нужно заботиться о переселенцах, особо — о казаках, хлеборобах-воинах, учил быть внимательным к простым людям. «Как будешь проезжать через Верхнеудинск, посвяти хоть дня два на разбор просьб: это — священная обязанность губернатора», — подчеркивал он. В душе он понимал, что Михаил слабоват для столь высокой и ответственной должности, но любил его — не как брата, скорее как сына, которого не дал Бог, — а к любимцам у него была слабость; многое им прощал, не замечая — или стараясь не замечать, — что при этом иногда роняет свой авторитет. Очень ему навредила история с дуэлью двух чиновников, Беклемишева и Неклюдова, которая произошла в следующем, 1859-м, году. Верхнеудинский исправник Федор Беклемишев сумел каким-то образом втереться в «ближний круг» генерала и стать управляющим отделения Главного Управления Восточной Сибири; поэтому, убив на дуэли Неклюдова, он был отстранен от должности, но прощен по заступничеству Муравьева. Этот поступок генерал-губернатора возмутил не только иркутское, но сибирское и даже российское общество.
Однако, несмотря на такую слабость, Николая Николаевича любили — не все, но многие, — искренне радовались его исторической победе, устраивали в ее честь различные празднества и обеды. А когда генерал-губернатор вернулся в пределы Забайкальской области, его проезд через села и деревни сопровождался колокольным звоном, на обочинах собирались ликующие толпы народа, на обедах читали стихи, сложенные в честь главноначальствующего:
В путешествии по Амуру Николай Николаевич получил известие, что 1 июня в Тяньцзине адмирал Путятин заключил наконец-то торговый договор с Китаем. Китайцы уже знали об Айгунском трактате, и 3 июня сообщили графу об указе богдыхана, утвердившего этот трактат. Неизвестно, отметил ли Путятин победу генерала, а вот Муравьев, получив от Венцеля письмо с новостью, тут же приказал выдать команде парохода по праздничной чарке и поздравил всех с окончанием китайского вопроса.
Однако вопрос оказался незакрытым. Через год, одержав временную победу над англо-французскими войсками, богдыхан заявил, что утверждение договоров с Россией было ошибкой и приказал наказать всех участников переговоров. Кто-то был казнен, кто-то покончил с собой; Дзирамингу, говорили, посадили в колодки; только князь И-Шань, будучи родственником богдыхана, отделался понижением в должности. Но уже следующий виток войны принес победу англо-французам, над Пекином нависла угроза падения, и, воспользовавшись этим, новый посол России в Китае Николай Павлович Игнатьев выступил посредником между китайским правительством и командованием наступающих армий, остановив наступление. В благодарность за это в ноябре 1860 года был подписан и богдыханом утвержден новый договор, по которому территория от Уссури до моря, вплоть до Кореи, стала принадлежать России.
Но это случится только через два года, а пока, в августе 1858-го, по возвращении Муравьева в Иркутск, местное общество устроило грандиозный праздник в его честь: соорудили триумфальную арку, украсили город флагами, всюду играла музыка, звонили колокола, толпы народа приветствовали генерал-губернатора и, естественно, состоялся благодарственный молебен в кафедральном Богоявленском соборе, и был роскошный обед с речами, тостами и здравицами.
Николай Николаевич смертельно устал, но не было рядом Катрин, его Катюши, которая женской лаской, вниманием и пониманием сняла бы с него этот груз. Он позвал на домашний обед семейство Вагранова. Иван Васильевич привел смущенную вниманием красавицу-жену Настю и двух сыновей, Васятку и Семку. Васятке как раз исполнилось семь лет; на нравах старожила Белого дома он взял пятилетнего Семку за руку и повел показывать сказочный дворец, каким представлялся мальчугану этот громадный дом. Настя ушла с ними, и мужчины остались за столом одни.
Муравьев расстегнул мундир, расслабился и помрачнел.
— Наливай, Ваня, по полной, — сказал, подставляя рюмку. — Выпьем за здоровье государя нашего. Слишком он, видно, занят, коли за три месяца не откликнулся на мой доклад о подписании трактата.
— Жаль, что я не был с вами в Айгуне, — обронил Вагранов, наполняя чарки очищенной водкой. — Такое событие пропустил!
— А-а, — махнул рукой генерал. — Это для нас событие, а для них… — Он снова махнул рукой и едва не сшиб рюмку. — Не ко двору я новому государю. Пора уходить!
