Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
- Смиритесь. Просто смиритесь.
Не он ли сам говорил мне, что судороги, скрутившие землю в последние недели, были проекцией не только и не столько его телесных страданий, как смятения, в котором пребывали его разум и чувства?
Если я и вправду был всего лишь вспышкой нейронных искр в его мозгу, мне не дано было исцелить убивающую его болезнь, не дано облегчить мук, грызущих его тело. В моих силах было только одно: установить мир в его душе. Бесполезная борьба ожесточила его, но он не хотел оставить веру в возможность спастись. Как убедить его в том, что боль уйдет, только если он прекратит сопротивление?
- Рукопись говорит, мир конечен. Человек смертен. Уже в тот день, когда мы появляемся на свет, каждый из нас обречен. Вы всю жизнь посвятили изучению майя, но не постигли главной из их мудростей. Помня о смерти, они побороли свой страх перед ней. Мы же отрицаем смерть, изобретая лекарства, диеты и дыхательные гимнастики, обещающие протянуть наше существование хоть еще на день, словно этот дополнительный вымоленный день мы проживем иначе, не так бездарно и бессмысленно, как все прочие отмерянные нам дни. Но, теша себя иллюзиями бессмертия, мы только усугубляем свой ужас и свою боль в тот день, когда неотвратимость конца становится очевидной. Каждый майя помнил, что умрет. Каждый знал, что сгинет весь мир. Это предопределено. Это записано в майянских пророчествах, в каждой клетке человеческого тела и на каждом кирпичике, из которых сложено само мироздание. Такое ли уж огромное значение имеет, когда именно наступит смертный час? Да, чтобы говорить так, нужна великая смелость; в индейцах ее воспитывали с самых первых лет, и не думаю, что расставание с инстинктами давалось им легко. Но взамен они получили право жить спокойно и умирать достойно. Как люди, а не как животные.
Я остановился, готовясь выслушать и его, но Ицамна не удостоил меня ответом. Глядя на меня презрительно и зло, он продолжал несогласно качать головой, а воздух вокруг старика сгустился и наэлектризовался настолько, что меня отталкивало от него прочь. Случилось именно то, чего я опасался: мое толкование пророчеств оказалось нежелательным, а сам я - жалок и неубедителен в своих попытках примирить его с грядущим. Он ожидал прихода волхва, быть может, даже явления мессии, но вместо этого к нему постучался соглашатель, Иуда, чей голос звучал в унисон с отрешенными голосами опустивших руки врачей. Испепелит ли он меня сейчас своим взором? Ворвутся ли сюда кровожадные демоны из его кошмаров, чтобы растерзать меня? Я становился неугоден, а значит, мне было не миновать скорой расправы...
- Мой долг - помочь вам обрести внутренний мир. Обрести покой, который вы заслужили. Побороть страх. Утешить вас. Исповедовать... Для этого я здесь, - заспешил я, опасаясь, что если не успею переубедить его, то просто растворюсь в воздухе за ненадобностью.
- К чертям исповеди!!
От его зычного рыка, отдававшего юкатанскими грозовыми раскатами, стены испуганно подернулись ознобом, а у меня подогнулись колени. Только теперь я начинал верить - сердцем, а не головой - что он и есть создатель и вершитель судеб нашей маленькой абсурдной Вселенной.
- Мне не нужен духовник! Я не желаю смиряться! Чего я ждал, что я искал все эти недели?! К чему все это было? Ради чего?!
Но я не имел права отказаться от своих слов. Зажмурившись и дрожа, готовый к мгновенной казни, но упрямый - как обмочившийся от страха, привязанный к смоляному столбу и обложенный хворостом еретик в позорном балахоне, я не мог уступить. К чему лгать на Последнем суде?
- Как вы можете оставаться слепым? Ведь пророчество приводит точный перечень знамений, предвещающих крах мира. И все они осуществляются...
- Прочти мне эти строки еще раз! - приказал он.
Я подчинился, надеясь, что это поможет ему образумиться. Но, едва дав мне завершить главу, Кнорозов, чуть смягчив тон, потребовал перечесть ее заново. Кажется, он услышал в моих словах нечто, сокрытое от меня самого. По мере того, как я в третий, пятый, десятый раз повторял зазубренный уже отрывок дневника, морщины на его лице разглаживались, а угли гнева в глазах бледнели, пока совсем не погасли.
- Бедняга, - наконец произнес он. - Ты так ничего и не понял, но ты смог донести это до меня...
Удивленно уставившись на него, я ждал объяснений.
- Они не называют срок! Они запрещают вычислять день гибели мира. Знание - это действительно приговор. Если ты знаешь, сколько тебе отмеряно, вся жизнь превращается в ожидание казни в одиночной камере. А что, если в пророчестве сделана очередная вычислительная ошибка?! Нельзя терять веру. Что, если я могу еще выздороветь?! Ведь операция может еще закончиться хорошо! Неужели ты не понял главного в этой треклятой истории? Майя исчезли, потому что сами предрекли свой конец и, безоговорочно уверовав в него, сами же его и предопределили. Прорицание не сбылось бы, не осуществи они его сами. Что с того, что я смертен? Линия становится отрезком, если ограничить ее двумя точками. Пока нет второй точки, это луч, уходящий из мига рождения в бесконечность. Я не желаю знать, когда умру! И пока я не знаю, когда настанет мой час, я вечен!
Стоило ли спорить с ним далее? Разве я не сказал все, что мог сказать? Не сделал все, что мог сделать? Склонив голову, я шагнул к выходу. Там, где-то невообразимо далеко внизу, доживал последние дни мой мир, и я хотел успеть попрощаться с ним. Пройти по Арбату, подставить лицо стылому январскому ветру, умыться опускающимся в ладони снегом, потереться щекой о серую кору припорошенных тополей, послать воздушный поцелуй Москве с Воробьевых гор... Еще раз поставить пластинки Эллингтона и Гудменна, еще раз вдохнуть густой аромат свежего кофе, наконец позвонить университетским друзьям...
Что с того, что друзей этих нет и никогда не было, как не было и нет ни меня самого, ни моих родителей? Что с того, что я никогда не узнаю, ни что на самом деле находится на месте Мавзолея, ни как в действительности выглядит Жан-Поль Бельмондо или Мэрилин Монро, да и существовали ли они вообще?
Я не видел и не увижу иного мира, кроме того, где на Красной площади воздвигнута майянская жертвенная пирамида, где Москву оккупируют усталые мертвые солдаты, где как фальшивые золотые призывно сверкают купола церквей-новостроек и по прихоти неведомого высшего существа ностальгируют по прошлому, опасаясь будущего... Мира, слепленного по образу и подобию одного-единственного человека, в тесном сознании которого мы все ютимся, думая, что это и есть безграничная Вселенная.
