Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа (читать книги полные .txt) 📗
— Рыцарь, я не скрываю от вас лицо, потому что вы мой гость. Вы знаете, что гостеприимство священно, и не злоупотребите им. Иначе ни один мужчина, кроме отца, не смог бы увидеть меня без покрывала.
Франсуа хотел заговорить, но боль была слишком острой, поэтому свой вопрос он задал только взглядом.
— Я вдова и дала обет скрывать лицо в течение девяти лет. Мой муж был хранителем печати у покойного короля Альфонса XI. Это был самый ученый и самый мудрый человек во всей Кастилии. Никогда уже не отыщется подобного ему…
В последующие дни Леонора неоднократно навещала Франсуа. Как только он смог ходить, она проводила его в свои покои. Она явно оказывала ему полное доверие, и он не собирался его предавать.
Покои молодой женщины были похожи на его собственные, с той только разницей, что во дворике вместо фонтана был установлен птичий вольер. Франсуа никогда не видел, а тем более никогда не слышал ничего более прекрасного. Это был какой-то райский хор. Леонора долго рассказывала ему о каждой из птиц. Он не всех их знал, да ему это было и неважно. К нему вернулось одно воспоминание: о Розе де Флёрен. Целомудренная и красивая Леонора напоминала ее своим вкусом к утонченности; только место роз здесь занимали птицы.
Франсуа осведомился насчет дома, где они находились.
— Можно подумать, мы в сарацинском дворце.
— Так оно и есть. Когда-то Бургос был сарацинским городом.
Покинув внутренний дворик с вольером, Леонора вошла в комнату, смежную со своей спальней. Та была забита книгами от пола до потолка.
— Моя библиотека. Она мне осталась от мужа. Это он привил мне страсть к чтению. Хотите какую-нибудь из моих книг, чтобы занять себя во время выздоровления? «Илиаду», например?
Леонора протянула Франсуа «Илиаду». Он открыл книгу и, обнаружив непонятные буквы, извинился:
— Я не читаю по-гречески.
— Это досадно, потому что вы сами похожи на одного героя этой истории. Его звали Ахилл.
— Кто он такой?
— Это был самый прекрасный и самый доблестный из греков…
Леонора покраснела, осознав, какого комплимента, сама того не желая, удостоила Франсуа. Но тотчас овладела собой.
— Он был неуязвим, но имел одно слабое место — пятку.
Франсуа уселся в большое кресло посреди комнаты. Ему нравилась эта суровая библиотека, этот дворик с его цветами и птицами, веселящий зрение и слух, эта женщина с восхитительным телом и целомудренным взором.
— У меня тоже есть слабое место — мои ребра. А кого любил этот Ахилл?
— Своего товарища по оружию Патрокла и пленницу Брисеиду.
— Вы мне расскажете эту историю?
— Если хотите… По часу каждый день перед вечерней…
Франсуа поблагодарил Леонору и осмелился задать ей последний вопрос:
— А когда закончатся ваши девять лет?
Леонора показалась удивленной, но все же ответила.
— Мой муж умер в тысяча триста пятьдесят седьмом году, в Иоаннов день. Значит, мой обет закончится в ближайший Иоаннов день. Но у меня есть намерение продлить его…
Долгое выздоровление Франсуа было размеренным. Каждое утро он объезжал окрестности на спине мула. Он открывал для себя испанскую природу, которая с приближением лета каждый день становилась все более дикой и прекрасной, и восхищался ею. Он поздно возвращался во дворец, где вполсилы упражнялся с оружием вместе со слугами герцога Лермы, а за час до вечерни встречался возле вольера с Леонорой. Молодая женщина с большой непринужденностью переводила греческие стихи на французский, и к пению птиц примешивался шум Троянской войны.
Именно во внутреннем дворике сарацинского дворца Франсуа впервые услышал имена Елены, прекраснейшей из женщин, пастушка Париса, возлюбленного самой богини любви, и всех этих неустанно сражавшихся героев: Агамемнона, предводителя греков, Гектора, предводителя троянцев, Улисса с его тысячью хитростей, Менелая, обоих Аяксов, Диомеда, Нестора, Филоктета и, конечно, Ахилла.
И именно там он сделался жертвой неявного, но вполне предвидимого недуга. Чем больше проходило дней, тем ощутимее становился этот недуг. Все тому способствовало: певучий голос Леоноры, ее платье, хоть и целомудренное, но позволяющее догадываться о ее формах, и эта история, воспевающая страсть мужчин к завоеваниям и к любви. Франсуа тоже был мужчина, и его страсть к Леоноре приняла со временем пугающие размеры.
Он не забывал Ариетту, но ему невольно приходило на ум, каким образом она сама лечила его, когда с его ребрами случилось подобное несчастье; и, пока Леонора читала, перед его глазами вставали образы, которые было очень трудно отогнать от себя.
К тому же дочь герцога Лермы напоминала ему другую женщину, которая так же, как и она, заканчивала срок долгого воздержания, — Розу де Флёрен. Роза, столь целомудренная, столь сдержанная, столь нежная, вдруг открыла ему одной майской ночью то, чего он ждал от женщины… Как походила на нее благонравная Леонора, казавшаяся носительницей тех же обещаний!
Вскоре Франсуа принял решение. Он уважал обет Леоноры, но на Иоаннов день собирался перейти к действию. Оставалась еще некоторая щепетильность нравственного порядка, но, как и во время Жакерии, Франсуа отмел ее. Возможно, он никогда больше не вернется из Испании; быть может, он погибнет здесь, в битве, или еще более ужасным образом — от болезни, например, вроде той, что унесла беднягу Оруженосца.
В Иоаннов день, когда прозвонили к вечерне и Леонора закрыла свою книгу, Франсуа не ушел. Одно мгновение был слышен лишь птичий хор, потом раздался взволнованный голос Леоноры:
— Что вы собираетесь делать?
— Вы же сами видите — остаться.
— Вы не имеете права!
Франсуа заключил ее в объятия. Молодая женщина отбивалась, угрожала позвать на помощь, но разве Франсуа со своим совершенным профилем и белокурыми кудрями не был прекрасен, как Ахилл? К тому же, как и в случае с Розой де Флёрен, он знал одно волшебное слово:
— Брисеида…
Леонора сразу же смягчилась.
— Даже если бы я и полюбила вас, к чему бы это привело? Вы женаты, у вас дети…
— Зато у вас их нет. Хранитель печати хоть и был самым ученым и мудрым из людей, однако не смог вам их дать. Вы выйдете замуж отнюдь не за меня, моя Брисеида, а за того, кто полюбит вас и сделает матерью. Но этой ночью я разобью ваши цепи.
Франсуа поцеловал слабо сопротивлявшуюся Леонору. Та взмолилась:
— Уходите, иначе вы услышите то, чего ни один мужчина не должен слышать!
Франсуа не ушел. Он взял молодую женщину за руку и повел ее в спальню…
Леонора не была похожа на Розу. Быть может, потому что воспитывают испанок строже, чем француженок, но некоторое время ему пришлось бороться с далеко не притворным сопротивлением. Однако не напрасно. Она вдруг уступила, и Франсуа, как он предчувствовал и надеялся, оставалось лишь позволить увлечь себя бурному прибою, отдаться на волю чудесной качке…
Долгое время спустя он вышел во внутренний дворик. Воздух был теплым и благоуханным. Все птицы в вольере умолкли, кроме одной, той, что поет в ночи, — соловья. Его песнь была чиста и гармонична; составленная из бесконечно варьируемых фраз, она начиналась тихо, словно по секрету, и заканчивалась жалобным крещендо. Как обычно, когда он хотел полнее оценить какой-нибудь звук или запах, Франсуа закрыл глаза. И прошептал:
— Как красиво!
Нежный голос Леоноры раздался у него за спиной:
— Вот этого-то ни один мужчина и не должен слышать…
Покидая Испанию в сопровождении своих пятнадцати сотен черных всадников, Педро Жестокий швырнул на землю горсть золота со словами:
— Вот мой посев. Скоро вернусь за жатвой.
Затем он направился в Бордо, к Черному Принцу. Тот, став властителем Аквитании, скучал. Ему не хватало сражений. Он был воин, а не государственный муж.
Таким образом, когда Педро Жестокий стал склонять его к войне против французов, он отнесся к этому с живейшим интересом. Тем более что бывший кастильский король обещал все, что угодно. Его послушать, так наградой за вмешательство стали бы настоящие золотые горы. Окончательно убежденный, Черный Принц более не колебался.
