Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа (читать книги полные .txt) 📗
Они поднялись на следующий этаж. Снова Юдифь вступила в зал, размерами не уступающий собору. Франсуа заметил посреди пустынного пространства кровать под балдахином. Должно быть, это покои сеньора, его спальня. Молодая женщина продолжила:
— Я прокляла его, и сразу же после этого он поднялся на стену и бросился вниз. Я покажу вам откуда.
— Вы колдунья?
— Эту силу я унаследовала от моей матери Мириам, а она — от своей.
За вторым залом обнаружилась новая лестница, на этот раз всего в несколько ступеней, заканчивающаяся люком. Юдифь из Гранады подняла крышку. Они вышли на дозорный ход.
Ничего подобного Франсуа раньше не видел. Во-первых, высота стен, к которой прибавлялась высота скалы, казалась просто невероятной. Стоило склониться через парапет, и внизу разверзалась настоящая бездна. К тому же из-за отсутствия зубцов (что было сделано, без сомнения, для того, чтобы удобнее бросать камни и прочие метательные снаряды) парапет, едва достигавший ему до пояса, казался необычайно низким. Франсуа вновь испытал такое же смущение, как давным-давно в Куссоне, когда его дядя заставил его пройти над пустотой.
Юдифь остановилась.
— Вот отсюда и бросился граф. Крестьяне нашли его тело прямо под этим местом.
Она увидела бледность на лице Франсуа.
— А вам самому не хочется туда прыгнуть?
— Да, но это просто головокружение. Со мной такое уже было в детстве.
— Прыгайте, как граф Лумиель!
Солнце садилось, и пейзаж приобрел какие-то новые, необычные краски; расположенная правее деревня белела загадочным пятном. Франсуа так и тянуло полететь подобно птице! Некоторое время Франсуа воображал себе, будто он парит над этой необъятностью — как тогда, в Булони, когда смотрел на море. Достаточно всего лишь оттолкнуться ногой и… Но тут его взгляд упал на перстень со львом, и он вернулся к действительности.
— Уже давно я научился отгонять от себя такого рода страхи. Идемте отсюда, Юдифь. Вы же сами видите, ваше колдовство бессильно.
В первый раз молодая женщина посмотрела на него с интересом.
— Это не так. Оно не подействовало только потому, что у вас чистое сердце и зло не пристает к вам.
— Один человек уже говорил мне это. Но раз у меня чистое сердце, то вы не откажете мне в одной милости?
— Какой?
— Расскажите о Гранаде.
Франсуа и Юдифь ужинали в большом нижнем зале. Старуха накрыла на стол. Горели факелы, но света от них было не больше, чем от бойниц, и потолок по-прежнему терялся во мраке. Они долго ели в молчании, потом Юдифь закрыла глаза.
— Гранадский замок зовется Альгамбра. Он стоит на холме. В сущности, это больше чем замок, это целый город. У него тридцать башен, и каждая из них сама по себе замок — со внутренними дворами, садами, водоемами…
Юдифь говорила долго, явно взволнованная, воскрешая в памяти любимые образы. Франсуа тоже закрыл глаза. Он представил себе дворец герцога Лермы, умноженный в десять, в сто раз… Юдифь вдруг замолчала.
— Почему вас так интересует Гранада?
— Потому что я собираюсь туда в крестовый поход!
Она поднялась со своего места.
— Желаю вам никогда туда не добраться!
— Почему?
— Потому что вы все там разрушите! Если бы вы только знали, насколько сарацины превосходят вас во всем! Их ученые гораздо образованнее, врачи гораздо искуснее, музыка гораздо пленительнее, поэзия — вдохновеннее, а мудрецы — гораздо мудрее…
Франсуа был вполне расположен поверить Юдифи. В сарацинах и вправду имелось что-то более изысканное, чем в христианах. Он вспомнил о сарацинских коврах, виденных в Париже, о розарии Розы де Флёрен. Но все же попытался возразить:
— Однако у них нет истинной веры.
Юдифь из Гранады смерила его взглядом. Золотая звезда дрогнула на ее груди.
— У вас тоже нет истинной веры!
Франсуа сделал все возможное, чтобы она смягчилась. Он объяснил ей, что никто ничего и не собирается разрушать. Рассказал о том, кто такой дю Геклен, о том, как они заменили Педро Жестокого, кровавого тирана, ненавидимого своими подданными, безупречным Генрихом Трастамарским.
