Семья Горбатовых. Часть вторая. - Соловьев Всеволод Сергеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
— Вы совсем здоровы? — спросил он.
— Вы видите… — прошептала она.
— А!..
У нее опять на глазах блестели слезы.
— Казимир! — воскликнула она. — Вот что случилось!
Он опустил глаза и не говорил ничего.
— Казимир, — воскликнула она, — да ведь это… Пойми… Ты не хочешь понять меня… Ведь мой будущий ребенок… Твой ребенок!..
В соседней с маленькой гостиной библиотеке, куда была спущена толстая дверная драпировка, в эту самую минуту послышалось какое-то движение, будто кто сильно двинул креслом или какой-нибудь другой мебелью. Потом какой-то предмет, верно, книга, упал там на ковер. Но оба они не заметили этого, оба они были чересчур взволнованы.
Щапский даже покраснел. Он не ожидал ничего подобного, никогда не думал о возможности такого случая. Пуще всего на свете он желал быть свободным и свободным вполне. И вдруг его хотят связать! Он рассердился. Эта женщина, к которой он давно уже почувствовал охлаждение и к которой теперь вернулся только благодаря минутному капризу, присоединившемуся к неизбежности посетить ее — вдруг она стала ему почти противной, какой становились ему все женщины, когда он видел, что у него являются относительно них хоть какие-нибудь обязанности.
«Что же это? Ведь она намерена теперь забрать власть надо мною!.. Ведь она будет меня преследовать сценами, будет разыгрывать драму… Вот она уже и так подурнела… Будет ныть, плакать… И вдобавок, почем я знаю!»
— Вы уверены в этом? — наконец проговорил он.
— В чем, Казимир, в чем?
— В том, что вы сейчас сказали…
— Конечно!..
— Я не о том совсем спрашиваю… Она вздрогнула.
— Господи, так о чем же? Вы сомневаетесь, вы думаете… Я понимаю…
Яркая краска залила ее щеки.
— Вы хотите отстранить от себя ответственность… Вы хотите отказаться от своего ребенка!..
— Я не хочу этого, но вместе с тем очень не желаю такой ошибки. Как же я могу узнать, когда, вероятно, и вы сами не знаете…
Она едва сдерживала рыдания.
— Казимир, вы вернулись для того, чтобы оскорблять меня…
— Успокойтесь, я вас не оскорбляю нисколько… Я просто боюсь ошибки…
— Разве женщина может обмануться? — отчаянно произнесла она и уже не могла сдерживаться и громко зарыдала.
Он почувствовал себя в крайне неловком, несносном положении. Внутреннее чувство подсказывало ему, что она его не обманывает. Но что же ему делать? Начать клятвы и уверения, разыграть роль нежного супруга? Ему казалось это чересчур затруднительным, а он не любил затруднять себя. Однако он поспешил к ней и усадил ее в кресло.
— Catherine, au nom du ciel, calmez vous!.. Ведь нельзя же… Могут войти, застать вас в таком виде… Как мы объясним? Это невозможно, успокойтесь, успокойтесь!..
Но она в первый раз в жизни чувствовала что-то особенное. Она не могла бороться со своим нервным припадком, в ней заговорило страстное чувство к этому человеку, и вместе с тем она почувствовала себя несчастной, обиженной, оскорбленной всеми, всеми покинутой. Ей безумно захотелось удержать его возле себя, скрыться под его защиту. От чего, от кого скрыться — она уже не разбирала — может быть, от самой себя.
— Казимир! — говорила она сквозь рыдания. — Казимир, скажи же, скажи мне, что ты меня любишь, что не разлюбил меня… Скажи… Слышишь, скажи!.. Я должна знать это… Говори правду… Не обманывай… Ну, разлюбил… Ну, хочешь бросить, — так скажи разом, не томи… Я не могу больше!..
— Люблю… Люблю! — через силу проговорил он.
От этих слов веяло холодом, и они прозвучали каким-то отвратительным диссонансом. Но она уже не разбирала, она была как в бреду.
