Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
И я люблю этот мир таким, каким его знаю. И я хочу ему об этом сказать. Пока еще не поздно...
Кнорозов остановил меня в дверях.
- Погодите. Вот, возьмите первую главу. Мне она теперь уже точно ни к чему... И знаете, что? Спасибо вам. Вы не зря появились здесь. Можете считать меня безумцем, но вы мне помогли. Вы дали мне силы бороться. И даже если моя борьба обречена на поражение, я не отступлю и не оставлю ее. И я не буду больше увлекаться предсказаниями. Прощайте, - он протянул мне ладонь.
Но, прежде чем я покинул его, мой взгляд зацепился за висящие на стене фотокарточки. Одна из них заставила меня замешкаться.
- Скажите, а что на ваших снимках делает моя собака?
- Ваша? - устало возразил он. - Нет же, это мой пес, Кецаль. Он, правда, давно умер...
- Не имеет значения, - я тихо улыбнулся. - Прошу вас, вы гуляйте с ним иногда. Ему там скучно и так хочется побегать...
- Я знаю, - он улыбнулся мне в ответ - впервые за все время. - Я знаю.
Лифт сорвался в пропасть с невообразимым грохотом и с такой скоростью, что я испугался, не отправляют ли меня за мое неверие в ад. Но нет; спустя всего несколько минут он доставил меня обратно в пыльные музейные коридоры. То ли Ицамна был искренен, благодаря меня за помощь, то ли иной Преисподней, кроме той, в которой мы привычно обитаем, не существует.
Наружу я выбрался через главный вход, найдя его по указателям. Бредя по оживленной улице, я все обдумывал наш разговор. Кнорозов не хотел меня слушать; так кто же из нас верно понял послание Каса-дель-Лагарто? Что ждет нас за последней чертой, и стоит ли бояться этого?
Ведь вся жизнь человеческая, по сути, есть медленное умирание. Умираем даже не мы сами - постепенно увядает окружающий нас мир.
В первые годы нашей жизни и он находится в расцвете. (Не потому ли детские воспоминания так ярки?) Нас окружают близкие создания - отец, мать, бабушки, дедушки, за ними приходят друзья из детского сада и школы, расцветает первая любовь. Это и есть краеугольные камни, на которых зиждется маленькая Вселенная каждого из нас. В детстве и юношестве она полностью реальна и осязаема, пока все дорогие нам люди вместе с нами пребывают среди живых. С каждым из них нас связывают мириады тончайших нитей: общие мысли, совместно проведенные каникулы, легкие кружащие голову романы, протянутая вовремя рука. Сплетаясь воедино воспоминаниями и переживаниями, эти люди и ткут шелковую пряжу нашей действительности, нашего мира, нашей жизни.
Но годы идут, и они - один за другим - покидают нас. Обращаются в бесплотных призраков и находят свое последнее прибежище в наших воспоминаниях. Пытаясь заставить родной голос зазвучать хоть на доли секунды в нашей голове, стараясь вернуть из небытия очарование их улыбки, мы можем часами рассматривать их фотографии, но все тщетно. Боль от утраты любимого существа нельзя преодолеть, ее притупляет только время.
И с каждой новой смертью наша Вселенная всё больше сдвигается в другое измерение - в плоскость наших фантазий, плоскость нашей памяти. Она уходит в прошлое, мы всё меньше живём сегодняшним днём, и всё больше погружаем себя во вчера, которое нечётко и расплывчато отпечаталось в нашем сознании.
Первыми уходят бабушки, дедушки, погибает собака, которая была с нами рядом, пока мы подрастали - и вместе со всеми ними умирает наше детство. Их смерть - это рубеж: после неё начинается так называемая зрелость.
Потом приходит черёд родителей; когда и они нас покинут, это будет означать, что взрослая жизнь окончена, и мы замерли на пороге старости. Наконец умрёт кто-то из давно поседевших школьных друзей или беззубо, но с прежним задором улыбавшихся нам товарищей по университету, наконец, муж или жена.
Это последний знак: пора готовиться и нам. Потому что почти весь наш мир, словно гибнущий огромный океанский лайнер, погружается в пучину прошлого. Темные воды по капле заполнят каюты воспоминаний, заселенные образами коллег, армейских сослуживцев, фантомами отцов и братьев, матерей и сестер... Хлынут в роскошные банкетные залы, где мы отмечали свои маленькие триумфы: успешно сданные школьные экзамены, выстраданное поступление в университет, любовные победы, свадьбы и рождения детей, годами ожидаемые повышения по работе. Затопят и трюмы, куда свалены гнить черные часы нашей жизни: мы хотели бы задраить их наглухо, но память зияет щелями, края которых никогда не сойдутся.
В старости мы гораздо больше принадлежим вчерашнему дню, чем настоящему. И обклеенная пожелтевшими от времени фотоснимками келья Кнорозова-Ицамны, его больничная палата в башне из слоновой кости, мало чем отличается от комнат, в которых доживают свои дни другие одинокие старики.
Они часто не приемлют новой жизни, сварливо отталкивают настоящее, оно им не нужно, оно вторгается в счастливый акварельный мир их прошлого. Их Титаник почти уже ушёл на дно, но они не хотят покидать его. Стоя у заржавевшего штурвала, они пристально вглядываются назад, в даль. Они живут в воспоминаниях, их мир почти окончательно сдвинулся в измерение призраков и иллюзий, где живы их родители, где можно ощутить на коже шершавую ладонь дедушки, который гладит их по щеке, и где всё ещё слышен азартный лай их любимой собаки, требующей, чтобы ей снова бросили палку, чтобы эта веселая и простая игра никогда не заканчивалась...
...Когда волны забвения доберутся до капитанского мостика и лизнут наши ноги, надо будет только с достоинством отдать в последний раз честь и молча закрыть глаза. И тогда мы в свою очередь станем тем рубежом, который обозначит конец детства для наших внуков и начало старости для наших детей.
* * *
Не возьмусь сказать точно, сколько времени я провел на аудиенции у Бога: часов я с собой не брал. Если судить по мрачному небосклону, разбавленному лишь мутной облачной суспензией, стоял поздний вечер, а может, уже и ночь. Однако вокруг было непривычно людно. Рабочие и спасатели продолжали расчищать завалы, а в палаточных городках, которыми обросли прореженные землетрясениями улицы, бурлила нездоровая, лихорадочная деятельность. Видимо, горожане теперь боялись спать, не зная, удастся ли им еще открыть глаза, сомкни они их сейчас хоть на миг. Что ж, страх был им простителен, ведь им было неведомо то, что знал я. А после моей беседы с Ицамной возвещать всем им скорый и неминуемый конец я отчего-то не хотел.
