Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна (полная версия книги .txt) 📗
Да!.. Счастливые это были дни… Только по вечерам, укладываясь на подстилку в кухне, я вспоминал о Диксипе, и в сердце у меня начинал копошиться злой червячок. Но я так утомлялся за день! Я не мог думать… Я прижимал рукою сердце, чтобы придушить злого червяка, и засыпал.
Продав пленных на делосском рынке, мы плавали у берегов Азии в ожидании корабля с друзьями Цезаря. Ни разу он больше не беседовал со мною так запросто, как в день своего появления у нас. Но я был счастлив одним его присутствием и разговорами с его рабом Аксием, который мог без конца рассказывать о своём господине. Больше всего меня поразило, что Цезарь в седле на всём скаку одновременно делал заметки да ещё отвечал на вопросы своих спутников. Желая походить на него, я попробовал соединить хоть два занятия и в то время, как резал мегарский лук, стал декламировать Аникату мои любимые стихи из «Одиссеи». То место, где Одиссей, открывшись сыну, с его помощью распугивает сотню бездельников, докучающих его супруге требованиями выбрать себе среди них мужа… Из-за капризов богов он не мог попасть в свою Итаку целых двадцать лет! И никто уж, кроме Пенелопы, не верил, что её супруг вернётся. А он вернулся и затеял бой с нахалами, наводнившими его дом.
Дойдя до описания этого боя, я распалился и, отбросив луковицу, кинулся на повара, размахивая кухонным ножом, словно мечом. Старику это не понравилось. Он увернулся и завопил во всё горло:
— Спасите!.. Мальчишка сошёл с ума!
На его крик скатился по лесенке Гана, отнял у меня нож и пригрозил, что изобьёт, если я вздумаю ещё пугать своего покровителя, прибавив, что я тут никто, живу «из милости» и не имею пока права даже на самую маленькую частицу добычи. Я ничего не ответил, но подумал (не скрою — со злорадством), что не стоит из-за глупости грязнули повара отказываться от задуманных упражнений: я римский гражданин и скоро буду свободен, а пираты попадут в тюрьму и их казнят или продадут в рабство. А до тех пор надо выбрать что-нибудь более спокойное, например, можно совместить варку обеда и сочинение речи.
И вот, выпросив у Аксия покрытую воском дощечку и палочку для письма, я уселся возле плиты, на которую поставил варить мясо. Увы! Излагать свои мысли оказалось труднее, чем я предполагал, и вскоре, увлёкшись борьбой с грамматикой, я позабыл обо всём остальном. Аникат, как назло, куда-то ушёл. К тому времени, как он вернулся, вода успела выкипеть, мясо начало подгорать, и я получил здоровенную затрещину, прежде чем успел сообразить, что произошло. Никогда не думал, что у повара такая тяжёлая рука! Не желая, чтобы Цезарь узнал, как неудачно я ему подражаю, я решил на время прекратить свои опыты.
Аксий говорил, что Цезарь тоскует о матери не меньше, чем о жене и дочке. Я этому удивлялся, потому что редко вспоминал свою мать, до сих пор тая против неё обиду. Мне было страшно даже помыслить о возвращении в дом, где распоряжается Диксип! С каким стыдом вспоминал я час, проведённый в таблинуме отца, когда этот… сын вольноотпущенника поставил меня в дурацкое положение и она смеялась, вместо того чтобы указать ему на дверь! При мысли об этом сердце у меня в груди начинало колотиться, будто хотело разбиться о рёбра.
Нет, я не мог возвратиться в дом, где когда-то всё жило мною, а потом вдруг я стал чужим и ненужным. Но как объяснить это Цезарю? Он скажет, что Диксип только наш клиент, что через несколько месяцев я надену тогу взрослого и тогда в моей власти будет поступить с любым клиентом так, как я найду нужным. Ох, с каким наслаждением я выгнал бы вон Диксипа, если бы этот дом был ещё нашим! Но он принадлежал кому-то другому… Мы с матерью в нём только гости.
В те дни мы плавали у побережья Карии, вокруг островов, рассыпанных неподалёку от Милета. Встреча с друзьями Цезаря была назначена в этих водах. Я ждал скорого освобождения и всё крепче утверждался в решении разыскать Валерия, но таил эти мысли про себя.
