Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (версия книг txt) 📗
Ужас заключался в том, что к висящей над бездной лошади, к всаднику невозможно было подойти. Тропинка шла по старому оврингу, ветхому и местами разваливающемуся. Здесь когда-то, очень давно, горцы, используя выступы и расщелины в скале, сделали из дреколья подпорки и подмостили их для устойчивости камнями. Сверху сделали мостики, постелили сучья и траву, засыпали песком и мелким щебнем. Жидкий мостик, лепящийся на огромной высоте вдоль обрыва, был проложен зигзагами вдоль пластов горных пород и достигал ширины едва один-полтора аршина. Лошадь, инстинктивно боясь зацепиться вьюком или ногой всадника за скалу, старалась ставить копыта на самый край овринга, а здесь чаще всего потоки талой воды, падающие глыбы камня повреждают настил. Обычно ежегодно карниз починялся горцами, но за годы басмачества горные тропы запустили. Карниз обветшал, стойки прогнили, и на каждом шагу Алаярбек Даниарбек покрикивал: «Смотри глазами! Не торопись!» И сейчас, когда лошадь Мирзы Джалала оступилась, он, не трогаясь с места, начал спокойно распоряжаться.
— Лошадь умнее тебя, проклятый, отпусти поводья! Лошадь найдёт дорогу. Не шевелись, ты, дурак из дураков, если дорога тебе жизнь. Не дергай за повод. Замри, иначе кости твои сожрёт река!.. Не дыши, проклятый, смотри, какой конь погибает... Наклонись налево к стене утеса, говорят тебе, осторожней. Так! Вынь ноги из стремени. Сползай!.. Сползай!» Чудо совершилось, к Мирзе Джалалу вернулось самообладание, и он нашёл в себе силы с величайшими предосторожностями слезть с лошади на карниз. Он стоял, прижавшись к утесу. Настил ходуном заходил под его ногами, когда конь стал подниматься, вытягивая ногу из щели.
Двинулись дальше.
Ущелье сузилось, и стало совсем темно, но впереди, в промежутке между отвесными мрачными утесами, ярко светился зеленым светом склон пологой горы.
— Ну, конец мученьям! — Но радостный возглас застрял у доктора в горле. Как раз на повороте тропинки, загораживая просвет в скалах, выросла фигура всадника. С минуту конь точёными ногами, словно танцуя, шагал, едва касаясь настила овринга.
Всадник остановился. Он был одет с нарочитой пышностью, мало вязавшейся с тяжёлой горной дорогой и суровым пейзажем. Голову его венчала белая чалма, больше похожая на индусский тюрбан, с плеч ниспадал роскошный шёлковый халат голубого цвета с пёстрой отделкой, сапоги красного сафьяна упирались в позолоченные стремена. В сочетании с блестящей сбруей коня эта великолепная фигура казалась выхваченной из экзотической сказки. Но на доктора и его спутников всадник произвел зловещее впечатление — из рамки пышных одежд на них с холодным любопыством смотрели зеленоватые равнодушные глаза на изрытом оспой скуластом лице, желтизна которого особенно подчеркивалась курчавой бородкой. Усмешка искривила губы этого человека, и он, не поворачивая головы, крикнул по-фарсидски показавшемуся из-за его спины другому всаднику:
— Я говорил, Синг, собаки попадутся!
Не сводя глаз с растерянного лица доктора и его спутников, он не торопясь начал передвигать по поясу маузер, одновременно растёгивая деревянную кобуру.
Внезапно лицо пышного всадника исказилось гримасой, он нелепо взмахнул руками и вместе с конем сорвался с овринга вниз, в зияющий провал. Только тут до сознания Петра Ивановича дошел звук выстрела. Он с недоумением посмотрел на судорожно сжатый в своей руке старенький наган — доктор мог поклясться чем угодно, но он не помнил, как вынул пистолет, как выстрелил. Он перевёл взгляд на дорогу. В нескольких шагах, почти на том же месте овринга, стоял другой, весь увешанный оружием, всадник, по-види-мому, тот самый Синг, к которому только что обращался незнакомец.
Мгновенно подняв коня на задние ноги, Синг с непостижимой ловкостью повернул его кругом и молниеносно исчез за скалой.
Молчание нарушил Алаярбек Даниарбек.
— Что случилось? Почему мы остановились?
