Сальватор - Дюма Александр (читать книги онлайн .TXT) 📗
Брови его были темнее волос на голове и нисколько не поседели. Они придавали его лицу ужасающую жестокость. Но его небесно-голубые глаза, его рот, полный великолепных белых зубов, говорили в то же самое время о его огромной доброте и бесконечной нежности души.
Он был резок и порывист в движениях и поступках. И это мы видели по его поведению на борту корабля, в Тюильри, при появлении у сына. Но под этой резкостью и живостью пряталось самое чувствительное сердце, самая сострадательная душа, которую когда-либо создавала природа.
За долгие годы он привык командовать людьми в обстановке, когда опасность не позволяла проявлять слабость, и поэтому лицо его сохраняло властное и волевое выражение. И, действительно, словно продолжая оставаться на борту «Прекрасной Терезы», он и в своей деревне, несмотря на разорение, обладал секретом, как приводить людей к повиновению. И не только живших напротив него крестьян, но и самых богатых в округе дворян.
Когда ему пришлось вследствие европейского мира томиться от безделья в праздности, капитан, не имея возможности вести войну с людьми, объявил войну животным. Отдав этому делу всю свою кипучую энергию, он стал страстным любителем охоты. И, испытывая огромное сожаление от того, что не мог заняться такими стоящими животными, как слоны, носороги, львы, тигры и леопарды, он с некоторым стеснением стал вести борьбу с такими «слабыми» животными, как волки и кабаны.
Похоронив Терезу и отослав Петрюса в Париж, капитан Эрбель стал по девять месяцев в году проходить ежедневно по десять – двенадцать лье по лесам и равнинам с ружьем за плечами и двумя своими собаками.
Случалось, что неделю, а то и две односельчане не видели его, но знали о том, что он жив, по тележкам с дичью, которые он отправлял в большинстве случаев в самые нуждающиеся семьи. Таким образом капитан, не имея возможности раздавать нищим милостыню деньгами, раздавал ее продуктами, добытыми с помощью ружья.
Капитан был таким образом кем-то более значительным, чем Немрод, он был настоящим богом-охотником.
Но эта страсть к охоте имела и свои неудобства.
Читателю, конечно, известно, что всякий нормальный охотник, исполняя закон, вешает свое ружье над камином в феврале, где оно и висит спокойно до сентября. Но ружье капитана не знало покоя: его «леклер» – он выбрал оружие, изготовленное именно этим славным оружейником – работал без отпуска, и то в одном, то в другом углу департамента раздавались всем хорошо знакомые звуки выстрелов.
Конечно же, все полевые надсмотрщики, все егеря и жандармы департамента знали, для чего охотится капитан и куда идут охотничьи трофеи. И поэтому все полевые надсмотрщики, все егеря и жандармы, заслышав выстрелы в одной стороне, старались уйти в другую. И только в тех случаях, когда капитан слишком уж смело подстреливал кого-нибудь прямо на глазах у владельца территории, должностное лицо было обязано составлять протокол и отводить правонарушителя в суд.
Но случалось так, что суды, какими бы суровыми они ни были во время Реставрации в отношении к браконьерам, узнав, что правонарушение было совершено «Санкюлотом» Эрбелем, смягчали наказание, несмотря на личное мнение судей, и ни разу штраф за это не превысил минимального размера. И таким образом, платя на штрафы по сотне франков в год, капитан умудрялся раздавать милостыни на двести тысяч, кормился сам и присылал великолепные корзины с дичью Петрюсу, который делился охотничьими трофеями с теми из своих собратьев, кто рисовал натюрморты. И это доказывает, что браконьерство, как добродетель, всегда вознаграждается.
Что же касается всего остального, то капитан остался настоящим моряком. Он не только не знал того, что происходит в городе, но и того, что происходит в мире.
Одиночество, в котором живет моряк, затерянный посреди океана, величие зрелища, которое постоянно находится перед его взором, та легкость, с которой он ежесекундно играет своей жизнью, та беззаботность, с которой он ждет смерти, – всё это, как жизнь моряка, так впоследствии и охотника, так надежно оберегали его от общения с людьми, что он сохранил по отношению к себе подобным симпатию и девственную дружбу. Но это ни в коей мере не касалось англичан, которых он, сам не зная почему, считал своими кровными врагами.