На тридцать девятый день дозорный крикнул, что видит впереди судно, кажется, то, которое мы ищем. Мы понеслись навстречу ему и, когда приблизились так, что можно было разглядеть высыпавших на палубу людей, Цезарь замахал синим плащом. Там как будто были удивлены переменой в облике нашей миопароны, но, разглядев плащ Гая, пошли бок о бок с нами. Цезарь и его друзья обменивались восклицаниями:
— Были у всех, кого я указал? — спрашивал Цезарь.
— Да! — неслось в ответ. — И наши банкиры и азиатские общины, а особенно Никомед с радостью дали на выкуп Гая из рода Юлиев!
— А что в Риме?
Грохот опускаемых абордажных мостков заглушил ответ.
Глава седьмая
В то время как друзья Цезаря в сопровождении рабов поднимались на наш корабль, я ревниво спросил Аксия:
— Кто это Никомед?
— Друг нашего Гая, царь Вифинии… — бросил на бегу раб Цезаря, направляясь к вновь прибывшим.
Я с завистью смотрел, как он распоряжается укладкой вещей своего господина. Я тоже хотел бы принять участие в этом. Но моя помощь не нужна: рабов больше, чем необходимо для этой несложной работы. И Цезарю сейчас не до меня.
Он дружит с царями, что? ему мальчик из всадничьего сословия? А вдруг он забудет обо мне совсем? Я ни за что не останусь с пиратами!
Подобравшись поближе, я остановился за спиной одного из собеседников и прислушался к разговору.
— У Суллы на уме всеобщая гибель. В Риме страх и смятение. Говорят, у Сервилиева пруда, там, где улица Волопогонщиков выходит на рынок, кучею лежат головы убитых сенаторов. — Друг Цезаря закусил губы, махнул рукой, словно не в силах продолжать, и обернулся к своим спутникам — У кого мешки с деньгами?.. Давайте сюда. Это триста тысяч пиратам, а это Никомед посылает тебе.
— Успеется! — Цезарь с досадой бросил мешки к ногам. — Ты не сказал мне главного: что с моими?
— Твоя мать окружена величайшим почётом. Ничья злая рука не посмела её коснуться.
— А Корнелия?
— Спрятана так надёжно, что, кажется, Сулла уверен, будто она бежала с тобою.
— Замучен твой родственник Марк Марий Гратидиан, — вставил второй друг Цезаря.
Я испугался, увидев, как помрачнело лицо Гая: теперь уж, конечно, он обо мне забудет!
Цезарь гордо поднял голову и прищурился, словно вглядываясь в даль.
— Как избранный народом жрец Юпитера… (раз народ утвердил меня в этом сане, никакой диктатор не властен отрешить)… как жрец Юпитера, — повторил он, — я мог бы обрушить на голову Суллы сокрушительные проклятия… Вывесить списки своих противников, чтобы каждый и всюду мог убить любого из них, принести голову Сулле и получить за неё награду!.. Такого ещё не было в истории. А дети несчастных?.. Он лишил гражданских прав и средств к жизни даже тех, что ещё не родились! Чудовищно!
Он стиснул зубы, побледнел, и я испугался, что сейчас у него начнётся припадок. Но он, помолчав несколько секунд, продолжал:
— Мы знаем, Сулла проклятий не боится. Но… каждому лестно оставить в памяти потомков след славных дел. Пусть же Сулла будет лишён этой славы. Пусть кто-либо из нас, друзья, правдиво опишет его злодеяния. Пусть позор покроет его имя на сотни и тысячи лет. — Цезарь обвёл взором окружающих… и запнулся при виде разбойников, слушавших его разинув рты. Чтобы ослабить впечатление от этих не к месту торжественных слов, он хитро мне подмигнул: — А вот имя Сестия прославится в веках, потому что он единственный на этом корабле любит звонкую речь больше звонкой монеты. За это он будет избавлен от виселицы, которая ждет его соратников.
Упоминание о виселице, как всегда, развеселило пиратов: кто мог предполагать, что Гай на своем утлом суденышке всерьёз грозится взять в плен наш быстроходный корабль? Булл и остальные разразились рукоплесканиями. Останавливая их, Цезарь поднял руку:
— Я не шучу. Берите этот мешок, тут триста тысяч денариев. И вот вам ещё тысяча ассов за то, что тихо вели себя, когда я спал. Берите и, если хотите спасти ваши головы, удирайте подальше. Советую внимательно отнестись к моим словам! — С этим Цезарь покинул наш корабль, бросив мне на ходу: — За себя будь спокоен.