Юдифь его перебила:
— А вы знаете, за что кастильцы больше всего ненавидели короля Педро? За то, что он покровительствовал моим единоверцам и не питал ненависти к сарацинам. Наоборот, он призывал от них к своему двору людей искусства и перенимал все, что было самого лучшего.
— Но он убил свою жену! А своих врагов подвергал страшным пыткам!
— Может быть. Все равно, не следует судить людей слишком опрометчиво. Взять, к примеру, Эсперансу. Наверняка вы думаете, что эта старуха — какое-нибудь чудовище…
— Эсперанса?
— Та самая, что встретила вас здесь, старая экономка графа Лумиеля. Она была свидетельницей его преступления. Она тоже ненавидит моих соплеменников, но с тех пор, как ее господин умер, прячет меня, потому что считает, что справедливость на моей стороне.
— Вы никогда не пытались уехать отсюда?
— А как вы думаете, далеко ли может уйти одинокая женщина, да к тому же еврейка, в незнакомой стране?
— Но зачем оставаться в подземелье? Почему не перебраться в какую-нибудь другую комнату замка?
— Вот этого я вам не скажу! Впрочем, я сейчас собираюсь туда вернуться и прошу у вас как милости, чтобы вы больше не виделись со мной. Если захотите, чтобы Эсперанса подала вам поесть, хлопните в ладоши два раза — она поймет. Прощайте, сеньор!
И Юдифь из Гранады исчезла в темноте, оставив Франсуа одного в необъятном зале… Единорог! Она заставила его вспомнить о единороге, о животном таком таинственном и диком, что редко кому удавалось его увидеть. Юдифь, эта дикарка, явившаяся из королевства, куда не проникал ни один христианин, весьма походила на этого сказочного зверя. У Франсуа вдруг появилось безумное желание привязать ее к себе, приручить. Но он решил ничего не предпринимать. Он испытывал к ней слишком большое уважение. К тому же у него не было ни малейшего желания здесь оставаться. Слишком уж мрачен Лумиель! Франсуа уедет завтра же, оставив в одиночестве этих двух женщин, имеющих меж собой так мало общего…
Франсуа провел ночь в спальном покое величиной с собор. Еще ни разу в жизни ему не было так холодно. Ему доводилось спать зимой под открытым небом во время походов, но ничто не могло сравниться со стужей этого пустого зала. Ему казалось, что он вморожен в огромную глыбу льда; холод проникал в него через все поры кожи.
Когда Франсуа проснулся, его колотила дрожь. Ему хватило сил только на то, чтобы одеться, больше он ни на что не был способен. Он позвал Эсперансу, которая, увидев его состояние, принесла одеяла и горячий бульон, и снова улегся в постель. Привыкнув к слабому свету, который просачивался через четыре бойницы, расположенные на высоте человеческого роста, Франсуа понемногу рассмотрел окружающую его обстановку. Кроме кровати тут имелись два кресла и поместительный сундук, а на одной из стен — деревянный крест огромных размеров, наверняка ничуть не меньше того, на котором распяли самого Христа.
Здесь Франсуа и провел последующие дни.
Лихорадка не покидала его, и он становился все слабее и слабее. Вначале он еще мог сделать несколько шагов по комнате, подойти к бойнице, выглянуть наружу, но вскоре болезнь окончательно приковала его к постели. Эсперанса заботливо за ним ухаживала. На следующее воскресенье, хоть Франсуа об этом не просил, она послала в деревню за священником, который для него одного отслужил мессу.
Франсуа чувствовал, что заболел очень тяжело, но не терял надежды. Он доверился своему крепкому сложению и постоянно напоминал себе урок Божьей Твари: терпение… Ничто другое не было ему так необходимо в этом пустом зале, в обществе одной лишь старухи, безмолвно навещавшей его время от времени.
Воскресные мессы позволили Франсуа вести счет дням, и это стало для него большим подспорьем. Его состояние медленно улучшалось, и он уж было подумал, что выздоравливает, как вдруг на третий день после четвертого воскресенья Великого Поста почувствовал признаки кишечного расстройства. Сначала Франсуа счел это временным недомоганием, но ему стремительно становилось все хуже. Скоро он практически ничего не мог проглотить, его иссушала жажда… Боль была постоянна и нестерпима. Он корчился на своей постели и днем, и ночью.