Единственной трещиной в этом гранитном и золотом сердце была трещина, образовавшаяся в результате смерти его жены, бедной Терезы. Образца женской красоты, непорочной души, молчаливой преданности.
И посему, когда он вошел в мастерскую, поцеловал Петрюса и посмотрел на него, как обычно смотрит отец на сына, на щеках капитана показались две крупные слезинки и он, протянув руку генералу, произнес:
– Ты только погляди, брат, до чего он похож на свою бедную мать!
– Возможно, – ответил генерал. – Но ты должен помнить, старый пират, что я не имел чести знать его покойную мать.
– И то правда, – ответил капитан нежным и полным слез голосом, которым он всегда говорил о жене. – Она ведь умерла в 1823 году, когда мы еще не помирились.
– Вот как! – сказал генерал. – Ты, значит, полагаешь, что мы с тобой помирились?
Капитан улыбнулся.
– Мне кажется, – сказал он, – что когда братья обнялись, как мы только что с тобой, после тридцати лет разлуки…
– Это ничего не значит, мэтр Пьер. Ты думаешь, что я смогу помириться с таким бандитом, как ты?! Я протягиваю ему руку, что ж! Я обнимаю его, хорошо! Но в душе моей раздается голос, который говорит: «Я не прощаю тебя, санкюлот! Я не прощаю тебя, разбойник! Я не прощаю тебя, корсар!»
Капитан продолжал смотреть на брата с улыбкой. Он прекрасно знал, что генерал испытывает к нему искреннюю дружбу.
Когда ворчание генерала закончилось, Пьер произнес:
– А вот я прощаю тебя за то, что ты воевал против Франции.
– Вот как! – сказал генерал. – Когда Франция была гражданской Республикой или бонапартистской империей, я воевал. Но воевал я против 1793 года и против 1805 года, понял меня, браконьер? И никогда против Франции.
– Что тебе на это сказать, брат? – ответил на это капитан все с тем же дружелюбием. – Мне почему-то всегда казалось, что это одно и то же.
– А поскольку отец всегда так считал, пусть и продолжает так считать, – сказал Петрюс. – Вы же, дядя, полагали обратное, и продолжайте оставаться при своем мнении. Мне же кажется, что пора перевести разговор на другую тему.
– Да, действительно, – промолвил генерал. – Как долго мы будем иметь честь видеть тебя?
– Увы, дорогой мой Куртенэ, я здесь надолго не задержусь.
Пьер Эрбель, отказавшись от имени Куртенэ, продолжал называть так брата как старшего их рода.
– Почему же это ненадолго? – спросили вместе генерал и Петрюс.
– Я рассчитываю уехать сегодня же, дети мои, – ответил капитан.
– Сегодня, отец?
– Черт! Ты, решительно, сошел с ума, старый пират! – произнес генерал. – Ты хочешь уехать, едва успев приехать?!
– Мой отъезд зависит от разговора, который должен состояться у меня с Петрюсом, – сказал капитан.
– А также от охоты, которую ты затеял с друзьями-браконьерами департамента Ильи-Вилен?
– Нет, брат, там у меня умирает приятель, старый друг, утверждающий, что будет мучиться, если я не закрою ему глаза.
– А может быть, и он явился тебе, как твоя Тереза? – спросил генерал со свойственным ему скептицизмом.
– Дядя!.. – вмешался Петрюс.
– Да, я знаю, что мой братец-пират верит в Бога и в привидения. Но послушай, старый морской волк, тебе повезло в том, что, если Бог и есть, то он не видел, как ты пиратствовал. Ведь в противном случае для тебя не было бы больше ничего святого ни в этом мире, ни в том.
– Если бы это было так, – мягко ответил, качая головой, капитан, – это было бы весьма прискорбно для моего бедного друга Сюркуфа. И это было бы еще одной причиной для того, чтобы я поторопился вернуться к нему.
– Ах, так это Сюркуф умирает? – воскликнул генерал.
– Увы, да! – сказал Пьер Эрбель.
