Хищник. Том 2. Рыцарь «змеиного» клинка - Дженнингс Гэри (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Однажды, неспешно прогуливаясь по окрестностям, я натолкнулся на взрослого волка, в другой раз – на лисицу. Однако мне не пришлось убегать, потому что оба раза животные были ослаблены и испуганы и крестьянин торопливо подбегал с мотыгой, чтобы как дубинкой забить ею зверя и снять с него шкуру. Обычно эти хищники приходили в Кольцо Балсама по ночам и рыскали только в дальнем его конце, подальше от человеческого жилья. Однако местные жители специально разбрасывали куски сырого мяса, которое они посыпали большим количеством порошка воловика: это вызывало у волков и лис слепоту и сбивало бедняг с толку – они неверной походкой ковыляли по окрестностям при свете дня.
Помню, крестьянин, который убил волка, говорил мне, снимая с него шкуру:
– Если тебе доведется набрести на рысь, одурманенную воловиком, малыш, не убивай ее. Рысь выглядит как большой кот, но на самом деле она отпрыск волка и лисы, и, более того, этот зверь обладает волшебной силой. Вы?ходи рысь, а затем дай ей сладкого вина и собери ее мочу в маленькие бутылочки. Закопай их на пятнадцать дней в землю и потом обнаружишь внутри бутылочек ярко-красные рысьи камни. Самоцветы эти такие же красивые и ценные, как карбункулы.
Мне не довелось проверить это на собственном опыте, потому что на рысь я так и не набрел. Но у меня состоялась еще одна встреча с хищником – и на этот раз он не был одурманен воловиком, – когда я однажды днем забрался на дерево. Подобно остальным мальчишкам, я любил лазить по деревьям. Но если у берез и кленов имеется множество сучьев рядом с землей и залезать на них довольно просто, то другие деревья, скажем сосны, подобны колоннам, ветки у них растут высоко. Однако я придумал способ забираться и на них тоже. Я развязывал веревку, которая вместо пояса стягивала мою хламиду, завязывал петли на обоих ее концах, оборачивал веревкой ствол и обхватывал его руками. Поскольку веревка крепко цеплялась за кору, это помогало мне подниматься вверх так же легко, словно я шел по ступеням лестницы.
Как раз этим я и занимался в тот памятный день: забирался на сосну, потому что знал, что на ее вершине находится гнездо птицы, которую называли вертишейкой. Я часто дивился тому, как, подобно змеям, вертишейки покачивали своими головками, но никогда не видел их птенцов; мне было любопытно, как они выглядят. Однако огромная росомаха тоже решила обследовать это гнездо, она опрометчиво вылезла из своей норы до наступления ночи и забралась на дерево прежде меня. Мы столкнулись с ней нос к носу высоко над землей, зверь зарычал и оскалился на меня. Я никогда не слышал, чтобы росомахи нападали на человека, но кто знает, на что способен зверь, почуявший опасность. Поэтому я благоразумно отказался от своего намерения и соскользнул вниз по стволу дерева.
Я стоял на земле, и мы с росомахой смотрели друг на друга. Мне хотелось убить зверя по двум причинам: во-первых, у росомахи прекрасный коричневый мех с желтовато-белыми подпалинами на боках; во-вторых, возможно, именно она и была тем вором, который регулярно утаскивал кротов из моих капканов. Но у меня не было с собой никакого оружия, а зверь наверняка тут же сбежал бы, если бы только я отправился за ним. И тут меня осенило. Я снял свою сутану и чулки, набил их опавшей хвоей. Затем прислонил эту мягкую копию себя к стволу дерева, тайком ускользнул от глаз росомахи и побежал со всех ног, абсолютно голый, к аббатству. Многочисленные монахи и крестьяне, работавшие в поле, изумленно таращились на меня, когда я несся мимо. Брат Виталис подметал спальню, когда я ворвался туда. Монах издал вопль, в котором смешались возмущение и изумление, уронил метлу и выскочил – возможно, решив рассказать аббату, что малыш Торн наелся воловика и рехнулся.
Я вытащил из-под своего тюфяка самодельную кожаную пращу, накинул на себя другую сутану и помчался обратно. Представьте, росомаха так и сидела на дереве и все еще смотрела на мою копию. Мне пришлось сделать четыре или пять попыток – я не был Давидом, ловко управлявшимся с пращой, – но камень наконец все-таки поразил зверя, и достаточно сильно, чтобы сбросить его с ветки. Хищник полетел вниз, отчаянно молотя в воздухе лапами, и грохнулся о землю, а у меня уже был наготове толстый сук, чтобы вышибить ему мозги. Росомаха весила почти столько же, сколько и я сам, но я сумел дотащить ее до аббатства, где брат Поликарп помог мне снять с нее шкуру, из которой впоследствии наш sempster сшил мне зимний плащ мехом внутрь.
Но водилось в долине и еще одно создание: его все любили, никто не боялся и не пытался убить. Это был небольшой коричневый орел, который гнездился не на деревьях, а на высоких утесах наших скал. В Кольце Балсама были и другие хищные птицы – ястребы и грифы, – но этих местные жители презирали: ястребов за то, что они нападали на домашнюю птицу, а грифов просто потому, что те были слишком уродливы и питались падалью. Маленького же орла ценили: ведь его основной добычей были змеи, включая и одну особо опасную – зеленовато-черную гадюку, укус которой считался смертельным.
Уж не знаю, в чем тут дело, то ли орел был достаточно проворным, чтобы избежать ядовитых зубов гадюки, то ли яд на него не действовал, но я часто видел боровшихся в смертельной схватке птицу и змею, и всегда из этой битвы победителем выходил орел. Даже самая большая гадюка не такая уж длинная и тяжелая, но я как-то видел, как один из таких орлов в честном бою победил огромную змею, которая была ростом с меня и раз в шесть тяжелее птицы. Поскольку убитая змея оказалась слишком тяжелой, чтобы ее можно было унести целиком, орел начал клювом и когтями разрывать ее труп на небольшие куски, с которыми он мог управиться, и по очереди относить их в свое гнездо на вершине скалы. Потому-то, преисполненный восхищения, я и назвал орла juika-bloth, что значит на старом языке «бьюсь насмерть». И жителям долины, которые именовали эту птицу не иначе как aquila (что на латыни означает «орел»), понравилось мое название, они привыкли к нему и стали пользоваться им.
Это был не единственный мой опыт общения с орлами. В последний год моего пребывания в аббатстве Святого Дамиана juika-bloth разрешил тайну той глубокой отполированной зарубки – помните, я обнаружил ее на утесе неподалеку от одной из заводей водопада. Однажды в сумерках мне случилось искупаться в той заводи, я вволю понырял, а затем лениво покачивался на поверхности воды. Вокруг было тихо, и я тоже не издавал шума. Внезапно juika-bloth слетел с уступа скалы над пещерой и направился прямо к тому камню. Он пристроил свой крючковатый клюв в зазубрину и начал водить им туда-сюда, вверх-вниз – оттачивая его, словно воин свой меч перед боем. Я удивился, увидев это, и, признаюсь, слегка испугался. Сколько же поколений орлов прилетали сюда, на протяжении скольких столетий им пришлось точить клювы, чтобы сделать выемку в твердом камне такой глубокой! Я не двигался и наблюдал за juika-bloth до тех пор, пока орел не удостоверился, что его оружие стало грозным и готовым сразить будущего врага, после чего поднялся в воздух и исчез.
Мне до сих пор стыдно за то, что я сделал на следующий день. Но тогда я еще был ребенком и не подумал о том, что птица может ценить свою свободу ничуть не меньше, чем человек. Незадолго до полудня я снова отправился к водопадам, прихватив с собой зимний плащ и прочную корзину с крышкой. Очутившись на скале, я намазал выбоину специальным птичьим клеем, сделанным из коры падуба, который является, должно быть, самым прочным веществом на свете. Однако клей этот мог удержать сильного juika-bloth лишь на мгновение. Затем я аккуратно уложил у подножия скалы петлю из сыромятной кожи – точно такой же силок, при помощи которого я ловил кротов, только очень большой, – и замаскировал ее опавшими листьями. Закончив приготовления, я, прихватив с собой длинный конец веревки, затаился под растущим рядом кустом и начал ждать.
В сумерки орел прилетел снова. Уж не знаю, был ли это тот же самый juika-bloth, но он стал делать то же самое: снова сунул свой клюв в выемку. После этого орел издал рассерженный крик и начал бить крыльями – совсем как я, когда плавал на спине, – и в то же самое время отталкивался от удерживающего его камня своими широко растопыренными когтями. Однако тут я неожиданно встал, мгновенно накинул на птицу, чуть выше хвоста, петлю из сыромятной кожи и затянул силок. После чего набросил на пленника овечью шкуру. Следующие несколько мгновений я помню как в тумане: juika-bloth был только связан, но не скован в движениях. У него остались свободны крылья, клюв и когти для того, чтобы яростно сражаться – что он и делал, – превращая мой плащ в мелкие клочья и нанося многочисленные царапины на безрассудно сжимавшие его человеческие руки. Пух и перья так и летели во все стороны. Наконец я быстро завернул птицу в плащ и, крепко сжимая сверток обеими руками, вскарабкался туда, где оставил корзину, положил в нее орла и плотно закрыл крышку.
