Дитя Всех святых. Перстень с волком - Намьяс Жан-Франсуа (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Непонятно откуда доносился какой-то странный жалобный стон. Звук был мелодичным, почти музыкальным, он успокаивал и утешал, словно колыбельная. Захваченный его очарованием, Франсуа спрашивал себя, благодаря чему стало возможным появление этого рая. Здесь, без сомнения, имелась река. Но где же она?
И она появилась — за поворотом улицы. Ничего подобного видеть ему прежде не доводилось: гигантские вертикальные колеса, каждое размером с дом, медленно переворачивали пласты воды. Они подавали воду в каменные акведуки, которые разносили ее по всем направлениям. Именно они издавали этот характерный скрежет, похожий на стон.
Франсуа даже остановил Богиню, настолько пленительным был этот пейзаж. Над колесами поднимались водяные струи, сверкающие в лучах заходящего солнца. Вода в реке была необыкновенно чистой, темно-зеленоватого цвета, но сквозь нее хорошо различалось каменистое дно. В воде, брызгаясь и хохоча, плескались мальчишки.
В одно мгновение настроение Франсуа скакнуло, подавленность сменилась восторгом: здесь даже рабство не будет, похоже, слишком тягостным. Люди, живущие в таком раю, не могут быть жестокими хозяевами. Через несколько лет этого приятного плена братья обязательно найдут способ выбраться отсюда.
Но их ожидал неприятный сюрприз: Хаджи не остановился в этом городе. Миновав последний дом, он продолжал идти дальше по дороге, которая поднималась вверх. Конечно, пейзаж был отнюдь не таким удручающим, как поначалу, но следовало признать очевидное: их хозяин не жил в том чудесном раю.
Однако далеко от города Хаджи уходить не стал. Через несколько минут они остановились на плоскогорье, возвышающемся над рекой. Здесь Франсуа опять довелось испытать удивление, настолько необычным оказалось новое зрелище. Перед ними простирался другой город, состоявший из странных домов: белых, круглых, с остроконечными крышами. Они были похожи на пирожные, глиняные горшки или ножки грибов. Некоторые отделялись от соседних небольшими садиками, другие лепились вплотную, как бусинки в четках.
Хаджи медленно ехал по городу. В домах не имелось ни окон, ни печных труб. Единственным отверстием в этих жилищах был высокий вход без двери. Крестьяне стояли перед домами и с уважением приветствовали путника, а на двух его рабов смотрели с нескрываемым удивлением.
Дом Хаджи не был похож на другие. Он был такой же ослепительно-белый, но гораздо больше и другой формы: квадратный и с окнами. В центральном дворе имелся огородик, за которым тщательно ухаживали. Хаджи спустился на землю, братья сделали то же самое. Он махнул рукой по направлению к дому: они поняли, что там они и должны будут жить. Затем Хаджи указал на часть строения, три окна которого были забраны решетками, и резко затряс рукой. Франсуа и Жан догадались, что это жилище их хозяина и его жены, и они не имеют права там появляться.
Вдали послышалось пение. Братья увидели, как Хаджи снял с седла своего мула небольшой коврик, расстелил его, направив в нужную сторону, и простерся ниц, бормоча молитвы. Не сговариваясь, Франсуа и Жан опустились на колени, осенили себя крестом и тоже стали молиться, ибо перед лицом ожидавших их испытаний помощь Господа была бы совсем не лишней.
В комнате, где они разместились, уже обитал какой-то любезный старик. Он поприветствовал их на своем языке, они смогли ответить ему только улыбками. Затем он пожелал им кое-что объяснить, но то, что он говорил, понять им так и не удалось. Впрочем, старик не настаивал. Он улегся спать на циновке, разложенной прямо на земле. Братья последовали его примеру.
Назавтра Хаджи послал за Франсуа и Богиней. Он хотел забраться на лошадь и думал, что легко сделает это с помощью ее прежнего хозяина. У него ничего не вышло. Богиня позволила надеть на себя седло, но, когда Хаджи поставил ногу в стремя, взбрыкнула так сильно, что он упал. Напрасно Франсуа пытался заставить ее повиноваться: поглаживал, кричал на нее и даже бил, — она не разрешала Хаджи даже приблизиться к себе. Зато когда Франсуа, стремясь ее успокоить, вспрыгивал в седло, она радостно трогалась с места.