Он стоял посреди тропинки, и дрожь пронизывала его тело. Лицо побледнело, из-под чалмы стекали по щекам крупные капли пота.
Мирза Джалал провел руками по лицу и бородке и пролепетал:
— О-оминь! — Губы у него прыгали. Щёки приняли мертвенно серый оттенок. Глянув в пропасть, он сел па тропинку, закрыв лицо руками.
— Кровь, я вижу кровь, — шептал он. — Зачем вы это сделали?
Всё ещё дрожащим голосом, но с явным презрением Алаярбек Даниарбек процедил сквозь зубы:
— Хорошо, что кровь не на твоей груди, Мирза Джалал.
— Какая ошибка... Стреляли?.. Теперь они нас всех перережут...
Никто не смотрел вниз, да и едва ли можно было там что-нибудь разглядеть — дно ущелья погрузилось в сумрак, и оттуда медленно поднимался ватными клочьями зеленоватый туман.
Люди, сопровождавшие погибшего, могли перестрелять всех участников похода на узком балконе, как куропаток. Но оказалось, что за поворотом скалы на овринге и на широкой тропе, извивавшейся по пологой груди зеленой горы, никого нет.
Дальше они бежали наобум. После случая на овринге их проводник, бекский сын Абдуджаббар, исчез. Очевидно, он повернул обратно. В полной тьме стремительно спустившейся южной ночи, среди нагромождений скал и камней, они пробирались вслепую по едва угадываемым тропинкам, по которым иной раз приходилось ползти на четвереньках, таща за собой на поводу упирающуюся лошадь. Раза два или три во тьме возникали огни костров, доносились чьи-то голоса, лай собак; тогда путники бросались в сторону, через тонувшие во мгле овраги и рытвины, чтобы только не встретиться с людьми...
Вконец выбившиеся из сил, отупевшие, потерявшие всякое представление о времени, доктор и его спутники наверняка перевалили бы в темноте через отрог дышавшего холодом белого великана Хазрета и окончательно заблудились в хаосе ущелий массива Тамшут, если бы не попавшиеся навстречу ночные пастухи. Они не только доброжелательно разъяснили, куда и как дальше ехать, но и дали подпаска проводить их.
Радостное, полное сияния утро застало неудачливых путешественников на спуске с Красного перевала в долину голубых рек — Магиан.
Природа ликовала и в мириадах благоухающих цветов альпийских пастбищ, и в звонком шуме хрустальных потоков, и в изумрудной зелени лесных дебрей на могучей горной громаде по ту сторону долины, и в лазоревых потоках, извивающихся во всех направлениях по обширной горной стране, лежавшей под ногами. И в душе шественников тоже всё пело и ликовало; воспоминания прошедшей ночи сразу потускнели и сгладились. Один только Мирза Джалал оставался в состоянии отупения. Он хватался за голову руками и только стонал: «Доктор, что вы наделали, вам и нам отвечать придется. Вы же человека убили! Какого человека!»
В письме же на имя бывшего кушбеги медоточивый казий фарабский писал:
«Достопочтимый, вам уже известно из дальнейшего и последующего, что поистине прискорбные обстоятельства столь нежданной гибели господина Саиба Шамуна — ференга (никто да не появится в этом мире, как для того, чтобы стать достоянием могильной земли) — поселили в сердцах готовившихся к подвигам газиславных борцов за истинную веру — полное смятение и растерянность. Оказалось приведенным в полное расстройство столь мудро задуманное намерение протянуть руку войны и захвата к Самарканду. Сколь-ко усилий и трудов затрачено на приготовления: караванная тропа через перевал Качающегося Камня расширена и выровнена для проезда повозок и даже, в случае надобности, артиллерии; провиант и скот приготовлены; патроны и все необходимое подвезено. Прибытие же, после гибели команду-ющего походом Саиба Шамуна, на другой день со стороны Магиана кзыл-аскеров встревожило сердца доблестных наших начальников. Высказав предположение, что в Самарканде заговор раскрыт и время упущено, они сочли за благо отложить поход и поспешно направить свои стопы со своими воинами обратно в горы, уповая на то, что мудрость эмира вселенной и ниспосланных нам богом друзей-ференгов предоставит в недалеком будущем более удачный случай вернуть под знамя истинной веры земли Бухары, Самарканда и Ташкента, искони принадлежавшие эмирскому престолу.