— Казимир, — говорила она, — не покидай меня, возьми меня… Я все для тебя брошу… Я уйду для тебя хоть на край света, я все отдам тебе, что у меня есть… Твоя вера будет моей верою… Приказывай… Помнишь, я иногда спорила с тобою, ты бранил меня за то, что я не отношусь серьезно к твоим словам о религии… Говори теперь… Приказывай… Хочешь, я хоть сейчас перейду в католичество…
Он сидел задумавшись, пощипывая усы. Вдруг по лицу его мелькнуло какое-то новое выражение, какая-то новая мысль завертелась в его глазах. Он сделал над собою усилие и заговорил уже новым, более ласковым голосом:
— Катрин, дорогая, ведь еще есть время, обо всем потолкуем… А теперь прошу — успокойся… Ну, успокойся же, если меня любишь!.. Я вернусь, скоро вернусь… Когда?.. Назначь сама… Дай мне знать…
— Не уходи! — простонала она и снова громко зарыдала.
Он просто испугался. Каждую секунду мог войти кто-нибудь… Скандал неизбежен. Безумная женщина! Он видел, что успокоить ее он не в силах и что самое лучшее — ее теперь оставить. Одна она скорее придет в себя.
— Я ухожу, — сказал он, — мне нельзя ни минуты оставаться… Но я вернусь скоро… Завтра… Скажи мужу, что я жалею, что не застал его…
Он взял ее руку, поцеловал и быстро, прежде чем она могла опомниться, вышел из комнаты.
Она подняла свое склоненное, заплаканное лицо, взглянула — его нет. Она побежала было за ним, но остановилась, вернулась и с новым, отчаянным, истерическим рыданием упала в кресло.
Драпировка, скрывавшая дверь в библиотеку, зашевелилась — ее приподняла чья-то рука.
Катрин заметила это и задрожала.
На пороге показался Борис, бледный, с широко раскрытыми глазами. Он сделал несколько шагов и остановился перед Катрин. Она с ужасом взглянула на него — его взгляд был страшен.
Она вскрикнула и лишилась сознания.
XVIII. СВИДЕТЕЛЬ
Борис утром был уже в доме генеральши и должен был опять возвратиться туда к обеду. Но до обеда оставалось еще много времени. Он заехал к Вельскому, не застал его, вернулся домой и прошел в библиотеку.
Несмотря на то, что он, обыкновенно, мало обращал внимания на окружающую обстановку и не придавал ей особенного значения, ему не по душе были его мрачные комнаты в нижнем этаже, со сводчатыми потолками, с наполовину закрашенными окнами, во избежание нескромных взглядов проходивших по тротуару и проезжавших по набережной Мойки. Поэтому, когда он бывал дома, он обыкновенно отправлялся в библиотеку. Это было его любимое местопребывание.
Обширная и светлая комната, вся заставленная массивными шкапами с книгами; на шкапах бюсты писателей, ученых, художников всех времен и народов. Посреди комнаты огромный стол и на нем всегда были разложены как иностранные, так и русские новые издания и газеты. В амбразуре широкого окна, вблизи от двери в маленькую гостиную, помещалось большое сафьяновое кресло со всевозможными приспособлениями для чтения. В этом кресле можно было сидеть, лежать в каком угодно положении. Двигавшийся во все стороны пюпитр поддерживал книгу; можно было приспособиться как угодно, давая себе только один труд: перевертывать страницы.
На этом-то кресле Борис, любивший иногда понежиться, обыкновенно устраивался с книгой. А выбор для чтения был громадный.
Сергей Борисович, большой любитель книг, в юности выписывал все мало-мальски интересное. Затем, вернувшись из своего долговременного пребывания за границей, он привез огромное количество книг. И с этого времени аккуратно следил за тем, чтобы обе его библиотеки, в Горбатовском и в Петербурге, постоянно пополнялись. Эти библиотеки составляли чуть ли не лучшее частное книгохранилище в России. Каталоги составлялись тщательно, библиотеки были в полном порядке.
И Борис каждый раз, забравшись сюда, находил какую-нибудь новую, любопытную и редкую книгу, которая сразу поглощала его внимание. Он просиживал целые часы, время от времени меняя свое положение в кресле и то спуская, то поднимая пюпитр.
Так с ним случилось и теперь. Он нашел интересную книгу и погрузился в чтение. Он уже читал около часу, когда услышал в маленькой соседней гостиной, дверь в которую была отперта и от которой его разделяло только тяжелая, спущенная драпировка, шуршанье женского платья. Кто-то кашлянул, и Борис узнал в этом кашле Катрин. Он не обратил внимания и продолжал чтение. Но не прошло и двух минут, как снова раздались шаги, на этот раз мужские, и упавший голос Катрин произнес:
