Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже - Дюма Александр (электронная книга .txt) 📗

Когда фейерверк кончился, общество рассеялось по аллеям парка и мраморным галереям. Стихотворцы прогуливались под руку в рощах, некоторые разлеглись на земле, рискуя испортить свои бархатные костюмы и прически, к которым пристали сухие листья и стебли травы. Немногочисленные дамы слушали пение артистов и декламацию поэтов, большинство же внимало прекрасной прозе своих кавалеров, которые, не будучи артистами и поэтами, под влиянием молодости и уединения не уступали им в красноречии.

– Почему это наш хозяин не сходит в сад? – говорил Лафонтен. – Эпикур никогда не оставлял своих учеников, не то что наш повелитель.

– Напрасно вы считаете себя эпикурейцами, – сказал ему Конрар. – По правде сказать, здесь ничто не напоминает учения гаргетского философа.

– Ба! – отвечал Лафонтен. – Разве вам не известно, что Эпикур приобрел огромный сад, где спокойно жил со своими друзьями?

– Это так.

– А разве господин Фуке не приобрел этого большого сада в Сен-Манде и разве мы не проводим здесь спокойно время с ним и нашими друзьями?

– Все это верно, но, к сожалению, сада и друзей недостаточно для сходства с Эпикуром. Укажите мне, в чем сходство между воззрениями господина Фуке и учением Эпикура?

– Хотя бы в девизе: «Удовольствие дает счастье».

– Что же дальше?

– Никто из нас, я полагаю, не считает себя несчастным. По крайней мере, я не скажу этого о себе. Прекрасный вечер, вино Жуаньи, за которым посылали в мой любимый кабачок, ни одной глупости за длившийся целый час ужин, хотя на нем присутствовали десять миллионеров и двадцать поэтов…

– Здесь я прерву вас. Вы говорите о прекрасном ужине и вине Жуаньи, а я напомню вам, что великий Эпикур со своими учениками питался хлебом, овощами и ключевой водой.

– Это не вполне установлено, – возразил Лафонтен. – Не смешиваете ли вы Эпикура с Пифагором, дорогой Конрар?

– Напомню вам также, что древний философ вовсе не был в дружбе с богами и правителями.

– Что также сближает его с Фуке, – отозвался Лафонтен.

– Не делайте этого сравнения, – взволнованно произнес Конрар, – иначе вы подтвердите слухи, которые уже ходят о нем и сейчас.

– Какие слухи?

– Что мы плохие французы, равнодушные к королю и глухие к закону.

– О! – вскричал Лафонтен. – Если мы и плохие граждане, то не потому, что следуем принципам своего учителя! Вот один из излюбленных афоризмов Эпикура: «Желайте хороших правителей».

– Так что же?

– А что твердит нам постоянно Фуке? Когда же нами будут управлять как следует?» Говорит он это? Будьте же искренни, Конрар!

– Правда, говорит.

– Так это же учение Эпикура.

– Да, но это пахнет бунтом.

– Как! Желание, чтобы нами хорошо управляли, есть бунт?

– Несомненно, если правители плохи.

– Слушайте дальше. Эпикур говорил: «Повинуйтесь дурным правителям».

Теперь вернемся к Фуке, Не твердил ли он нам целыми днями, что за педант Мазарини, что за осел, что за пиявка! И что все же нужно повиноваться этому уроду! Ведь он говорил это, Конрар?

– Да, могу подтвердить, что он говорил это, и даже слишком часто.

– Так же как Эпикур, мой друг, совсем как Эпикур; повторяю: мы – эпикурейцы, и это очень забавно…

Понемногу все гуляющие, привлеченные возгласами двух спорщиков, собрались вокруг беседки, в которой укрылись оба поэта. Их спор слушали со вниманием, и сам Фуке подавал пример корректности, хотя и сдерживал себя с трудом.

В конце концов он разразился громким хохотом, а вслед за ним и все окружающие.

В самый разгар общего веселья, в ту минуту, когда дамы наперебой упрекали обоих противников за то, что они не включили женщин в систему эпикурейского благополучия, в дальнем конце сада показался Гурвиль. Он направился прямо к Фуке, который, тотчас отделившись от общества, пошел к нему навстречу. Министр сохранил на лице беззаботную улыбку. Но, скрывшись от посторонних взоров, он сбросил маску.

– Ну что, где Пелисон? Что он сделал? – взволнованно спросил он.

– Пелисон вернулся из Парижа.

– Привез узников?

– Нет, ему не удалось даже повидать тюремного смотрителя.

– Как! Разве он не сказал, что послан мною?

– Сказал, но смотритель велел ему передать, что если он является от господина Фуке, то должен представить от него письмо.

– О, если дело только за письмом…

– Нет, – послышался голос Пелисона, вышедшего из-за кустов, – нет, монсеньер… Поезжайте туда сами и поговорите со смотрителем лично.

– Да, вы правы, я удалюсь под предлогом занятий.

Пелисон, не велите распрягать лошадей. Гурвиль, задержите гостей.

– Позвольте дать вам еще один совет, монсеньер, – сказал Гурвиль.

– Говорите.

– Повидайтесь со смотрителем только в самом крайнем случае: это смело, но неосторожно. Простите, господин Пелисон, если я высказываю мнение, противоположное вашему. Пошлите сначала кого-нибудь другого. Смотритель – человек любезный; но не вступайте с ним лично в переговоры.

– Я подумаю, – сказал Фуке. – Впрочем, у нас впереди еще целая ночь.

– О, не надейтесь слишком на время, монсеньер, – возразил Пелисон, оно летит с ужасающей быстротой. Никогда не пожалеешь, что явился слишком рано.

– Прощайте, Гурвиль, – сказал министр. – Поручаю вам своих гостей.

Пелисон, вы отправитесь со мною.

И они уехали.

Эпикурейцы не заметили исчезновения своего главы.

В саду всю ночь раздавалась музыка.

Уезжая вторично в этот день из дому, Фуке чувствовал себя легче и спокойнее, чем можно было ожидать.

Он повернулся к Пелисону, который, забившись в угол кареты, обдумывал средства борьбы с Кольбером.

– Дорогой Пелисон, – сказал Фуке, – как жаль, что вы не женщина!

– Напротив, я считаю это большим счастьем, – возразил тот, – ведь я чрезвычайно безобразен.

– Пелисон! Пелисон! – сказал министр, смеясь. – Вы так часто говорите о своем безобразии, будто страдаете от него.

– И очень, монсеньер. Нет человека несчастнее меня. Я был красив, но оспа обезобразила мое лицо, я лишился верного средства очаровывать людей, а ведь я ваш главный доверенный и должен заботиться о вашей пользе; если б я был сейчас красивой женщиной, то оказал бы вам огромную услугу.