Религия - Уиллокс Тим (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗

Но время покажет.

Ампаро, в этом он не сомневался, согласится уйти. Насколько он мог судить, она относилась к бушующему вокруг нее хаосу с безразличием блаженной. Она водила его в конюшню навестить Бурака, который оказался в лучшей форме, чем Тангейзер мог надеяться, и который выказал столько конского счастья при их появлении, что остальные познавшие ужасы войны лошади едва не устроили мятеж. Бурака не удастся забрать с собой. Если повезет, он попадет к какому-нибудь турецкому генералу и будет жить как король. Может быть, даже у Аббаса. Отбытие с Мальты будет делом непростым. Нет смысла волновать женщин, пока в этом не возникнет необходимость.

Он часто вспоминал Орланду. Мальчик прочно утвердился в сердце Тангейзера. Орланду хотя бы находился в гораздо более безопасном месте, чем все они здесь, и это уже было утешением. Никодиму, отличному парню и прекрасному повару, придется остаться и разделить судьбу гарнизона.

— Грог с бренди и опиумом, — сказал Борс, когда они сменялись с поста у Калькаракских ворот. — И часовой из блокгауза сладко проспит всю ночь.

— Я не знаю, как извлекать из опиума квинтэссенцию, как связывать ее с раствором, — сказал Тангейзер. — Петрус Грубениус попал на костер раньше, чем успел научить меня своему методу, который довольно сложен. Но грог с бренди и опиум в печенье — скажем, медовом печенье — даст прекрасный результат. Если мы будем угощать его такими лакомствами каждую вторую ночь, но только без мака, он ничего не заподозрит, когда настанет нужный момент.

Борс сказал с насмешливым любопытством:

— Интересно, вздернут ли его за это?

На мгновение Тангейзер задумался: неужели он один здесь ненормальный? А что, если его безбожие, его отвращение к бездумному самопожертвованию и слепой верности, его твердое намерение заботиться только о тех, кто заботит его, причем всевозможными способами, включая убийство и предательство, — все это на самом деле не так уж ужасно? Но это не тот вид благородства, каковой с легкостью распознает кто-либо из окружающих.

— До чего странно быть приверженцем дьявола, когда все кругом люди Божьи, — сказал он.

— Я уже много раз говорил тебе, только ты никогда меня не слушаешь: философствование вредит твоему здоровью, — ответил Борс. — Однако этот разговор о печенье раздразнил мой аппетит. Давай-ка пойдем завтракать.

Шагая вдоль бастиона Германии, они прошли мимо двух скандинавских братьев из последнего сохранившегося на Балтике монастыря, пережившего лютеранство. Борс бодро помахал им. Ни один не махнул в ответ.

— Шведы, — пояснил он. — Сильно стесняются. Они и остальные братья Германского ланга чувствуют себя неловко из-за того, что еще ни разу не участвовали в серьезных переделках. На самом деле у них там служит всякий сброд — всякие там поляки, норвежцы, два датчанина и даже один странный парень из Московии, который утверждает, будто лично знаком с Иваном Грозным. [101] Господи, только представь, что этот Иван должен был натворить, чтобы получить такое прозвище, а мы-то еще воображаем себя людьми, с которыми следует считаться. Но когда северяне полезут в драку, это будет незабываемое зрелище, попомни мои слова.

— С удовольствием посмотрю на это зрелище, — сказал Тангейзер. — Только если ты не потащишь нас вместе с ними.

Когда они спускались вниз по лестнице в стене, камни вокруг них задрожали, и внезапный мощный залп прогрохотал с холмов. Они выскочили на свет божий и увидели черные точки, несущиеся по небу к Лизоле, где они и приземлились, поднимая тучи обломков. Рыбацкой деревушки Лизолы больше не существовало на свете. Не осталось ни одного целого дома, да и развалин устояло не много. Ветряные мельницы были давно уже разбиты, их растерзанные колеса торчали, покосившиеся и жалкие. Крепость Святого Михаила походила на форт Сент-Эльмо в его последние дни. Воины гарнизона, остававшиеся там, теперь уже редко ходили по понтонному мосту в Эль-Борго, словно они боялись, что, если придут, им уже хватит духу вернуться обратно. Вместо того они предпочитали обитать на развалинах, вместе с мясными мухами, трупами и крысами. Насколько было известно Тангейзеру, Людовико был среди них. Бомбардировка в это утро была массированная и предвещала первую большую атаку за неделю.

— Понадеемся, что они набросятся только на Святого Михаила, — сказал Борс.

— Значит, ты потерял вкус к битве, — заметил Тангейзер.

— Я признаю, что ее привлекательность снижается, когда не хватает сна и еды.

Когда они подходили к обержу, мимо прогнали раба с веревочным кляпом во рту; у него на спине среди шрамов виднелись свежие отметины от наконечника копья. Путь к виселице, кажется, так ни разу и не менялся, и Тангейзера охватила уверенность, что и все остальное останется неизменным. Он никогда не покинет этот остров. Никто из них не покинет. И не в том мрачном смысле, что все они здесь погибнут, просто все они попали в какую-то бесконечную петлю времени, где ни война, ни их участие в ней не кончаются никогда.

— А ты знаешь, — начал Борс, — что они используют один и тот же веревочный кляп все эти дни, забирают с трупа, прежде чем срезать его, и суют в рот следующему?

— И сколько дней это продолжается?

Борс окликнул испанца, который гнал раба.

— Эй, Гусман, какой это по счету? Восемьдесят восьмой или восемьдесят девятый?

— Восемьдесят девятый, — ответил Гусман.

— Спасибо. — Борс снова смотрел на Тангейзера. — Они выцарапывают счет на стене рядом с воротами, считают пятерками. Даже начали принимать ставки, ставили на конечное число повешенных, только лавочка закрылась на пятидесяти. Мое число пока еще не выпало.

— А кто сорвал куш за Сент-Эльмо?

— Этот человек перед тобой, — сообщил Борс. — Тридцать один день, твои товарищи превзошли даже мои ожидания, но всего на волосок, так что я оказался точнее всех.

— Восемьдесят девять дней, — произнес Тангейзер. — Иногда я не могу вспомнить, ради чего мы сюда явились.

— Насколько я помню, это как-то связано с твоими женщинами.

— Ах да, женщины, — отозвался Тангейзер. — Они до сих пор сводят меня с ума.

— Я весь обратился в слух.

— Я пытаюсь хранить верность моей будущей невесте… — начал Тангейзер.

Борс разразился хохотом.

— Почему это? Неужели Ампаро подцепила нехорошую болезнь? — Он опустил приклад мушкета на землю и оперся на дуло. — Ты меня извини, — проговорил он между приступами смеха, — но у тебя такой вид. Продолжай, пожалуйста.

— Ампаро в добром здравии. Если уж на то пошло, она переживет и меня, и тебя. И должен с прискорбием сообщить, что до конца дней своих я едва ли уже увижу другую пару таких же великолепных грудей.

— Так, значит, чары графини победили, несмотря на столь блистательные препятствия.

Тангейзер не смог заставить себя сознаться, что был пленен, и тогда и теперь, тем, как она играет на виоле.

— Чары или моя собственная глупость, не имеет значения.

— Любовь, — сказал Борс. — Я тебя предупреждал.

— И я решил поберечься, поскольку, прежде всего, хочу трезво мыслить во время предстоящих нам испытаний. Делишки скучные и противные, ты же согласишься…

— Без сомнения.

— …а когда чувства в смятении, не говоря уже о полном помешательстве, это провоцирует головные боли, разлитие желчи и прочие болезни, которых лучше избегать, пока не окажешься на твердой почве. Мы же несколько дней проведем в море, и если влюбленный на борту — уже несчастье, то влюбленный и помолвленный — настоящая катастрофа.

— Так ты не прикасаешься к этим роскошным сиськам с тех пор, как вернулся? — спросил Борс, пораженный.

— Да чтоб солнце завтра не взошло, сам Ла Валлетт не может быть непорочнее!

— Хочешь, побьемся об заклад, чем это кончится?

Тангейзер, нахмурившись, пропустил мимо ушей хамское предложение. Они вошли в оберж, который Карла превратила в госпитальную палату и который, к возмущению Тангейзера, был наполнен стонами выздоравливающих раненых. Он пнул в ребра пару бездельников.