На исходе этого утра, прошедшего в тщетных усилиях, Хаджи тяжело вздохнул, расседлал лошадь, водрузил вместо седла вьюк, прикрепил к нему два больших кувшина и рукой указал Франсуа, что следует отправиться к реке. Затем он отыскал старого слугу, работавшего в огороде. Жан шел рядом с ним, размахивая руками. Смирившись, Хаджи велел ему помочь товарищу и вышел из дома.
Когда они остались одни, Жан, приблизившись к старику, стал быстро шевелить губами. Старик вначале решил, что Жан голоден, но тот вывел его из заблуждения. И старик понял, наконец, что Жан хочет разговаривать с ним, что новый раб желает выучить язык. Весьма удивленный, слуга постучал себя в грудь, затем показал на своего собеседника и медленно произнес два слога. Жан перевел: «я», «ты», и урок начался в ущерб огородным работам.
В это самое время Франсуа медленно спускался с возвышенности, держа Богиню в поводу. Город был хорошо виден, но Франсуа не спешил возвращаться туда: ему хотелось продлить удовольствие. Он разглядывал безводные, засушливые земли, окружавшие его. Он думал об Эде, предке семейства Вивре, и о пустыне с вкраплениями оазисов, где проходила знаменитая охота на льва. Все это случилось в подобных же местах. Франсуа находится в краю львов! Жан ошибался: волков здесь нет, волки остались далеко позади, на его холодной, туманной родине.
Миновав дворец и странную башню с остроконечной крышей, Франсуа, наконец, подошел к реке. Он вновь увидел каскад капель, услышал жалобный скрип, ощутил эту воду и восхитительное движение колес, медленное, размеренное, столь же совершенное и прекрасное, как смена времен года, течение лет, ход жизни…
Франсуа был одет в голубой халат, который дал ему Хаджи, такой же, как и у других крестьян, но его необычная внешность, светлые вьющиеся волосы и прекрасная белая лошадь привлекали всеобщее внимание. Дети с громкими криками окружили его, мужчины сдержанно рассматривали странного человека, а женщины при виде его разбегались. Он улыбнулся всем этим людям сразу, наполнил до краев оба кувшина и пустился в обратный путь.
***
Так прошел месяц спокойной размеренной жизни. Богиня окрепла и поздоровела, и Франсуа мог по десять раз на дню отправляться с ней за водой. Он вскоре перезнакомился со всеми. Дети перестали им интересоваться, а взрослые больше его не опасались. Его светлые волосы и белая лошадь стали привычной частью окружающего пейзажа.
Жан, в свою очередь, с помощью старого слуги продолжал знакомиться с началами арабского языка.
В комнате, что служила им жилищем, на Сретение — ибо Франсуа и Жан по-прежнему старались не терять ощущения времени и продолжали жить по своему календарю в стране, столь непохожей на их собственную, — разразилась драма.
Внезапно Жана охватил страшный озноб.
Поначалу Франсуа не придал этому особого значения, потому что в тот вечер дул довольно прохладный ветерок, но Жан стал содрогаться всем телом и метаться на циновке, скрипя зубами. С досадой в голосе он произнес:
— Вот она, малярия!
Больше он не мог произнести ни слова. Его вырвало только что съеденным ужином и продолжало выворачивать наизнанку, хотя из него ничего уже больше не выходило, кроме слюны и желчи. Так он мучился более часа, все больше теряя силы. Франсуа вытирал ему рот и старался согреть. Он накрыл брата собственным халатом, старик-сосед сделал то же самое, но это не помогало, кожа Жана оставалась ледяной. Откидываясь навзничь между двумя рвотными позывами, он стучал зубами от холода. Впрочем, Жан оставался в ясном уме и время от времени отчетливо произносил:
— Мне холодно!
Так продолжалось около двух часов, а затем Франсуа показалось, что брату становится лучше: Жан согревался, его кожа стала приобретать обычный оттенок.
Но облегчение было недолгим. Вскоре из ледяной кожа стала пылающе-жаркой, влажной, а лицо ярко-красным. Больной принялся стонать. Внезапно его охватывало возбуждение, и он бормотал какие-то бессвязные слова.
